Профессиональная преступность: ее причины и условия

Содержание

Введение

Если для объяснения общих причин преступности анализируются  определенные закономерности общественного развития и связанные с ними противоречия, порождающие негативные явления, то исследование причинной связи на уровне особенного требует известной детализации детерминант применительно к конкретным обстоятельствам. Именно здесь некоторые общие теоретические положения начинают терять свою убедительность. Так, применительно к преступности в целом может осознаваться, например, такая причина, как «отставание сознания от бытия». Что же касается рецидивной преступности, преступности несовершеннолетних, профессиональной преступности, то здесь еще нет достаточных эмпирических данных «и поэтому,— как справедливо замечает Г. М. Аванесов,— вместо серьезных дискуссий часто можно услышать общие бездоказательственные утверждения типа: причины преступности — в пережитках прошлого или «они связаны с действием объективного закона отставания сознания от бытия» и т. п.»¹.

Некоторые неясности  возникают также при объяснении причин преступности посредством противоречий, появляющихся при социализме и порождающих отклонения от установленных норм поведения. Бытующее утверждение о том, что противоречия лишены какого-либо антагонизма, не дает достаточного понимания острых социальных конфликтов, возникающих в реальной жизни общества (рост преступности, нетрудовое обогащение, нравственная коррозия). Очевидно, все же следует исходить из концепции отсутствия антагонистических классовых противоречий и в этой связи преступлений, типичных для переходного от капитализма к социализму периода. Но такие противоречия, как сама преступность и ее наиболее опасные формы — расхищение государственного имущества, паразитирование тысяч людей и другие — вряд ли можно отнести к противоречиям неантагонистического характера, поскольку эти явления—антиподы социалистического образа жизни. Попытка М. Н. Руткевича показать это на уровне индивидуального антагонизма в целом верна, но приемлема, на наш взгляд, только для объяснения индивидуальных эксцессов, единичных и нетипичных случаев. Когда же мы имеем дело с явлениями массового характера, индивидуальный антагонизм как причина не дает ответа на вопрос об истинной причинной связи негативных социальных факторов. Поэтому совершенно верно отмечает А. П. Бутенко, что поскольку негативные явления базируются на реальных общественных процессах и поддерживаются определенными группами людей, то лежащие в их основе противоречия могут приобрести черты антагонистического характера. Данное положение в первую очередь касается поведения профессиональных преступников, мотивационная сфера которого выходит далеко за рамки бытовых отношений, приобретая соответствующую мировоззренческую установку.

Все это позволяет  констатировать определенные сложности  методологического характера в  подходе к объяснению причин профессиональной преступности, тем более, что в  истории советской криминологии точки зрения на причины преступности менялись неоднократно. Даже когда социальные корни преступности были признаны как объективная закономерность в развитии социалистического общества, в отношении отдельных видов преступлений (правонарушений) по-прежнему бытовала распространенная точка зрения об отсутствии причин для их возникновения в нашем государстве. Особенно ярко это проявилось во взглядах на причины наркомании, проституции, что только содействовало их распространению, а затем уже и признанию как относительно массовых явлений. Нечто подобное происходило с профессиональной преступностью, не говоря уже об ее организованных формах.

Для того чтобы лучше  познать современную профессиональную преступность «изнутри», определить ее качественные тенденции, необходимо изучить уголовно-профессиональную среду через существующую в ней субкультуру, иными словами — так называемую «вторую жизнь», особенности которой не поддаются статистическому анализу и оттого порой уходят из нашего поля зрения. Субкультура — это неотъемлемый компонент устойчивого противоправного поведения, зависящий от ряда обстоятельств. Чем, например, сильнее, строже  режим  содержания, тем  ярче выражена субкультура, отмечает В. М. Коган.²

Научное объяснение причин преступности относится, как отмечал академик В. Н. Кудрявцев, к наиболее сложной проблеме российской криминологии. Тем более это касается причин отдельных видов преступности и в особенности профессиональной, которая не изучалась как явление.

В данном аспекте мы видим актуальность нашей курсовой работы.

При выполнении работы были использованы труды многих известных  отечественных ученых в области  криминологии в частности, и уголовно-правовых наук в общем.

При раскрытии  темы курсовой работы мы использовали такие методы научного познания, как: метод материалистической диалектики, сравнительный, конкретно-социологический, логический, формально-юридический методы.

Данная работа состоит из введения, нескольких глав и заключения.

  Цель данной работы – раскрыть суть вопроса о профессиональной преступности ее причинах.

Для достижения поставленной цели необходимо решить ряд задач:

• необходимо изучить такой правовой институт как причины профессиональной преступности в общем;
• исследовать структуру профессиональной преступности;
• для наиболее полного раскрытия вопроса также рассмотреть мнения и рассуждения зарубежных криминологов о профессиональной преступности.

Глава 1. Профессиональная преступность: ее причины и условия.

На фоне серьезных социальных просчетов преступность не могла и не осталась без изменений. Упущения в экономической, социальной, духовной сферах развития общества, деформация ленинского принципа обеспечения контроля за мерой труда и потребления в условиях построения социализма объективно привели к негативным изменениям ее структуры и динамики. При этом ослабление борьбы с преступностью, проявившееся в несовершенстве уголовного законодательства, кампанейщине в пенитенциарной политике под лозунгом гуманизации, но без учета реальной оценки социальной действительности, при устаревших формах и методах деятельности правоохранительных органов и многое другое приводили к тому, что преступность начинала, по словам Г. А. Аванесова, выступать в качестве своей собственной причины, воспроизводя себя, создавая и укрепляя почву, на которой произрастали преступления. Это в первую очередь касалось профессиональной преступности и ее организованных форм, поскольку именно здесь самопроизводство непосредственно связано с осознанной деятельностью людей — профессиональных преступников.

Если исходить из концепции  причин преступности в социалистическом обществе, разработанной Б. Н. Кудрявцевым, И. И. Карпецом, Н. Ф. Кузнецовой, А. Б. Сахаровым и другими отечественными криминологами, можно сделать обоснованный вывод о том, что причины профессиональной и организованной преступности в целом вызываются теми же причинами, свойственными преступности как негативному социальному явлению. Вместе с тем на уровне особенного они, очевидно, имеют свою специфику. Однако разделяя вывод криминологов о том, что в нашей стране ликвидированы коренные причины преступности, отметим, что причины профессиональной преступности не могут в данных социальных условиях быть полностью искорененными, ибо, как писал В. И. Ленин, «в фантастическую быстроту каких бы то ни было перемен у нас никто не поверит»³.

Поэтому очень важно  найти и обосновать специфическую  причину профессиональной преступности. Известно, что данное явление связано  с корыстной преступностью, но объяснить  его исключительно причиной корысти  нельзя. Выдвинутая Н. Ф. Кузнецовой причина «корысть-стяжательство», свойственная, по ее совершенно обоснованному мнению, преступникам профессионального типа, объясняет лишь мотивацию индивидуального поведения, но не явления в целом. К тому же «корысть-паразитизм» наблюдается и у непрофессиональных преступников. Что же касается расслоения уголовной среды, ее специализации и квалификации, появления различных, форм организации, а также неформальных норм поведения — факторов, свойственных специфике профессиональной преступности, то в их образовании, очевидно, участвует целый комплекс негативных обстоятельств.

На наш взгляд, корыстно-паразитическая психология, лежащая в основе имущественных  преступлений, порождает профессиональную преступность при наличии такой  специфической причины, как существование криминальных (в данном случае уголовно-воровских) традиций и обычаев, роль которых в отечественной криминологии  изучена недостаточно.  Именно    они,    по    мнению С. Я. Лебедева, являются предпосылкой воспроизводства криминального профессионализма.

Если рассматривать  профессиональную преступность как  подсистему преступности, то можно  обнаружить, что устойчивость внутренних ее связей и элементов зависит  от целенаправленной и сознательной деятельности определенного круга  людей. Но, говоря так, следует частично согласиться с Н. Ф. Кузнецовой в том, что криминогенная система при социализме принадлежит к системам низкой степени и системности и, наоборот, противоположная ей система борьбы с преступностью отличается высокой целостностью, координацией и управляемостью, частично потому, что приведенные ею системы совершенно не могут быть сравнимы по координации и управляемости, так как одна из них — государственное образование, а другая стоит вне закона. Вместе с тем профессиональная преступность имеет как система более тесную связь и управляемость, чем вся преступность, поскольку в ней действуют такие регуляторы, как неформальные нормы, традиции, обычаи и «законы» старого и нового преступного мира.

Профессиональная преступность существует не один век. Она связана с деятельностью людей, передачей опыта поколений преступников, утверждением специфической субкультуры, закономерным стремлением ее носителей к выживанию в конкретных социальных условиях. Характерно, что выделенные ранее признаки криминального профессионализма применительно к воспроизводству профессиональных преступников преобразуются в специфические функции, с помощью которых они приспосабливаются к тем или иным социальным обстоятельствам. Данный вывод подтверждается вековым существованием определенных категорий профессиональных преступников, их стратификацией и стабильностью квалификаций.

Установлены некоторые неформальные нормы, действующие со времени средневековой России. Например, прием в сообщество воров, применение блатных санкций (изменились лишь ритуальные детали). Изучение также показало, что профессиональный жаргон карманных воров и карточных шулеров остался по существу без изменений. Не случайно в «Курсе российской криминологии» эти две категории преступников относятся к наиболее типичным хранителям «старых воровских традиций».⁴

Стараясь глубже понять механизм воровских традиций,  мы  проследили дискуссию о  «Калине  красной» в среде профессиональных преступников. Шукшин очень хорошо поставил «Калину красную», но в конце опять неправда. Якобы Губа стал мстить и преследовать его за то, что он хотел завязать и честно жить  мужиком.  Это ложь!   В  жизни воровской  такого не было. Тем  более, что в фильме показали, что  Губа приехал убить его и при нем была женщина  (женщины на сходки и в другие воровские дела не допускались.— А. Г.). Если бы в жизни какой-либо «вор в законе» сделал   это,   то   его   бы   самого   за   такой   беспредельный проступок воры обязательно бы зарезали».

Эта цитата подтверждает, что отошедший от «законников»  человек  протестует  против   искажения фактов, имеющих, по его мнению, принципиальное значение. Он говорит: «с нашей стороны», «о нас», возмущается некомпетентностью «писак»,  и это лишний  раз подчеркивает силу антиобщественных традиций — порвавший  с сообществом «воров в законе» преступник не может порвать с укоренившейся в его  сознании  моралью, неформальными нормами, которыми он жил четверть века.

В местах лишения свободы  уголовные традиции и устанавливаемые  на их основе неформальные нормы поведения регулируют отношения как в целом, так и в малых группах осужденных. По данным В. И. Быстрых, 90% осужденных объединяются в малые неформальные группы, в которых большая часть правонарушений связана с отступлением от сложившихся норм поведения. При этом осужденные не только поддерживают преступные традиции, но и заинтересованы в расширении своих рядов. Поэтому живучесть уголовно-воровских традиций и обычаев — это объективное явление, обусловленное ответной реакцией антиобщественных элементов на законные требования правоохранительных органов и общества в целом. Характерно, что лица, никогда до осуждения не сталкивавшиеся с «правилами» поведения осужденных, начинают их усваивать с момента поступления в следственный изолятор. К основным из них (первоначальным) относятся: не работать в запретной и жилой зонах; жить «мужиком» и не вступать в актив; не выполнять требования администрации; не поддерживать контактов с членами актива («козлами»); не общаться с отверженными. При поступлении осужденных в ИТК также наблюдается их обработка профессиональными преступниками под различными предлогами. В итоге многие усваивают определенные модели поведения, включаются в группировки отрицательной направленности, устанавливают тесные связи с опытными преступниками, которые продолжают поддерживать их и после освобождения из мест лишения свободы. Но главное в другом — в стабилизации антиобщественной установки и постепенном переходе, как отмечает Н. А. Стручков, к так называемой иной жизни с неофициальном системой сложившихся отношений. Этот процесс активно идет не только в местах лишения свободы, но и вне их. Уголовно-воровские традиции самым тесным образом связаны с воспроизводством профессиональных преступников за счет лиц из числа неустойчивой части молодежи.

Опосредованным фактором влияния уголовно-воровских традиций на воспроизводство профессиональных преступников является так называемая блатная романтика, о чем свидетельствуют элементы субкультуры у осужденных несовершеннолетних, возникающие и усваивающиеся без контактов с ранее судимыми. При этом, отмечал еще Г. Медынский, любая связь с рецидивистом их значительно усиливает.