Белый клык

1. CHAPTER I - THE TRAIL OF THE MEAT

                                          В ПОГОНЕ ЗА МЯСОМ

Dark spruce forest frowned on either side the frozen waterway. The trees had been stripped by a recent wind of their white covering of frost, and they seemed to lean towards each other, black and ominous, in the fading light. A vast silence reigned over the land. The land itself was a desolation, lifeless, without movement, so lone and cold that the spirit of it was not even that of sadness. There was a hint in it of laughter, but of a laughter more terrible than any sadness - a laughter that was mirthless as the smile of the sphinx, a laughter cold as the frost and partaking of the grimness of infallibility. It was the masterful and incommunicable wisdom of eternity laughing at the futility of life and the effort of life. It was the Wild, the savage, frozen-hearted Northland Wild.

Темный хвойный лес  высился по обеим сторонам скованного льдом водного пути. Пронесшийся незадолго перед тем ветер сорвал с деревьев белый снежный покров, и в наступающих сумерках они стояли черные и зловещие, как бы приникнув друг к другу. Бесконечное молчание окутало землю. Это была пустыня — безжизненная, недвижная, и до того здесь было холодно и одиноко, что даже не чувствовалось грусти. В этом пейзаже можно было подметить скорее подобие смеха, но смеха, который страшнее скорби, смеха безрадостного, как улыбка сфинкса, холодного, как лед. То вечность, премудрая и непреложная, смеялась над суетностью жизни и тщетой ее усилий. Это была пустыня — дикая, безжалостная северная пустыня. 

But there WAS life, abroad in the land and defiant. Down the frozen waterway toiled a string of wolfish dogs. Their bristly fur was rimed with frost. Their breath froze in the air as it left their mouths, spouting forth in spumes of vapour that settled upon the hair of their bodies and formed into crystals of frost. Leather harness was on the dogs, and leather traces attached them to a sled which dragged along behind. The sled was without runners. It was made of stout birch-bark, and its full surface rested on the snow. The front end of the sled was turned up, like a scroll, in order to force down and under the bore of soft snow that surged like a wave before it. On the sled, securely lashed, was a long and narrow oblong box. There were other things on the sled - blankets, an axe, and a coffee-pot and frying-pan; but prominent, occupying most of the space, was the long and narrow oblong box.

И все же в ней была жизнь, настороженная и вызывающая. Вдоль замерзшего водного пути медленно двигалась стая волкоподобных собак. Их взъерошенная шерсть была покрыта  инеем. Дыхание, выходившее из их пастей, тотчас же замерзало в воздухе  и, осаждаясь в виде пара, образовывало на их шерсти ледяные кристаллы. На них была кожаная упряжь; такими же постромками они были впряжены в сани, тянувшиеся позади. Нарты  не имели полозьев; они были сделаны  из толстой березовой коры и всей своей поверхностью лежали на снегу. Передний конец их был несколько  загнут кверху, что давало им возможность  подминать под себя верхний, более  мягкий, слой снега, пенившийся впереди, точно гребень волны. На нартах лежал  крепко привязанный узкий длинный  ящик и лежали еще кое-какие вещи: одеяло, топор, кофейник и сковорода, но прежде всего бросался в глаза продолговатый ящик, занимавший большую часть места.

In advance of the dogs, on wide snowshoes, toiled a man. At the rear of the sled toiled a second man. On the sled, in the box, lay a third man whose toil was over, - a man whom the Wild had conquered and beaten down until he would never move nor struggle again. It is not the way of the Wild to like movement. Life is an offence to it, for life is movement; and the Wild aims always to destroy movement. It freezes the water to prevent it running to the sea; it drives the sap out of the trees till they are frozen to their mighty hearts; and most ferociously and terribly of all does the Wild harry and crush into submission man - man who is the most restless of life, ever in revolt against the dictum that all movement must in the end come to the cessation of movement..

Впереди на широких канадских  лыжах шагал, пробивая собакам дорогу, человек. За нартами шел другой, а  на нартах в ящике лежал третий человек, путь которого был закончен, человек, которого пустыня победила и сразила, навсегда лишив его  возможности двигаться и бороться. Пустыня не терпит движения. Жизнь  оскорбляет ее, потому что жизнь  — это движение, а вечное стремление пустыни — уничтожить движение. Она замораживает воду, чтобы остановить ее течение к морю; она выгоняет сок из деревьев, пока они не промерзнут до самого своего мощного сердца, но всего свирепее и безжалостнее давит  и преследует пустыня человека, самое  мятежное проявление жизни, вечный протест  против закона, гласящего, что всякое движение неизменно приводит к покою.

But at front and rear, unawed and indomitable, toiled the two men who were not yet dead. Their bodies were covered with fur and soft-tanned leather. Eyelashes and cheeks and lips were so coated with the crystals from their frozen breath that their faces were not discernible. This gave them the seeming of ghostly masques, undertakers in a spectral world at the funeral of some ghost. But under it all they were men, penetrating the land of desolation and mockery and silence, puny adventurers bent on colossal adventure, pitting themselves against the might of a world as remote and alien and pulseless as the abysses of space.

Впереди и позади нарт, бесстрашные  и неукротимые, шли те два человека, которые еще не умерли. Они были закутаны в меха и мягкие дубленые кожи. Брови, щеки и губы у них  были так густо покрыты инеем, осевшим на лица от их морозного  дыхания, что черты их почти невозможно было различить. Это придавало им вид каких-то замаскированных привидений, провожающих в загробный мир  еще одно привидение. Но под этими  масками были люди, желавшие проникнуть в царство отчаяния, насмешки и  безмолвия, маленькие существа, стремившиеся к грандиозным приключениям, боровшиеся с могуществом страны, далекой, чуждой и безжизненной, как бездны пространства.

They travelled on without speech, saving their breath for the work of their bodies. On every side was the silence, pressing upon them with a tangible presence. It affected their minds as the many atmospheres of deep water affect the body of the diver. It crushed them with the weight of unending vastness and unalterable decree. It crushed them into the remotest recesses of their own minds, pressing out of them, like juices from the grape, all the false ardours and exaltations and undue self-values of the human soul, until they perceived themselves finite and small, specks and motes, moving with weak cunning and little wisdom amidst the play and inter-play of the great blind elements and forces.

Они шли молча, сберегая дыхание  для тяжелой работы тела. Надвинувшаяся  со всех сторон тишина давила на них  своим почти ощутимым присутствием. Она давила на их мозг подобно тому, как воздух силой многих атмосфер давит на тело спустившегося в  глубину водолаза, давила всей тяжестью бесконечного пространства, всем ужасом неотвратимого приговора. Тишина проникала в самые глубокие извилины мозга, выжимая из него, как сок из винограда, все ложные страсти и восторги, всякую склонность к самовозвеличению; она давила так, пока люди сами не начинали считать себя ограниченными и маленькими, ничтожными крупинками и мошками, затерявшимися со своей жалкой мудростью и близоруким знанием в вечной игре слепых стихийных сил.

An hour went by, and a second hour. The pale light of the short sunless day was beginning to fade, when a faint far cry arose on the still air. It soared upward with a swift rush, till it reached its topmost note, where it persisted, palpitant and tense, and then slowly died away. It might have been a lost soul wailing, had it not been invested with a certain sad fierceness and hungry eagerness. The front man turned his head until his eyes met the eyes of the man behind. And then, across the narrow oblong box, each nodded to the other.

Прошел один час, другой…  Бледный свет короткого бессолнечного  дня почти померк, когда в тихом  воздухе раздался вдруг слабый отдаленный крик. Он быстро усиливался, пока не достиг высшего напряжения, протяжно прозвучал, дрожащий и пронзительный, и снова  медленно замер вдали. Его можно  было бы принять за вопль погибшей души, если бы не резко выраженный оттенок  тоскливой злобы и мучительного голода. Человек, шедший впереди, оглянулся, и глаза его встретились с  глазами шедшего сзади. И, переглянувшись поверх узкого продолговатого ящика, они  кивнули друг другу.

A second cry arose, piercing the silence with needle-like shrillness. Both men located the sound. It was to the rear, somewhere in the snow expanse they had just traversed. A third and answering cry arose, also to the rear and to the left of the second cry.

Второй крик с остротой иглы прорезал тишину. Оба человека определили направление звука: он шел  откуда-то сзади, со снежной равнины, которую они только что оставили позади. Третий ответный крик послышался несколько левее второго.

"They're after us, Bill," said the man at the front.

— Билл, они идут следом за нами, — сказал человек, шедший впереди.

 

His voice sounded hoarse and unreal, and he had spoken with apparent effort.

 Голос его звучал хрипло и неестественно, и говорил он с видимым усилием.

"Meat is scarce," answered his comrade. "I ain't seen a rabbit sign for days."

— Мясо стало редкостью, — ответил его товарищ. — Вот уже несколько дней, как нам не попадался след зайца.

Thereafter they spoke no more, though their ears were keen for the hunting-cries that continued to rise behind them.

 

 

 

 

 

 

At the fall of darkness they swung the dogs into a cluster of spruce trees on the edge of the waterway and made a camp. The coffin, at the side of the fire, served for seat and table. The wolf-dogs, clustered on the far side of the fire, snarled and bickered among themselves, but evinced no inclination to stray off into the darkness.

С наступлением темноты они  направили собак к группе елей, высившихся на краю дороги, и остановились на ночлег. Гроб, поставленный около  костра, служил им одновременно скамьей  и столом. Собаки, сбившись в кучу у дальнего края костра, рычали и  грызлись между собой, не обнаруживая  ни малейшего стремления порыскать  в темноте.

"Seems to me, Henry, they're stayin' remarkable close to camp," Bill commented.

— Мне кажется, Генри, что они что-то чересчур усердно жмутся к костру, — сказал Билл.

Henry, squatting over the fire and settling the pot of coffee with a piece of ice, nodded. Nor did he speak till he had taken his seat on the coffin and begun to eat.

Генри, сидевший на корточках  около костра и опускавший в этот момент кусочек льда в кофе, чтобы  осадить гущу, кивнул в ответ. Он не произнес ни слова до тех пор, пока не уселся на гроб и не принялся за еду.

"They know where their hides is safe," he said. "They'd sooner eat grub than be grub. They're pretty wise, them dogs."

— Они знают, где безопаснее, — ответил он, — и предпочитают есть сами, а не стать пищей для других. Собаки умные животные.

Bill shook his head. "Oh, I don't know."

Билл покачал головой: — Ну, не знаю…

His comrade looked at him curiously. "First time I ever heard you say anything about their not bein' wise."

Товарищ с удивлением посмотрел  на него. — В первый раз слышу, что ты не признаешь за ними ума, Билл!

"Henry," said the other, munching with deliberation the beans he was eating, "did you happen to notice the way them dogs kicked up when I was a-feedin' 'em?"

— Генри, — ответил тот, задумчиво разжевывая бобы, — заметил ты, как они вырывали сегодня друг у друга куски, когда я кормил их?

"They did cut up more'n usual," Henry acknowledged.

— Да, больше чем обыкновенно, — согласился Генри.

"How many dogs 've we got, Henry? — Сколько у нас собак, Генри?

"Six." 6

"Well, Henry . . . " Bill stopped for a moment, in order that his words might gain greater significance. "As I was sayin', Henry, we've got six dogs. I took six fish out of the bag. I gave one fish to each dog, an', Henry, I was one fish short."

— Хорошо, Генри… — Билл на минуту остановился как бы для того, чтобы придать своим словам еще больше веса. — Так, у нас шесть собак, и я взял из мешка шесть рыбин. Я дал каждой по рыбе и… Генри, одной рыбы мне не хватило!

"You counted wrong." — Ты ошибся в счете!

"We've got six dogs," the other reiterated dispassionately. "I took out six fish. One Ear didn't get no fish. I came back to the bag afterward an' got 'm his fish."

— У нас шесть собак, — хладнокровно повторил Билл. — И я взял шесть рыбин, но Одноухий остался без рыбы. Я вернулся и взял из мешка еще одну рыбу.

"We've only got six dogs," Henry said. — У нас только шесть собак, — проворчал Генри.

"Henry," Bill went on. "I won't say they was all dogs, but there was seven of 'm that got fish."

— Генри, — продолжал Билл, — я не говорю, что это все были собаки, но получили по рыбе семеро.

Henry stopped eating to glance across the fire and count the dogs.

Генри перестал есть и через огонь пересчитал глазами собак.

"There's only six now," he said. Их только шесть, — сказал он.

"I saw the other one run off across the snow," Bill announced with cool positiveness. "I saw seven."

 — Я видел, как одна убегала по снегу, — настойчиво заявил Билл. — Их было семь.

Henry looked at him commiseratingly, and said, "I'll be almighty glad when this trip's over."

Генри соболезнующе посмотрел  на него. — Знаешь, Билл, я буду очень рад, когда это путешествие закончится.

"What d'ye mean by that?" Bill demanded. Что ты этим хочешь сказать?

"I mean that this load of ourn is gettin' on your nerves, an' that you're beginnin' to see things."

— Мне кажется, эта обстановка начинает действовать тебе на нервы и тебе мерещатся несуществующие вещи.

"I thought of that," Bill answered gravely. "An' so, when I saw it run off across the snow, I looked in the snow an' saw its tracks. Then I counted the dogs an' there was still six of 'em. The tracks is there in the snow now. D'ye want to look at 'em? I'll show 'em to you."

— Я сам подумал об этом, — серьезно заметил Билл, — и поэтому, когда она убежала, я тщательно осмотрел снег и нашел ее следы. Затем я внимательно пересчитал собак: их было только шесть. Следы еще сохранились на снегу. Хочешь, я покажу тебе их?

Henry did not reply, but munched on in silence, until, the meal finished, he topped it with a final cup a of coffee. He wiped his mouth with the back of his hand and said:

Генри ничего не ответил  и продолжал молча жевать. Окончив  есть, он выпил кофе и, обтерев рот  тыльной стороной руки, сказал:

"Then you're thinkin' as it was - "  — Значит, ты думаешь…

A long wailing cry, fiercely sad, from somewhere in the darkness, had interrupted him. He stopped to listen to it, then he finished his sentence with a wave of his hand toward the sound of the cry, " - one of them?"

Протяжный, зловещий крик, раздавшийся  откуда-то из темноты, прервал его. Он замолчал, прислушался и, указывая рукой в сторону, откуда донесся вой, закончил: — Что, это был один из них?

Bill nodded. "I'd a blame sight sooner think that than anything else. You noticed yourself the row the dogs made."

Билл кивнул головой.— Черт возьми! Я не могу представить себе ничего другого. Ты и сам видел, как взволновались собаки.

Cry after cry, and answering cries, were turning the silence into a bedlam. From every side the cries arose, and the dogs betrayed their fear by huddling together and so close to the fire that their hair was scorched by the heat. Bill threw on more wood, before lighting his pipe.

Вой и ответный вой прорезали  тишину, превращая безмолвие в  сумасшедший дом. Звуки слышались  со всех сторон, и собаки, в страхе прижимаясь друг к дружке, так близко подошли к огню, что на них начала тлеть шерсть. Билл подбросил дров в костер и закурил трубку.

"I'm thinking you're down in the mouth some," Henry said.

— А мне все-таки кажется, что ты немного того… сбрендил, — произнес Генри.

"Henry . . . " He sucked meditatively at his pipe for some time before he went on. "Henry, I was a-thinkin' what a blame sight luckier he is than you an' me'll ever be."

— Генри… — Он медленно затянулся, прежде чем продолжать. — Я думаю о том, насколько он счастливее нас с тобой.

He indicated the third person by a downward thrust of the thumb to the box on which they sat.

Он ткнул большим пальцем  в ящик, на котором они сидели.

"You an' me, Henry, when we die, we'll be lucky if we get enough stones over our carcases to keep the dogs off of us."

— Когда мы умрем, — продолжал он, — это будет счастьем, если найдется достаточно камней, чтобы наши трупы не достались собакам.

"But we ain't got people an' money an' all the rest, like him," Henry rejoined. "Long-distance funerals is somethin' you an' me can't exactly afford."

— Но ведь у нас нет ни друзей, ни денег, ни многого другого, что было у него, — возразил Генри. — Вряд ли кто-нибудь из нас может рассчитывать на пышные похороны.

"What gets me, Henry, is what a chap like this, that's a lord or something in his own country, and that's never had to bother about grub nor blankets; why he comes a-buttin' round the Godforsaken ends of the earth - that's what I can't exactly see."

— Не понимаю я, Генри, что могло заставить вот этого человека, который у себя на родине был лордом или чем-то вроде этого и никогда не нуждался ни в пище, ни в крове, — что могло заставить его сунуться в этот Богом забытый край!