Левицкий и Боровиковский

Внешний облик Левицкого, с его чуть желчным и страстным  лицом.

История России в лицах  — так можно коротко сказать  о творческом наследии Д. Г. Левицкого, живописца редкого дара, чья кисть  отразила на полотнах эпоху XVIII века. Цари и царедворцы, философы и светские львы, холодные красавицы и писатели, промышленники и дипломаты, аристократы  и купцы, чиновники и военные, родители и дети — их портреты говорят  о прошлом гораздо значимей любых  слов. Сотни лиц умных и глупых, злых и добрых, чувственных и холодных, лица так называемого галантного века. Что ни лицо — характер. Что ни лицо — биография.

 

Это не просто представители  екатерининского века, они его  олицетворение, они его созидатели. Художник выполнил сполна свою миссию живописца истории (хотя не создал ни одной исторической картины) и за это его современники вначале  вознесли на пьедестал славы, а затем  благополучно забыли, поглощенные своими делами, интригами и расчетами. И  не известно под каким холмиком на старом Смоленском кладбище похоронен человек, сумевший обессмертить их облики.

 

Жизненный путь Левицкого  начался в небольшом украинском селении на Полтавщине в старинном  поповском роду, ведущим начало от священника Василия Носа. Отец Дмитрия, Григорий Кириллович, образованный и  талантливый человек, тринадцать лет  провел в Польше, где в совершенстве освоил граверное дело и стал крупнейшим украинским графиком. Из-за границы  он вернулся не только зрелым мастером, но и с новой фамилией Левицкий, поселился в Киеве, а свой церковный  приход сдавал по найму другим священникам. Его творческая жизнь часто переплеталась  с деятельностью Киевской духовной академии и Киево-Печерской типографии.

 

В семье Григория Кирилловича  и его жены Агафьи, урожденной Левицкой, росли четверо сыновей и дочь. Старший, Дмитрий унаследовал от отца своеобразный дар композиции, совершенство рисунка и уверенную  работу с натуры. Выросший в кругу  украинской художественной интеллигенции  и духовенства, он был хорошо образован, начитан, уверен в своих способностях и бесспорно очень талантлив.

 

Возможно, еще в 1752-1755 гг. Левицкий познакомился с известным художником А.П.Антроповым, который тогда расписывал Андреевскую церковь в Киеве. А в 1758 г. Дмитрий приезжает в  Петербург и не только становится учеником прославленного мастера, но и  живет в его семье почти  шесть лет. В качестве помощника  Антропова в 1762 г. он выполнял росписи  Триумфальных ворот по случаю коронации  Екатерины II. Два года спустя молодой  художник уже самостоятельно реставрировал  это сооружение, а в 1767 г. совместно  с В. Васильевским создал два иконостаса и 73 образа для Екатерининской и  Кироиоановской церквей и добился очень высокой оплаты своей работы.

 

Неизвестно, были ли другие учителя  у Левицкого, но уже в первых портретах  его стиль в корне отличался  от антроповского. Его манера самостоятельна и более созвучна западноевропейской своей непринужденностью, гаммой полутонов, лессировкой, смягчающей интенсивность цвета, и характерной световоздушной средой.

 

К тому и время для расцвета искусств было на редкость теплое:

тут и строительство грандиозных  дворцов, тут и удачный выбор  приглашенных иностранцев, давших новейшие образцы западной школы, тут в  целом изумительно красочная  пестрота в эстетике и вместе здоровье, прямота духа, то самое здоровье, что (по словам Бенуа) и породило наших  Левицкого и Рокотова, художников, «отличающихся моментом колоссального в искусстве значения — жизненностью».

 

Время жестко определило его  будущую ступень в обществе. Где  и как жил Левицкий?

В сиянии бриллиантов, среди  тех, кто правил державой, и в том  — сильный психологический диссонанс.

С одной стороны, знать  была художническим материалом, не больше, с другой — зависимость  от «материала», от знати, положение  по отношению к ней мало отличалось от зависимости и положения часовщика  или хорошего повара. На превращение Левицкого в выдающегося портретиста ушло десять лет, после переезда его в столицу, годы, начиная с 1758-ro, в которые смотрел за ним все тот же Антропов, «человек, имевший зуб против Академии и очень недовольный даже частными уроками у профессоров. Поэтому и эти уроки начались только когда ученик личными заказами стал на ноги и перестал зависеть от учителя.

«Антропов был добрый человек, но изрядный самодур, и быть под его ферулою было нелегко»,— указывал один из старинных исследователей.

 

Итак, мастерство отполировалось окончательно все же у академистов  — итальянца Валериани и француза Лагренэ, и в 1770 году, вместе с золотой академической медалью, пришла полная слава — за портрет Кокоринова.

 

 Портрет был представлен  на академическую выставку и  среди знаменитостей (Гроот, Лосенко) безоговорочно взял первое место, как лучшая картина в смысле совершенства формы и как «высокая» — в смысле своей духовной наполненности.

 

Затем (1773-77гг), заказ императрицы  Екатерины II, которая поручила ему  написать портреты воспитанниц Смольного  института благородных девиц.

В то время в России не было ни одной школы, где бы учились  девочки. Девочек-дворянок учили дома, а девочек из бедных семей, как  правило, не учили совсем. И Екатерина II решила открыть в Смольном монастыре "Воспитательное общество благородных девиц", чтобы, как говорилось в указе, "... дать государству образованных женщин, хороших матерей, полезных членов семьи и общества".

 

Так взошло созвездие «смольнянок», где развернул Левицкий во всю ширь уже не только дарование психолога, но и декоративиста — семь портретов, а вернее, аллегорических картин (Молчанова — наука, Борщова — театр, Алымова — музыка и т. д.), олицетворивших собой, в мнении знатоков, целиком XVIII век в «выдержанности всей системы».

Имеется а виду, разумеется, система эстетическая; может ли художнику быть оценка выше.

 

 К 1790-м годам Левицкий  необратимо начинает терять популярность: зашатались стулья под покровителями  и главными заказчиками (Князь  Безбородко, канцлер, и граф Бецкой, президент Академии художеств)

 

Безбородко проигрывает  государственную силу Потемкину, с  порфироносных высот подул на престарелого и уже ненужного  Бецкого прохладный ветер, определяется «дело» масона Николая Новикова, чье  имя неотделимо от имени Левицкого, потому хотя бы, что сама внешность  издателя «Трутня» знакома именно по его портрету.

 

С той поры Левицкий тоже в немилости.

Теперь отношение двора  ее величества к Левицкому определяла его дружба с Новиковым и другими  деятелями русского просвещения. Не секрет, что живописец был, как  и Новиков, масоном, а отношение  Екатерины к ним было весьма определенное.

 

Одна из главных загадок  судьбы Левицкого — это творческое молчание художника в последнюю  четверть века его жизненного пути. Ведь за этот срок он написал всего  с десяток полотен. Правда, эти  холсты превосходны, но не слишком ли мало для такого мастера?

 

Напрасно это будут  целиком приписывать болезни  глаз, которая лишь в глубокой старости привела Левицкого к слепоте. Нет, не слепнуть стал художник в середине девяностых годов, а именно в эти  годы он, наконец, прозрел. И помогла  ему в этом сама жизнь и его  замечательный друг, писатель и просветитель Новиков.

 

В какой-то миг с ослепительной  ясностью Левицкий почувствовал всю  ложность своего состояния. Его тонкий ум, его честная и прямая душа содрогнулись от ощущения фальши и  лицемерия, которые окружали его ежедневно, ежечасно. Он содрогнулся от внезапного сознания, что он участвует сам в каком-то огромном фантасмагорическом обмане.

 

...Казалось, жизнь шла по-старому.  С утра художник становился  за мольберт, и холст за холстом  покидали мастерскую, радуя вельможных  заказчиков.

Но не радовался лишь живописец. Счастье созидания, творчества ушло. Осталось не уходящее чувство неудовлетворенности  и пустоты.

 

Стасов утверждал, что  талант художников того времени был  «испорчен и искажен, он весь израсходован только на ложь притворство и выдумку  главной сущности и на парад и  блеск подробностей»..

.

И художник ищет новые пути. Он ищет пути к народу, к народной тематике.

Он пишет портрет своей  дочери в свадебном народном уборе.

Увы... Долголетнее писание  заказных портретов сделало свое. Портрет Агаши не задался. Он получился салонный, далекий от жизненной правды, несмотря на то, что поводом к написанию полотна послужила семейная радость — предстоящая свадьба единственного детища.

Душа художника была выхолощена дворцовыми буднями, сиятельными портретами, где почти каждый холст носит  следы искусственности, слащавости и холодности. Словом, художник потерпел, в этой своей попытке создать образ одухотворенной юной женщины, неудачу.

Искусство не прощает постоянных, хотя и маленьких уступок и  полуправды. Многочисленная, иногда, салонная продукция Левицкого теперь мстила ему. Великолепное мастерство, владение цветом, рисунком, тоном не могли  заменить главное в искусстве  — правду! И этот надлом, надрыв, чутко ощущаемый тонким художником, все нарастал... Нестерпимыми стали  часы заказной работы, все больше тянуло художника к одиночеству, к чтению, к горьким размышлениям.

 

Но Левицкий не был готов  к роли борца. Он бесконечно устал. Его  тревожила болезнь глаз. И он томился, тосковал и молчал.

Потекли однообразные будни. Вельможные заказчики, двор стали забывать некогда прославленного мастера. И  за какие-нибудь два-три года художник впадает в нищету.

 

Левицкий покидает Академию. Ему назначают нищенскую пенсию размером 200 рублей в год. Ничтожная  подачка нанесла глубокое оскорбление  художнику, отдавшему почти двадцать лет воспитанию молодых мастеров. Ясно, что слабость здоровья и зрения были лишь предлогом для ухода, обусловленного трениями с руководством Академии. Левицкий стал неугоден.

 

Он остается с грошовой пенсией, обремененный семейством, наступавшей  слепотой, долгой, трудной и унизительной борьбы за существование.

 

Есть сцена, засвидетельствованная  современниками: слепой старик, часами простаивающий на коленях в церкви Академии художеств.

 

Левицкий умер восьмидесяти семи лет, почти забытый как художник. Принятая, в его отношении, «формула заката» растянулась почти на четверть столетия: от начала 1800-х годов портрет камер-фрейлины Протасовой, калужские заводчики Билибины, — вот, собственно, и, почти, все, на что осталась способна некогда плодовитая кисть.

 

Иссякала эпоха, умолкал  и ее певец, Сотни картин написал  он, и все — слепок времени, на всех - люди XVIII столетия.

 

 

 

Владимир Лукич Боровиковский родился 24 июля 1757 г. в небольшом украинском городке Миргороде. Его отец, Лука Боровик, принадлежал к местной казачьей старшине, владел домом и двумя небольшими участками земли. Следуя традиции, четверо его сыновей служили в Миргородском полку, но Владимир в чине поручика вышел в отставку и посвятил себя живописи.

 

Отец, писавший иконы для  сельских церквей, обучил иконописи  детей, и династия Боровиков славилась  в местной художественной артели. В Киевском музее украинского  искусства и в Русском музее  хранятся иконы, написанные молодым  живописцем.

Помимо икон он писал и  портреты, в духе той наивной полупрофессиональной живописи, которая была распространена на Украине.

 

Случай помог ему расстаться с глухой провинцией.

Судьбу Владимира Лукича в корне изменили две аллегорические картины , выполненные для украшения кременчугского дворца, одного из «путевых дворцов», возводившихся на пути следования Екатерины II в Крым.

 

К этой работе его привлек  друг, поэт В. В. Капнист (который был  сослан за смелые произведения из Петербурга на родную Украину), как предводитель дворянства Киевской губернии составлявший проекты «потемкинских деревень» для торжественных встреч Екатерины II.

 

Картины понравились императрице  и польстили ее самолюбию. На одной  из них был изображен Петр I в  облике землепашца и Екатерина II, засевающая поле, а на другой — императрица  в облике Минервы в окружении  мудрецов Древней Греции.

Царская похвала открыла  Боровику дорогу в Петербург.

 

 Кто-то из свиты императрицы  обратил внимание на эти картины  и на их автора. Скорее всего,  это был Н.А.Львов (архитектор, музыкант, поэт и художник), потому  что уже в сентябре 1788 г. Боровиковский оказался в Петербурге (где он сменил фамилию на Боровиковский), и именно в доме Львова.

 

 В Академию Художеств  30-летний живописец поступить  уже не мог и потому получал  частные уроки у своего прославленного  земляка Д. Г. Левицкого, а  с 1772 г. — у известного австрийского  живописца, работавшего при дворе  Екатерины II, И. Б. Лампи, а также копировал лучшие образцы европейской живописи и работы своих наставников.

 

Этого ему оказалось достаточно, чтобы в совершенстве овладеть профессиональным мастерством.

 

 Около 4 декабря 1794 года  Лампи обратился в Совет Академии Художеств с письмом, в котором просил присудить своему ученику В.Л.Боровиковскому звание академика. Очевидно, был представлен “Портрет Екатерины II на прогулке”. Эта просьба говорит о высокой оценке дарований русского ученика, которую дает ему художник-иностранец. После своего четырехлетнего пребывания в северной столице Лампи отдал Боровиковскому свою мастерскую, что говорит о добром отношении учителя к ученику.

 

От своих учителей он перенял  блестящую технику, легкость письма, композиционное мастерство и умение польстить портретируемому. В кружке известного архитектора, поэта и музыканта Н.А.Львова, в доме которого он прожил десять лет, Боровиковский оказался среди видных деятелей художественной России, проникаясь идеями символизма. Новое течение было созвучно спокойному, элегически настроенному художнику, на простой образ жизни которого не повлияли ни слава, ни деньги. Владимир Лукич был всецело поглощен искусством, и его мастерство быстро оценили заказчики.