Поэты эпохи Возрождения

Поэты эпохи Возрождения

Есть в истории культуры эпохи, как бы изначально предрасположенные  к тому, чтобы поэзия стала в  них вершиной и мерой всего  словесного искусства. Такими были классический период в литературах греческой  и римской античности, европейский романтизм, «пушкинская пора» и «серебряный век» в русской поэзии. Такой поэтической порой стало и Возрождение, начавшееся в Италии в XIV веке, а затем постепенно, захватывая, хотя и с разной силой, все новые и новые страны, ставшее приметой почти всех культур Европы.

культурный  переворот, совершенный деятелями  Возрождения, знаменовал собою и  начало литературы Нового времени, а  потому поэзию Петрарки, Боккаччо, Микеландже-ло, Ронсара, Дю Белле, Лопе де Вега следует  читать в принципе так же, как  и поэтов XIX—XX столетий, т. е. видеть в ней ту же меру индивидуального самораскрытия, что и в поэзии романтизма,— по меньшей мере «эффект ретроспекции», насильственной модернизации.

Парадокс  прочтения поэтов Возрождения состоит  в том, что при выборочном знакомстве с их сочинениями мы, казалось бы, найдем эти неповторимые (в современном смысле этого слова) облики их создателей. Но при более фронтальном их чтении мы увидим, что от поэта к поэту переходят темы, мотивы, образы, что для выражения любви, радости, отчаяния, гнева, философского размышления они прибегают к вариантам, извлеченным из общего, как бы заранее приготовленного лексического, жанрового, стилевого «запасника». И тогда окажется, что мы искали индивидуальность поэта не там и не в том виде, каким он только и мог быть в эпоху Возрождения. И так же по прочтении, например, баллады великого средневекового поэта Вийона «От жажды умираю у ручья» нам покажется бесспорным запечатленный в ней индивидуальный драматизм душевного состояния. Но зная "еще одиннадцать баллад — Карла Орлеанского (давшего эту тему и жанр для состязания поэтов в своем замке Блуа), Роберте, Жиля и Симоне Кайо, Монбертона и других,— где повторена не только первая строка, но и большая часть антитез, мы будем искать Вийона-поэта не столько в его текстах, но за ними, открывая для себя, что необщее в принципе может выражаться в поэзии только через общее. Схожие «состязания» мы обнаруживаем и у поэтов Возрождения, если сопоставим, например, сонеты «Мне мира нет — и брани не подъемлю» Петрарки, «Любя, кляну, дерзаю и не смею» Ронсара, «Мне ночь мала, и день чрезмерно длится» Дю Белле, «Ищу я мира, нахожу лишь распрю» (сонет CIII из цикла «Вздохи») Оливье де Маньи, «Живу и гибну...» Луизы Лабе (сонет VIII), «Я жив еще, хоть жить уже невмочь» Хуана Боскана, «Терять рассудок, делаться больным, // Живым и мертвым быть одновременно» Лопе де Вега, «Отважен и труслив, из праха — воскресаю» Жоделя (этот перечень «перепевов» можно было бы значительно умножить). А потому мы с большею осторожностью сможем сближать поэтов Возрождения и Нового времени, где подобные совпадения уже получают квалификацию «заимствования» или «плагиата». Постижение личностных, «необщих» глубин в человеке как осознанная поэтическая задача придет в литературу лишь в конце XVIII — начале XIX века вместе с сентиментализмом и романтизмом. А история поэзии от античности до конца XVIII века — это история смены «лирных масок», «состоявших из готовых «чужих» черт», сквозь которые лицо поэта просвечивает о неравной четкостью. И с этой точки зрения история поэзии метафорически может быть определена как процесс постепенного истончения «маски», скрывающей поэта, вплоть до ее исчезновения в романтизме, когда бездонность личности автора обнажится с беспощадною явственностью. Вместе с тем не случайно Возрождение боролось со Средневековьем, а классицизм отрицал Возрождение.

, наслаждение земным бытием, «реабилитация  ллоти» — непременный спутник  поэзии Возрождения, но оно  было к «реабилитацией духа»  (Н. И. Конрад), а потому это  упоение миром человеком было заключено в столь изящные и гармоничные одежды, что даже непристойность (коей отнюдь не меньше было и в поэзии Средневековья) приобретает вид эстетической игры.

Характерно, что в сочинениях гуманистов и  писателей Возрождения многие позитивные характеристики человека—такие, например, как честь, добродетель, достоинство, не только потеряли свою религиозную в сословную принадлежность, но приобрели возвышенный мирской смысл, так как стали критериями «человека универсального», для которого главное — знание, которое «полезно лишь тогда, когда оно переходит в поступки» (Петрарка). А главным «знанием» становятся «гуманитарные науки* (studia humanitatis).

Медицина  восхваляется прежде всего потому, что ее предмет — <ве-нец творения»  человек (Т. Парацельс), искусство обожествляется потому, что в нем человек запечатлевает и все существующее в мире н дополняет этот мир своими творениями (Леонардо да Винчи), история — потому, что ее изучение дает картину жизни «людского рода» (понятие, возникающее в «Монархии» Данте).

Гуманисты Возрождения полагали, что возможности  человеческого познания беспредельны, что разум человека «сопричастен божественному разуму, а сам он (человек— И. П.) является как бы смертным богом» (Леонардо Бруни). Рабле, удивляясь  неудержимости человеческой жажды познания, нисколько не сомневался, что люди «доберутся до источников града, до дождевых водоспусков и до кузниц молний, вторгнутся в область Луны, вступят на территорию небесных светил н там обоснуются, и таким путем сами станут как боги» (Гаргантюа и Пантагрюэль, кн. Ш, гл. LIII). Конечно, этот гуманистический оптимизм был связан с реальными успехами науки, естествознания, техники, искусства, с великими научными открытиями эпохи, изменившими и расширившими представления об окружающем мире (географические открытия Колумба, Васко да Гамы и др.; гелиоцентрическая революция Коперника и Галилея), с изобретениями, н прежде всего с книгопечатанием, придавшим межнациональным культурным общениям дотоле невиданный размах, а совершенствованию человеческих познаний предоставившим многообразие книжных источников.

Ориентация  на гуманитарные знания разрушала иерархическую  лестницу наук, в Средние века устремленную к теологии, и выстраивала новую, иа верхних ступенях которой располагалась  литература, где главенствовала поэзия, а поэты наделялись «божественностью»  толкователей жизни. Итальянские гуманисты XIV—XV веков порою с досадою пишут о том, что «некоторые отрицают, что поэтов следует читать... как род божественной литературы» (Леонардо Бруни в трактате «О научных и литературных занятиях», 1429 г.). И потому умение писать стихи являлось необходимым для всех читающих слоев ренессансного общества: стихи писали не только ученые, художники, архитекторы, скульпторы, но короли и князья, медики и адвокаты, клирики и деятели парламентов и магистратур.

Литература  выходит из-под надзора религии и становится частью светской культуры. Это вовсе не означало, что старая культура мирно уступала свои позиции. Всю историю Возрождения сопровождают костры инквизиций, на которых сжигались ученые, гуманисты, поэты (испанский философ и медик Сервет, французский гуманист и нзда-тель античных и современных авторов Этьен Доле, Джордано Бруно и другие), «индексы запрещенных книг», куда вносились «еретические сочинения», книги «арестовывались» и предавались сожжению, а многие писатели вынуждены были бежать нз своего отечества, дабы уйти от карающего меча противников гуманизма.

Идея  обновления словесности, предложенная гуманистами Возрождения и реализованная  поэтами этой эпохи, эпохи складывания  каиий и становления национальных языков (вот почему столь повсеместны, начиная с трактата Данте «О народном красноречии», манифесты -«защиты» национальных языков и осмысления путей его обогащения), связывалась с возрождением античного наследия., с разною степенью драматизма (в наиболее мирном виде — в Испании и Англии, в более остром — во Франции), реализовался в большинстве европейских стран (исключением была Германия, где Возрождение коснулось лишь издательского дела, философии и искусства гравюры). И результатом его было установление новой, как бы «национально-античной», поэтической системы, в которой античные жанры (ода, гимн, элегия, эклога, эпическая поэма и др.) надолго займут свое место, а национальные формы приобретут обновленный вид.

«Принцип  подражания древним» содержал в себе и способ осуществления новых притязаний поэта и поэзии. Казалось бы, парадоксально, что ориентация на образцы сочеталась у писателей Возрождения с утверждениями, что истинный мастер «подражает только самому себе» — так говорил Бальдассаре Кастильоне в своем «Придворном» (1528) и таково же было мнение Дю Белле в «Защите и прославлении французского языка» (1549). Но эта парадоксальность исчезает, если вслушаться, например, в рассуждение Дю Белле: «Прежде всего нужно, чтобы он (подражающий — И. П.) умел познавать свои силы и проверять, что ему по плечу; пусть он старательно исследует свою собственную натуру и прибегнет к подражанию тому, кого почувствует наиболее ей близким, иначе его подражание будет подобно подражанию обезьяны». в возрожденческих «состязаниях» поэты, о которых мы упомянули выше, обладают большим уклонением от образца, нежели средневековые, и в каждом сонете лицо и интонация автора угадываются легче: возвышенный драматизм любовного чувства — у Петрарки, героическое страдание — у Ронсара, элегическая напряженность — у Дю Белле, изящная поэтическая игра в «любовные антитезы» — у Оливье де Маньи, обнаженность исступленной страсти — у Луизы Лабе, перевод любовных антитез в житейский регистр — у Хуана Боскана, неожиданность перехода от описания душевного разлада к называнию этого состояния любовью — у Лопе де Вега, пессимистичная ироничность — у Жрделя.

Сами  поэты охотно экспериментировали со своим именем, пиша его по-разному, придумывая ему разные этимологии. Безымянны или обозначены «сеньялями» (условно-аллегорическими понятиями) и их возлюбленные, которым они слагали песни.

Идея  высокой значимости поэта, провозглашенная  в Возрождении, вызвала появление  автобиографий и жизнеописаний  поэтами великих соотечественников (Петрарка создает автобиографические письма, Боккаччо пишет биографию Данте, Э. Паскье создает творческие портреты поэтов «Плеяды» и т. (п.). Каждый поэт прославляет не только свою страну, но и край, где он родился: Ронсар — «Ван-домский край», Дю Белле — провинцию Анжу и Лире, Гарсиласо де ла Вега — Кастилию и т. д. Воспевая любовь, поэты Возрождения называют своих возлюбленных — Беатриче, Лаура, Кассандра, Мария, и это уже истинные их имена, ибо каждый поэт в любовной лирике хочет лучами своей славы озарить на века свою любовь и свою избранницу. Вспомним хотя бы строки из знаменитого сонета к Елене Ронсара:

Когда старушкою, ты будешь прясть одна,  
В тиши у камелька свой вечер коротая,  
Мою строфу споешь и молвишь ты, мечтая:  
«Ронсар меня воспел в былые времена». И, гордым именем моим поражена,  
Тебя благословит прислужница любая,—  
Стряхнув вечерний сон, усталость забывая,  
Бессмертную хвалу провозгласит она. 
(Перевод В. Левака)

Поэт  стихами воздвигает «нерукотворный памятник» себе, своей возлюбленной, друзьям, поэтам прошлого и современникам. При этом каждый из поэтов, определяя собственные «поэтические заслуги», варьирует горацианскую тему, внося в нее конкретность перечисления творческих завоеваний, имен поэтов прошлого, которые ему особенно дороги, и т. п., т. е. всякий раз этот мотив получает, хотя и в заданных границах, но индивидуальное наполнение.

Мы  знаем, что на исходе Возрождения  в каждой стране поэты ощутят разрыв между горделивыми идеалами духовного  и социального переустройства мира и мерой их приложимости к реальной жизни. И тогда они сложат трагически-умудренные стихи, заключив свои пессимистические прозрения в блистательные и гармонически-отто-ченные сонеты, терцины или четверостишия, как Микеланджело:

Молчи, прошу не смей меня будить,  
О, в этот век преступный и постыдный  
Не жить, не чувствовать — удел завидный...  
Отрадно спать, отрадней камнем быть. 
(Перевод Ф. Тютчева)

Но  требование, предъявленное поэзии гениями  Возрождения,— чтобы она заставляла «негодовать, успокаиваться, радоваться, огорчаться, любить, ненавидеть, любоваться, удивляться» (Дю Белле), т. е. охватывала бы все сферы человеческих эмоций, было ими в полной мере выполнено: по сути дела, они создали поэтический «лексикон» всех «вечных тем» поэзии.