Творчество художника Мухаммеда Арсланова

 

                                           1.5 Искусство декорации

 
     В 1960—1970 годах интерпретация идейно-художественного содержания спектаклей башкирскими сценографами обогатилась средствами сценической условности, использованием символов, гротеска. Искусство декорации обрело как бы новое дыхание, многие художники стали возвращаться к ранее поставленным спектаклям, создавая новые, более глубокие варианты их прочтения. 
Так второе рождение получила на сцене опера «Салават Юлаев» З. Исмагилова в постановках 1969, 1977, 1988 годов. Сохранив яркое национальное своеобразие сценического варианта 1955 года, художник добился здесь большего лаконизма и сосредоточился на главном. Синтез самых разных выразительных средств придал образам спектаклей большую монументальность и вместе с тем неповторимую поэтичность. 
     Большую смысловую нагрузку во многих спектаклях, оформленных Арслановым, несли обобщенные конструкции или крупные детали архитектурных сооружений. Так, пластический образ эпохи в опере А. Бородина «Князь Игорь» (1961) создавали строгие формы деревянной звонницы и беспокойные очертания черно-красных половецких шатров. В балете «Черноликие» (1965) из общего темного фона декораций выступали острые силуэты покосившейся мечети с тонким полумесяцем, здания медресе — «вороньего гнезда», как определил его художник: там решалась судьба бедных влюбленных — Загира и Галимы. В сочетании с преобладающими коричневато-лиловатыми тонами живописи эти изображения олицетворяли мрачный, зловещий мир фанатиков мусульманского духовенства, опутавших предрассудками жизнь дореволюционного башкирского села. Атмосфера, созданная в декорации, соответствовала музыке Х. Заимова и А. Чугаева, она была слита с действиями героев, текстом, световым оформлением, что придавало редкостную целостность сценическому решению постановки. В декорациях к опере Верди «Аида» (1967) олицетворением жестокости деспотической власти, подавляющей народ, выступали огромные объемы и жесткие геометрические линии желто-коричневых каменных пилонов и изваяния устрашающих сфинксов.

 

                   1.6 Мотивы архитектуры и живописи Смутного времени

 
     Мотивы архитектуры и живописи Смутного времени стали основой обобщенного образа России в новых постановках драмы и оперы «Борис Годунов» (1971), где художник значительно усилил эпическое начало. В декорациях к оперному спектаклю он стремился раскрыть не столько тему власти, сколько тему народа как могучей исторической силы, непримиримо противостоящей неправедному властителю. Замысел спектакля можно было бы определить словами А. Пушкина — «трагедия родилась на площади». Как и в раннем варианте, характер времени здесь ярко раскрывал решенный в бело-красных тонах величественный портал с изображением всадника — Георгия-Победоносца над его аркой. 
     Большая сценическая площадка перед декорацией оставалась свободной, что давало возможность строить выразительные массовые народные сцены. Заполнявшие весь первый план фигуры людей двумя большими потоками справа и слева устремлялись к порталу. С площади действие спектакля перемещалось во внутренние помещения. Показывая их частями, художник тем не менее добивался впечатления монументальности и торжественности парадных покоев. Так из пассивного фона декорации превращались в соучастников сценического действия. 
Так же на взаимодействие с содержанием, музыкой, актерами было рассчитано оформление балета татарского композитора Ф. Яруллина «Шурале» (1969) — одна из лучших работ Арсланова. Яркие, динамичные, действенные декорации, изменчивость сценического пространства, сочетание бытовой достоверности и фантастичности происходящего — все эти слитые воедино особенности убедительно передавали атмосферу сказочности, необычности театрального действия.  
    Успеху оформленных художником спектаклей во многом способствовали костюмы героев. Они помогали артистам более глубоко и ярко раскрыть образ театрального персонажа, воссоздавали среду, в которой они действовали. 
Законченностью рисунка, почти скульптурной емкостью, сложной гаммой звучных тонов отличались эскизы башкирского женского национального костюма к опере Н. Пейко «Айхлу» (1933), костюмы Нэркес к опере А. Спадавеккиа и Х. Заимова «Акбузат» (1942), героев балета Х. Заимова и А. Чугаева «Черноликие» (1965), Кармен к одноименной опере Бизе (1965). 
    Во многих декорациях был использован созданный Арслановым оригинальный мужской национальный головной убор — знаменитая «салаватовка» и сконструированный на основе этнографических источников убор, отороченный мехом с лисьими хвостами. Его мы видим сегодня буквально во всех театральных и концертных постановках на фольклорно-национальные темы. 
Большими художественными достоинствами отличались не очень многочисленные, но яркие и запоминающиеся станковые работы Арсланова, строившиеся, как и декорации, на повышенной интенсивности цветовых гамм, характерной для башкирского народно-прикладного искусства. Это эскизно решенные композиции «Колхозное утро», «Вручение знамени Башкирской кавалерийской дивизии», «Салават в пещере», написанные в 1940-е годы. Наиболее значительна и интересна последняя работа, сочетающая в себе эпическое, драматическое и жанровое начала. Изображен в ней тот момент, когда после поражения пугачевского восстания Салават с группой соратников укрылся от преследовавших его царских солдат в полутемной, тесной пещере. Картина подкупает исторической правдивостью, психологической убедительностью образа народного героя.

 

                                                              1.7 Скульптура

 
    В 1943 году на выставку произведений художников Башкирии «За Родину» мастер представил скульптурный барельеф с изображением Салавата в кругу своих сподвижников. В 1943 году по поручению республиканского правительства он создал два больших живописных панно для архитектурных зеркал, украшавших парадную лестницу в фойе оперного театра. В их сюжетах нашли отражение события, связанные с пугачевским восстанием и Beликой Отечественной войной. Главный герой этих больших, многофигурных композиций — башкирский народ, его мужество, стойкость и патриотическая устремленность.

 

 

 

 

 

                                     2. ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ХУДОЖНИКА

     Вот, что пишет сам Мухаммед Арсланов о своих годах учебы: «В 1926 году директор школы №4 Закир-агай Шакиров вызвал меня в свой кабинет. Мы его очень боялись, он всегда был строг. И я подумал про себя: «За что вызывает? Что натворил?» Увидев меня, Закир-агай улыбнулся и спросил: «Хочешь стать настоящим художником?» И познакомил с представителями Башнаркомпроса. Они отбирали по школам и интернатам одаренных юношей и девушек для учебы в открывшемся техникуме искусств. Когда показал свои работы – портреты писателей, поэтов, стенгазеты, мне посоветовали написать заявление и отнести в приемную комиссию. На следующий день я прибежал с заявлением по указанному адресу. Здесь было очень много молодых людей разных национальностей. Всех их привела сюда мечта стать артистами, художниками, музыкантами. Многие из них впоследствии стали моими друзьями: артисты З. Бикбулатова, А. Мубаряков, Б. Имашев, В. Галимов, Р. Сыртланов, Х. Тукаев, Т. Бикташева, А. Садыкова; будущие музыканты А. Рахимов, Р. Муртазин; художники В. Андреев, А. Гарипов, А. Храмов, К. Герасимов. В день открытия техникума состоялось торжественное собрание, на котором мы познакомились со своими педагогами Салтыковым, Поповым, Садовским, Муртазиным, Сагадеевым, художниками Крюковым, Самариным, Блюменталем и другими. Звучали призывы и лозунги: «Долой вековую тьму! Культура – отсталым народам!» Учеба в техникуме искусств стала для меня началом новой жизни. Ребята разных национальностей жили в общежитии дружно, как одна большая семья. Техникум с утра гудел, как пчелиный рой. Музыканты репетировали на разных инструментах, театралы учили свои роли, отрабатывали технику чтения, а художники спешили к своим мольбертам. После занятий в большом зале устраивали концерты. Особенно запомнилось выступление трио: Д. Мингажев (гармонь), Х. Ахметов (курай), Д. Ибрагимов (скрипка). Музыковед М. В. Кугушева организовывала сольные концерты скрипача Попова, виолончелиста Садовского. А сам я с удовольствием пел в хоре под руководством Х. Ибрагимова. Нас приглашали с выступлениями в другие учебные заведения города. Частенько устраивали литературные чтения. Однажды мы собрались для чтения вслух книги Г. Ибрагимова «Наши дни». Произведение читали так, будто играли спектакль, вжившись в образы. Вали Галимов, Арслан Мубаряков, Булат Имашев, Файзи Гаскаров, Рим Сыртланов. Файзи Гаскаров среди нас был самый молодой. Он постоянно всех разыгрывал, показывал различные фокусы, гипнотизировал ребят, но ему все прощали. Однажды в зале собрались студенты. Стоит гомерический хохот. Спрашиваю: «В чем дело?» Отвечают: «Гаскаров колдует». Файзи посадил на стул одного студента, дал в руки ведро и загипнотизировал его. Показывал ему, что нужно делать, и студент вытирал дно ведра руками, а потом умывал лицо. Вскоре он стал как негр чёрный. Гаскаров любил шокировать прохожих, делая различные акробатические номера на перекладине балкона. Мы боялись, что он разобьётся. В Аксаковском народном доме изредка устраивали выставки работ уфимских художников Тюлькина, Лежнева, Блюменталя, Олейникова, Девлеткильдеева, Елгаштиной, Самарина. Они были членами АХРР (Ассоциация художников революционной России). Мы, студенты, тоже принимали участие в таких выставках. Выставки проходили с бурными обсуждениями, обменом мнениями. На закрытие организовывали концерты силами педагогов и студентов техникума. Однажды Блюменталь в своем выступлении раскритиковал работу А. Лежнева, обвинив его в плагиате, он отметил, что Лежнев подражает Коровину. В ответ на критику Лежнев сказал: «Таких буржуев, как ты, мы в 17 году на штыки поднимали, уничтожали, так что помолчал бы». А.Э. Тюлькин такие разговоры не поддерживал. Он просто молча проходил мимо картин, которые ему не нравились. И хвалил, когда у кого-то получалось хорошо. Для нас, студентов, такие выставки были хорошими уроками живописи, композиции. Мы частенько обсуждали работы, спорили между собой. Так быстро прошли дорогие для меня четыре года учёбы. Благодаря техникуму искусств счастливо сложилась моя творческая судьба, как, впрочем, и судьбы многих выпускников; я считаю 1926 год годом рождения башкирского профессионального искусства. 1929 год. Студентов выпускного курса Башкирского техникума искусств решено было отправить на экскурсию в Москву. Каждый из нас мечтал побывать в Третьяковской галерее, в Музее изящных искусств (ныне музей им. А. С. Пушкина), посмотреть архитектурные и скульптурные памятники Москвы. Мы, студенты художественного отделения, готовились к поездке, а студенты театрального и музыкального отделения просто умирали от зависти. Выдали нам стипендию, и мы помчались на рынок закупать продукты. Руководителем нашей группы назначили Крюкова Тимофея Васильевича. Как художник он был малоизвестен, а как человек – очень скромный, отзывчивый, исполнительный. Всю дорогу в Москву шутили, пели песни, радовались как дети предстоящей встрече со столицей. Ведь многие студенты даже в поезде ехали впервые в жизни. Столица встретила нас многоголосым гулом Казанского вокзала, множеством извозчиков. На трамвае добрались до Крымского моста. Устроили нас в общежитие института имени Бухарина на Волхонке – в самом центре. Маленький старенький деревянный домик и большой двор напомнили мне картину Поленова «Московский дворик». Даже телега с бочкой была как на картине. Волхонка жила своей обычной жизнью. Лоточники предлагали свой товар: «Сырники! Пряники! Сытные пирожки!» А по утрам будил нас голос старьевщика или угольщика, предлагавшего свои услуги. По берегам реки у Крымского моста на зеленой травке паслись гуси, совсем как в нашей деревне. Поэтому мы чувствовали себя как дома. С противоположной стороны реки Москвы сиянием огней и музыкой манил нас парк имени Горького. Неизгладимое впечатление произвели на нас, провинциалов, экскурсии в Третьяковскую галерею, где мы замирали перед картинами Сурикова, Васнецова, Репина, Серова, Врубеля, Левитана. Побывали и в Музее западного искусства (ныне музей имени Л.Н. Толстого). Искусство импрессионистов было нам чуждо, ведь учили нас в духе художников-передвижников. Глядя на шедевры мирового искусства, каждый из нас думал: «А стану ли я настоящим художником?» В наши планы входила также и встреча с известным художником, уфимцем Михаилом Васильевичем Нестеровым. Тимофей Васильевич несколько раз ходил договариваться о встрече в его мастерской. Но ему это все почему-то не удавалось. Тогда мы решили организовать «случайную» встречу на Волхонке, когда он будет идти в свою мастерскую. Мы долго стояли в ожидании. И, наконец, увидели его. Он шел, улыбаясь в усы. Высокого роста, стройный, бородка клинышком, одет в серое летнее пальто и шляпу. В руках зонт в форме тросточки. Одним словом, интеллигент. Да, это был наш знаменитый земляк М.В. Нестеров. Михаил Васильевич поздоровался с нами, познакомился с каждым из нас. Долго расспрашивал об Уфе, о художниках, о последних выставках. Вспоминал о жизни в Уфе, с восторгом говорил о божественной красоте родной природы, об окрестностях Уфы, где любил часто бывать. Прощаясь с нами, Михаил Васильевич пожелал стать художниками, достойными своей прекрасной родины. После этой встречи мы направились к Красной площади, побывали у памятника Минину и Пожарскому, у стен Кремля, обошли храм Василия Блаженного. Слушали бой курантов. Долго мы еще гуляли по городу, находясь под впечатлением встречи с Нестеровым, а также восхищенные величавой, оригинальной архитектуры храмом Василия Блаженного, объединившим в себе восточную и западную культуры. Проходили по Красной площади и думали о том, какие торжества и какие трагедии видела эта площадь на своем веку. После окончания техникума в 1930 году направили меня в Уфимский педагогический техникум учителем рисования и черчения. Некоторые мои ученики были гораздо старше меня, и я чувствовал себя неловко, когда они обращались ко мне со словами: «Могалим-агай» (дядя учитель). Работа моя мне нравилась, но я хотел учиться дальше. Мне подсказали, что в Ленинграде есть институт пролетарского изобразительного искусства (бывшая Всероссийская академия художеств). Решил собрать необходимые документы, но рекомендации у меня не было, так как по приказу Башнаркомпроса я должен был отработать два года. Но все же решился послать документы и вскоре получил вызов на вступительные экзамены. Родители были категорически против моей дальнейшей учебы. По мусульманским законам рисовать людей считалось большим грехом. Но зять Абдулла Башмаков и сестра Рахиля были на моей стороне. Они уговорили родителей благословить сына на учебу в Ленинграде. Мама, и радуясь, и волнуясь, собирала меня в дальний путь. В плетёную корзину уложили нехитрые пожитки, мешочек сухарей, домашней колбасы, банку масла. Все три дня пути я мысленно представлял себя студентом академии. Мне казалось, что поезд едет очень медленно. В Ленинград я прибыл рано утром. Вокзал показался мне великолепным дворцом. Толпа пассажиров вынесла меня на площадь, на которой стоял памятник Александру III. От прохожих я узнал, что Академия художеств находится на Васильевском острове. По дороге туда смотрел во все глаза и любовался городом. На мосту лейтенанта Шмидта я вышел из трамвая, но вдруг оторвалась ручка чемодана, крышка сорвалась, и все содержимое рассыпалось по мостовой. Прохожие помогли собрать продукты. Пожилой мужчина подхватил мой этюдник и проводил до парадного входа в академию. Большой дворец с классическим фасадом, гранитная лестница спускается к Неве. По обеим сторонам покоятся величественные египетские сфинксы, один из которых – подлинник, привезенный Петром I из Египта. На вступительные экзамены были допущены абитуриенты в основном из московских и ленинградских учебных заведений. Конкурс – 7 человек на место. Увидев себя в списке принятых, я был бесконечно счастлив. Счастлив от возможности прикоснуться к шедеврам мирового искусства. В Ленинграде я встретил много талантливых людей, учился у профессоров с мировым именем. Хотя было много «перегибов» в годы «пролеткульта». Но сам революционный дух нёс не только разрушение, но и устремленность к будущему светлому высокому искусству. Классиков, за исключением французских импрессионистов, не признавали. Созданные до нас гениальные произведения считались буржуазными. Таким образом, относились и к творчеству Блока, и к стихам Есенина. У моего друга Алеши Зарубина обнаружили под подушкой томик стихов Сергея Есенина, за что его исключили из комсомола. Запрещали самостоятельно ходить в Эрмитаж и Русский музей. В академии устраивали студенческие субботники по уничтожению фонда академического музея. Студенты таскали на круглый двор скульптуры, разбивали их, бросали на металлолом прекрасные бронзовые барельефы. Картины великих художников резали и отдавали под грунт студентам. Однажды, когда я был старостой группы, профессор P. Френц сказал, что необходимо выписать холст для занятий. С требованием я пошел к декану факультета Закалодину. Участник взятия Зимнего, в Гражданскую он потерял ногу и ходил на костылях. Молча прочитав требование, шифром отметил в нем что-то, и я пошел на склад. Когда принес холст в мастерскую, развернули – и ахнули, увидев изуродованную картину Рериха. Профессор P. Френц стоял ошеломленный. «Что делается? Безобразие!» – вырвалось у него. И ушел. Холст смотали в рулон, снова пошел к декану, тот закричал: «Режьте! Если не разрежешь, завтра же тебя не будет в академии!» Пришлось подчиниться. Профессорский состав академии представляли художники Петров-Водкин, Совинов, Смеркин, Кордовский, Френц, Филонов, Уткин. У каждого был свой метод, свой взгляд на искусство. Однажды в Академию художеств приехали из Москвы нарком просвещения СССР Бубнов, академик И. Бродский, писатель М. Горький. Они ходили по мастерским, молча внимательно смотрели наши работы. Уходя, Горький задал нам вопрос: «За кого вы – за Репина или за Сезанна?» Мы все молчали, и вдруг Айвазян ответил за всех: «Мы за Сезанна!» После их ухода сняли ректора академии Маслова, на его место был назначен И. Бродский. Профессорский состав оставили без изменений. Я учился у профессора Р.Р. Френца. Его живопись ближе к импрессионистам. Он любил живой рисунок, яркую, звучную, образную живопись. Вдохновлял нас рассказами об искусстве. Часто останавливался у моих работ, хвалил, говорил: «Ах какой цвет и свет, как у Ренуара». Р.Р. Френц умел окрылять студентов, хвалил образное мышление. Я боготворил своего учителя, частенько оставался заниматься дополнительно. Изредка заходил в мастерскую Петр Саввич Уткин. Он был своеобразным художником, лириком. Типично русский человек, ходил всегда в суконной поддевке, носил боярскую шапку. У него была плетенная из лыка сумка, которую носил на рыбалку. Мы часто рыбачили у Дворцового моста в белые ночи. Пётр Саввич любил рассказывать разные истории о русских художниках. Рассказывал про художника Малявина, как тот устраивал интересные концерты в академии. Писал Малявин своих баб в красочных сарафанах. Он был маленького роста. То подходил к мольберту, то отходил, прищуривался, быстро смешивал краски и вдруг издалека, держа кисть и палитру, вновь бежал к мольберту. Кроме живописи, рисунка, композиции, оформления спектакля мы изучали такой предмет, как «абстракция». Преподавал его академик архитектуры художник Щуко. Абстракция развивает мышление и мастерство художника. В своих работах я всегда соблюдал единство формы и содержания, что и оберегало меня от безликого натурализма и ремесленничества.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                    3.  ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 
     Всей своей жизнью М. Арсланов постоянно доказывал беспредельную преданность театральному искусству. Вклад, внесенный художником в сокровищницу достижений башкирского и российского изобразительного искусства, — значителен и ярок. Под авторитетным влиянием этого замечательного человека в Башкортостане сложилось творческое содружество театральных художников. Это С. Калимуллин, Г. Имашева, В. Плекунов. Формируется «арслановская династия»: театральным художником стал Арсланов-сын Рифкат, сегодня он главный художник Башкирского театра оперы и балета, заслуженный деятель искусств Российской Федерации. Закончив Уфимскую академию искусств, начала самостоятельную творческую работу в качестве сценографа Башкирского академического театра драмы внучка Диана. 
В памяти людей этот прославленный мастер останется не только талантливым художником, но и человеком, бесконечно доброжелательным по отношению к людям, безоружным перед непорядочностью и предательством, беспристрастным в оценке работы коллег. О нем напоминает памятная доска, установленная первого октября 2004 года на фасаде дома, где долгие годы жил художник.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                       4. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

 

1. Журнал «Ватандаш» ,2000г., г. Уфа

2. Газета «Истоки», 2000г., г. Уфа

3. Лит.: Пикунова Г.Р.  Мухаммед Арсланов. М., 1978;

4. М.Н.Арсланов: Каталог  выставки, посвященный 60-летию со  дня рождения и 40-летию творческой  деятельности. Уфа, 1971;

5. Н.М.Арсланов. Театрально-декорационное  искусство: Каталог. М.,1979