Марсилий Падуанский

В этих доводах Марсилия Падуанского против наследственной монархии мы видим, с одной стороны, радикального писателя, с другой – защитника императорской власти, основанной на выборе. Исторический опыт последующих веков решил вопрос иначе. Избирательные монархии повсюду оказывались несостоятельными; те невыгоды, которые старался смягчить Марсилий, слишком ясно доказали свое значение. Но для нас эти прения публицистов   XIII   и   XIV   столетий в высшей степени любопытны как признак политической зрелости средних веков. Здесь уже нельзя было целиком черпать из Аристотеля; средневековым писателям приходилось прибегать к собственному политическому опыту и из него выводить свои доказательства. Мы можем заметить, что с обеих сторон приводятся доводы весьма сильные, такие, которые касаются самого существа дела.

Гораздо слабее оказывается Марсилий в обсуждении другого вопроса, занимавшего людей того времени, именно, вопроса о том, что полезнее: установление одного государства по всей земле или разных в странах, имеющих различные языки и обычаи. Дух нового времени проявляется у Марсилия разве в том, что он считает этот вопрос второстепенным. Можно устроить политический союз так или иначе, говорит он, смотря по удобству. Он замечает только, что разделение государств может иметь в виду предупреждение излишнего размножения человеческого рода.

Разобрав  существо и свойства светской власти, Марсилий переходит к власти церковной. Здесь главный вопрос состоит в том: принадлежит ли церковной власти принудительный суд в духовных и светских делах?

Для разъяснения  дела, говорит Марсилий, надо прежде всего установить термины, ибо много путаницы произошло от смешения различного значения слов. Церковью, в настоящем смысле, называется собрание всех верующих, а в более употребительном смысле – совокупность служителей алтаря. Мирским ( temporalia ) называется, с одной стороны, все телесное, принадлежащее человеку, с другой – всякое человеческое действие или страдание, относящееся к временной жизни. Под словом же «духовное» ( spiritualia ) разумеется, с одной стороны, все нематериальное, с другой – божественный закон, учение, таинства и благодать, устраивающие человека для жизни вечной, или, в более обширном смысле, всякое человеческое действие или страдание, относящееся к будущей жизни. Мы видим, что Марсилий ищет научной точности.

Затем, по общему обычаю писателей того времени, приводятся сначала доводы защитников папской власти, потом возражения противников. Папской теории противопоставляются  тексты св. Писания, доказывающие, что  Христос дал ученикам своим только власть учить, а не принуждать. Все  это нам уже известно; нового здесь  ничего нет. Марсилий приводит и тексты апостолов, предписывающие повиновение властям. Из всего этого он выводит, что светской власти подчинены все граждане без исключения; духовенству же принудительной власти не дано, ибо принуждением нельзя войти в царство небесное. Власть ключей означает только право связывать и разрешать людей относительно греха, то есть совершать таинство исповеди. Впрочем, и здесь окончательный суд принадлежит Богу. Другое право, истекающее из той же власти, состоит в отлучении грешников от церкви, или от общения верующих. Но так как с этим связаны гражданские последствия, а священник принудительной власти не имеет, то ему принадлежит в этом отношении единственно право совета; власть же принудительно отлучать непокорных от церкви присваивается самой церкви, то есть собранию верующих, почему Христос сказал:   повеждь Церкви.   Иначе священник, пользуясь таким правом, получил бы власть над всем гражданством, тогда как, по установлению Христа, ему принадлежит только право учить и действовать в качестве врача, а не принудительно.

Марсилий старается подкрепить это учение исследованием самого существа законов, управляющих человеком. В этом заключается философская часть его аргументации. Все свободные человеческие действия, говорит он, подлежат некоторым правилам. Но иные из этих правил – простые советы, другие же имеют принудительную силу и сопровождаются наградами и наказаниями. Это – приведенное выше различие между юридическим законом и нравственным. Распределение наград и наказаний может иметь место или в настоящей жизни или в будущей. Закон, сопровождаемый наградами и наказаниями в настоящей жизни, есть закон человеческий, в будущей – закон Божий. Но всякий закон требует исполнителя или судьи. Судьей человеческого закона является князь, которому поэтому подсудны все нарушающие этот закон, даже священнослужители. Судья же божественного закона есть Христос, который дает награды и налагает наказания в будущей жизни. В настоящей жизни для закона Божьего нет судьи, а существует только советник, который учит, что нужно делать для получения вечной награды и избежания вечного наказания. Это и есть священник, который учит и совершает таинства, но принуждать никого не может, ибо по принуждению нельзя получить вечной награды. Он – врач душ. Поэтому евангельское слово в приложении к настоящей жизни есть учение, а не принудительный закон.

Против  этого возражают, что священнику принадлежит суждение о ереси, следовательно, и наказание. Но еретик должен быть судим по закону Божьему, а потому он может быть наказан только в  будущей жизни Христом; священнику здесь принадлежит только увещевание. Человеческий же закон может воспретить еретикам пребывание в известной стране как людям вредным для других. Нарушители этого закона должны наказываться светской властью, точно так же как если бы закон постановил удаление прокаженных, то исполнение принадлежало бы не врачу, а светскому судье. Заметим здесь первый голос средневекового писателя в пользу свободы совести.

Таковы, по учению Марсилия, права священнослужителей; кем же они определяются?

Выше  было сказано, что все должности в государстве устраиваются человеческим законодателем; между тем должность служителя алтаря первоначально установлена Христом. Для разрешения этого кажущегося противоречия, говорит Марсилий, следует прежде всего различить существо должности от замещающих ее лиц. Затем, в самой должности различаются два элемента, из которых один имеет начало от Бога, другой от людей. Непосредственно Богом установлен только священнический чин ( charactersacerdotalis ). Он состоит в праве совершать таинства и передается возложением рук. Эту власть все пресвитеры имеют в одинаковой степени; римский первосвященник в этом отношении совершенно уравнивается с другими. Но кроме того, в церкви есть другая власть, экономическая ( potestas   iconomica ), установленная для распорядка между людьми. Это власть епископская. Происхождение ее чисто человеческое, и она следует общим правилам.

Марсилий доказывает св. Писанием, что Христос дал всем апостолам совершенно одинаковую власть. Он сказал всем без различия: «сие творите в мое воспоминание; шедшеубо, научите вся языки; приимите Дух Свят, им же отпустите грехи, отпустятся им; и им же держите, держатся». Из св. Писания не видно также, чтобы Петр имел власть над другими апостолами. Наконец, нет причины, почему бы римский епископ более других считался преемником Петра, ибо из Писания не видно даже, был ли когда-нибудь Петр в Риме. Власть, данная апостолам, имела значение не для одного какого-либо места, а для всех стран и верующих. Распределение же священнослужителей по округам – опять дело человеческого соглашения. Божественного установления в этом невозможно искать.

Что касается назначения лиц, то право определять как епископов, так и пресвитеров  принадлежит в каждом округе церкви, то есть собранию верующих. Это доказывается обычаем первоначальной церкви и  доводами разума. Основания те же, что  относительно выбора светских правителей. Здесь даже еще важнее избрание достойнейшего, ибо при плохом замещении должности верующим грозит опасность не только временных несчастий, но и вечной смерти. И в этом случае возражение, что священники могут лучше судить о достоинстве лица, опровергается тем, что еще лучше может судить об этом весь народ, часть которого составляют священники. Таким образом, право назначать служителей алтаря, а потому исправлять их и, в случае нужды, отрешать от должности, принадлежит тому же законодателю, в руках которого находится и светское законодательство, то есть народу. Он же распоряжается и светскими имуществами, назначенными на содержание духовенства. Наконец, ему принадлежит толкование св. Писания, установление догматов и обрядов. Но так как невозможно собрать в одно место всю совокупность верующих, то они действуют через представителей, избирая из своей среды вселенский собор, через который глаголет Дух Святой. Собор издает церковные законы; он один может положить наказание за неисполнение христианских обязанностей; ему же, наконец, принадлежит право отлучать от церкви князя или какого бы то ни было гражданина.

Очевидно, что Марсилий, следуя чисто демократическому направлению и приписывая народу как светскую, так и духовную власть, окончательно смешал пределы той и другой. Отрицая у духовенства право налагать принудительные наказания, он ту же власть присваивает собору, представителю церкви. Это едва ли не единственная непоследовательность, в которой его можно упрекнуть.

Марсилий находит в своей системе место и для папы. Собору принадлежит все, что относится к законодательству; но для охраны порядка в собрании, а также и для исполнения соборных постановлений полезно установление верховного епископа, которому, в этом смысле, принадлежит главенство над остальными. Право назначать такое лицо принадлежит опять вселенскому собору; но лучше всего вручить главенство Римскому папе, ибо это согласно с установленным обычаем церкви.

Таково  существенное содержание сочинения  Марсилия Падуанского. В нем, в первый раз в истории политической литературы, с замечательной силой и ясностью проводятся чисто демократические начала. И эти начала не ограничиваются одной светской областью, а вносятся в само устройство церкви. Богословскому учению о законе противополагается начало свободы. Сам закон считается исходящим из свободной воли граждан. Мы видим здесь полнейшее развитие либеральной теории в средневековом периоде. Как всегда, эти начала, взятые в своей односторонности, оказываются недостаточными. Но в Марсилии нельзя не признать даровитого родоначальника всех демократических писателей нового времени. Книга его имеет и другое важное значение. Здесь в первый раз систематическими и учеными доводами отрицается у церкви принудительная власть. Закон юридический отличается по этой теории от закона нравственного. Церковь должна оставаться чисто нравственно-религиозным союзом; она имеет право действовать только нравственными средствами. Это было самое существенное возражение не только против всех папских притязаний, но и против всего средневекового порядка, в котором церковному союзу придавалось слишком обширное значение. Но эта мысль шла наперекор всему общественному развитию того времени, а потому не могла быть принята. Сила средних веков состояла в одностороннем преобладании нравственно-религиозных начал. Светская область сохраняла отчасти свою самостоятельность, но не была владычествующей, как хотел Марсилий, а подчинялась высшему руководству церкви. Поэтому учение Марсилия было объявлено еретическим, а его книга возбудила в обществе скорее недоверие к защищаемому им делу.