Солженицын и Сахаров Рой Медведев

Разногласия Сахарова и Солженицына по общим  проблемам развития СССР и России, возникшие в начале 1970-х, осложнились с осени 1974 года и некоторыми личными обидами. Через несколько месяцев после высылки из страны Солженицын опубликовал в Париже на русском языке свои мемуары «Бодался теленок с дубом», многие страницы которых были посвящены Сахарову. Несмотря на все существовавшие барьеры, новая книга Солженицына по разным каналам все-таки попадала в СССР, ее читали по очереди, передавали из рук в руки. Познакомился с ней и Сахаров — еще за несколько недель до того, как один из немецких корреспондентов передал ему экземпляр «Теленка» с очень лестной дарственной надписью автора. Но эта надпись уже не могла тронуть Сахарова, поскольку он был лично очень задет и обижен, о чем сказал и немецкому корреспонденту. И для тех, кто лично знал Андрея Дмитриевича, его обида была вполне понятна.

Сахаров всегда был совершенно равнодушен к нападкам и обвинениям в свой адрес, но крайне болезненно реагировал на все обвинения  в адрес своей новой семьи, сознавая, что является невольным  виновником неприятностей близких ему людей. Его реакция, с моей точки зрения, нередко была неадекватной: в конце 1970-х—начале 1980-х годов он несколько раз прибегал даже к голодовкам, поводом для которых становились проблемы Е.Боннэр и ее родственников, переживавшиеся им сильнее своих собственных. Для меня, например, в то время было непонятно не поведение Сахарова, человека в высшей степени искреннего, крайне непрактичного и далекого от какой-либо расчетливости, а поведение членов его новой семьи, которые втягивали Андрея Дмитриевича в решение своих личных, материальных, квартирных и медицинских проблем. Думаю, что решение можно было найти и без длительных и опасных для здоровья академика голодовок, сопровождавшихся даже принудительным кормлением. Сахаров не был здоровым человеком, у него была слабая форма лейкемии, что крайне ослабляло его иммунную систему, и во время эпидемий гриппа врачи, наблюдавшие за его здоровьем в те времена, когда он еще был окружен государственной заботой, запрещали ему по три-четыре недели выходить из дома. Еще в 1970-м году после тяжелого сердечного приступа Сахаров провел больше месяца в специальной больнице Академии наук. Теперь же он, человек, совершенно не умевший заботиться о себе, как никогда раньше нуждался в заботе со стороны семьи.

Так или иначе, но обида Сахарова на Солженицына была очень сильной. В книге своих мемуаров, работа над которой началась в годы ссылки в Горьком, Сахаров попытался ответить на упреки или даже намеки Солженицына. Он решительно утверждал, что ни он сам, ни его жена не принадлежали к «разлохмаченным клубкам» диссидентских кружков. Саму оценку своей деятельности как «встречного боя» он называл неудачной. Сегодня многое в этой заочной полемике и со стороны Солженицына, и со стороны Сахарова представляется весьма мелочным и необъективным, комментировать ее нет смысла. «Мне обидно, — писал, подводя итоги своим отношениям и разногласиям с Солженицыным, Сахаров, — что Александр Исаевич, гонимый своей целью, своей сверхзадачей, так много не понял или, вернее, не захотел понять во мне и моей позиции в целом, не только в вопросе об эмиграции, но и в проблеме прав человека, и в Люсе, в ее истинном образе и ее роли в моей жизни. Я совсем не ангел, не политический деятель, не пророк. Мои поступки и моя эволюция — это не результат чуда, а влияние жизни, в том числе влияние людей, бывших рядом со мной, называемых «сонмищем продажной интеллигенции», влияние идей, которые я находил в книгах»¹⁶.

В целом после  чтения «Теленка» Сахаров утратил  интерес к идейной полемике с  Солженицыным, хотя его и пытались подтолкнуть к ней некоторые диссиденты. В начале 1975 года Солженицын в нескольких интервью попытался вернуться к своим спорам с Сахаровым. Но Андрей Дмитриевич этой полемики не поддержал и в законченной в июне 1975 года работе «О стране и мире» заметил, что «не видит поводов для продолжения начатой им с Солженицыным дискуссии». В течение десяти лет — с конца 1975-го и до конца 1985 года — Сахаров в своих выступлениях практически не упоминал о Солженицыне. Но и Солженицын в свою очередь перестал в своих публичных выступлениях упоминать Сахарова. Лишь в 1977 году в кратком приветствии «Сахаровским слушаниям» в Риме он написал об «осаде и травле гоевского масштаба», которой подвергается человек, давший имя этим слушаниям. А в мае 1981 года Солженицын из Вермонта отправил ссыльному Сахарову в Горький поздравительную телеграмму по случаю шестидесятилетия. «Желаю Вам, — писал Александр Исаевич, — чтобы вопреки насилию ссылка оказалась бы для Вас духовно плодотворна и открыла бы Вам новые глубины в служении своему народу». Не знаю, получил ли эту телеграмму Сахаров; он находился в полной почтовой изоляции.

Годы восьмидесятые

В январе 1980 года Андрей Сахаров был арестован  прямо на улице и препровожден в Генеральную прокуратуру СССР, где ему зачитали Указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении его всех государственных наград и почетных званий. Одновременно Сахарову сообщили, что руководство страны приняло решение выслать его из Москвы в место, «исключающее его контакты с иностранными гражданами». Уже через несколько часов под охраной группы работников КГБ, возглавляемой генерал-полковником С.Цвигуном, Сахаров был отправлен на самолете в город Горький, где ему предстояло прожить в полной изоляции (посещать его здесь могла только жена — Е.Г.Боннэр) более шести лет.

Сахаров не переставал работать и в ссылке. Он начал  писать воспоминания, размышлял, вел  записи по проблемам космогонии, и  позднее специалисты очень высоко оценили гипотезы Сахарова в этой области. Но иногда ему удавалось  выступать и по общественно-политическим и международным проблемам.

Взгляды Сахарова в этот период сильно радикализировались. Он уже не находил ничего хорошего в советском социализме и призывал Запад усиливать давление на СССР не только в экономической, но и в  военной области. Сахаров даже упрекал США в прекращении их войны во Вьетнаме, которую, по его мнению, можно было выиграть, приложив более решительные военные и дипломатические усилия.

В 1983 году Сахарову удалось передать письмо американскому  физику Сиднею Дреллу, которое было опубликовано в летнем номере журнала «Foreign Affairs». Возражая Дреллу, Сахаров писал, что США должны не только не замораживать свои ядерные вооружения, но, напротив, надо расширять производство и установку новых крупных ракет «MX». По этому поводу вслед за «Известиями» выразила недоумение газета «Вашингтон пост», заметив, что позиции Сахарова «приближаются к позиции Солженицына». Солженицын прочел эту газетную и журнальную полемику и не без доли злорадства записал в литературном дневнике: «Проявить такую смелость изнутри СССР, да из ссылки! — и получить оплеухи с обеих сторон»¹⁷.

Сам Солженицын, оказавшись за пределами СССР, имел возможность излагать свои взгляды  открыто и громко. Он объехал с  разного рода выступлениями почти  все западные страны, критикуя при этом всех: и Запад, и Советский Союз, и нейтральные или неприсоединившиеся страны. Писатель крайне резко отзывался и о советских лидерах, и обо всех наиболее видных деятелях «третьей эмиграции», в том числе о своих недавних соратниках по лагерной жизни и работе в Москве. Однако он воздерживался и от похвал, и от критики в адрес Сахарова. «Вот ведь еще ж и хрупкость какая, — записывал он в литературном дневнике. — Сахаров в ссылке, его и коснуться нельзя»¹⁸.

Многие страницы этого литературного дневника за 1961—1985 годы полны упоминаний о Сахарове¹⁹. Солженицын счел нужным изложить даже собственную версию биографии Сахарова и мотивов его поведения. Автору дневника, как мы видим, крайне не нравится атеизм Сахарова. «В атеизме же — он прочен, тут он — верный наследник дореволюционной интеллигенции». Не разделяет Солженицын и сахаровскую концепцию прав человека. Эту правозащитную идеологию Солженицын называет далее одной из форм анархизма: «Надо же помнить и о целом, об обязанностях каждого, о правах государства». Но особенно возмущала Солженицына упорная защита Сахаровым права на эмиграцию, как главного из всех прав человека (это, кстати говоря, многим тогда было непонятно). «Да, — записывал Солженицын в 1982 году, — сегодняшний Сахаров достаточно много видит в советской жизни, он не кабинетный удаленец. И — какую же вопиющую боль, какую страстную безотложную нужду он возносит правее и выше всех болей и нужд раздавленной, обескровленной, обеспамятенной и умирающей страны? Право дышать? Право есть? Право пить чистую воду, и не из колодцев прошлого века и не из отравленных рек? Право на здоровье? Рожать здоровых детей? Нет! Первейшим правом — он объявляет право на эмиграцию! Это — сотрясательно, поразительно, это можно было бы считать какой-то дурной оговоркой — если бы Сахаров не произнес и не написал бы этого многажды»²⁰.

Сахаров, по мнению Солженицына, идеализировал Запад  и совершенно не понимал национальных проблем России. «Развиваясь душевно  и выстраивая всечеловеческие проекты, Сахаров доконечно выполняет  свой долг перед демократическим движением, перед «правами человека», перед еврейской эмиграцией, перед Западом — но не перед смертельно больной Россией. Многих истинных проблем России он не поднимает, не защищает так самозабвенно и горячо. Он показывает на высоком взносе возможности русской совести — но будущее наше он рисует безнационально, в атрофии сыновнего чувства. От нашего тела рожден замечательный, светлый человек, но весь порыв своей жертвы и подвига он ставит на службу — не собственно родине. Как и для всех февралистов: Сахарову достаточно свободы — а Россия там где-то поблекла». «Казалось бы, — заключает свои рассуждения о Сахарове Солженицын, — сколько объединяет нас с Сахаровым: ровесники, в одной стране; одновременно и бескомпромиссно встали против господствующей системы, вели одновременные бои и одновременно поносились улюлюкающей прессой; и оба звали не к революции, а к реформам. А разделила нас — Россия»²¹.

Во второй половине 1985-го и в 1986 году положение  Сахарова в ссылке ухудшилось, и  десятилетие присуждения Нобелевской премии мира он встретил в больнице, куда был помещен в связи с очередной голодовкой. Врачи предупредили и руководство Академии наук, и органы КГБ, что состояние здоровья ссыльного академика вызывает у них серьезные опасения. Между тем в западных странах усиливалось общественное движение в защиту Сахарова, а также с требованием вывода советских войск из Афганистана. В это время Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев поручил своим помощникам разобраться в «деле Сахарова», а затем сам решил вмешаться в ход событий. 14 декабря 1986 года в горьковской квартире опального академика неожиданно установили телефон; 15 декабря исчезла постоянно находившаяся возле квартиры охрана; а на следующий день Сахарову позвонил Горбачев, чтобы сообщить о прекращении его ссылки и о помиловании его жены (Елена Боннэр еще в 1984 году была осуждена на пять лет ссылки). «Возвращайтесь к патриотической работе», — сказал Горбачев.

Андрей Дмитриевич Сахаров вернулся в Москву 23 декабря 1986 года, и на Ярославском вокзале его встречали многие правозащитники, представители Академии наук и более двухсот иностранных корреспондентов. В коротком выступлении Сахаров сказал, что будет продолжать свою правозащитную деятельность и бороться за прекращение войны в Афганистане. Но он возобновил и свою научную деятельность, и первое появление Сахарова на одном из академических научных семинаров было встречено аплодисментами.

Нет необходимости  подробно писать здесь о той большой  научной, общественной и правозащитной деятельности, которую Сахаров вел в 1987—1988 годы. Он принял участие в создании Международного фонда за выживание и развитие человечества и был избран одним из директоров этой весьма благородной по замыслу, но громоздкой и неэффективной организации. Заседания Фонда должны были происходить, согласно Уставу, в СССР и в США поочередно, и в связи с этим по решению Политбюро ЦК и Совета Министров СССР были сняты все прежние запреты на поездки Сахарова за границу (сам он не ожидал столь быстрого и положительного решения, которое было принято по просьбе академика Е.Велихова и под поручительство академика Ю.Харитона). Летом 1988 года после продолжительной и энергичной массовой кампании в Советском Союзе было учреждено Межреспубликанское добровольное историко-просветительское общество «Мемориал». Кроме Оргкомитета этого общества путем опроса жителей разных городов прямо на улице был сформирован Общественный совет «Мемориала», в который по большинству голосов вошли 15 наиболее популярных в то время среди демократической общественности деятелей, включая А.И.Солженицына и А.Д.Сахарова. Сахаров принял это известие как большую для себя честь, а Солженицын от участия в работе «Мемориала» отказался, прислав на этот счет вежливую, но категорическую телеграмму. «Мемориал» стал первой организацией, от имени которой Сахаров был выдвинут кандидатом в народные депутаты СССР.

6 ноября 1988 года  Андрей Сахаров впервые в своей  жизни выехал за границу —  в США. Он встречался здесь  с Рональдом Рейганом, Джорджем  Бушем, Маргарет Тэтчер и даже с создателем американской водородной бомбы Эдвардом Теллером. В декабре 1988 года из американского города Ньютона Сахаров позвонил Солженицыну в Вермонт, чтобы поздравить его с 70-летием. Жена Солженицына, взяв трубку, сказала сначала, что писатель никогда не подходит к телефону, но потом все же позвала мужа. Разговор коснулся и судьбы общества «Мемориал», почетным председателем которого был избран Сахаров, но в Совет которого отказался войти Солженицын. Однако доводы Солженицына не показались Сахарову убедительными. Сахаров напомнил Солженицыну, что тот глубоко обидел в «Теленке» как самого академика, так и его жену. «Она совсем не такой человек, каким вы ее изобразили», — сказал Сахаров. «Хотел бы верить, что это не так», — ответил после некоторого молчания Солженицын²². Но Сахаров не счел эти слова достаточным извинением. Больше эти два человека друг с другом не общались, хотя Сахаров, конечно же, подписывал любые обращения в защиту Солженицына — и о возвращении писателю советского гражданства, и о необходимости опубликовать «Архипелаг».