Истоки и социально-политические факторы зарождения диссидентского инакомыслия в СССР

Крайним проявлением этого инакомыслия в 40-е гг. были молодежные подпольные кружки. Кое о каких из них мы знаем из мемуарной литературы или из случайных упоминаний в современной печати. В качестве косвенного свидетельства распространенности этого явления можно привести тот факт, что в 1947 г. в Министерстве государственной безопасности был организован специальный отдел по борьбе с антисоветскими проявлениями среди молодежи. Можно с уверенностью говорить о десятках таких кружков, с разным числом участников — от двух-трех до десяти-пятнадцати человек. А это уже социальное явление.  Идеология этих “подпольщиков” могла быть разной, но большинство, по-видимому, осознавало себя “истинными ленинцами” и мечтало освободить страну от сталинской тирании, чтобы вернуть ее на “ленинский путь”. Для этого они изучали труды классиков марксизма: писали конспекты, сочиняли рефераты, устраивали обсуждения прочитанного и сочиненного. Придумывались политические программы, детские, наивные — сегодня их даже неловко читать; но за эти полудетские игры жестоко сажали, и известны случаи расстрелов по таким делам. Гораздо более серьезную роль в становлении инакомыслия сыграло этическое и эстетическое неприятие режима, складывавшееся в послевоенный период и, как правило, не оформлявшееся никакими политическими и идеологическими клише. Новое мировоззрение рождалось в той же среде, что и подпольные группы; но центрами кристаллизации этого мировоззрения были не законспирированные кружки, а стихийно складывавшиеся студенческие компании. И признаком принадлежности к этим компаниям были не конспектирование “Государства и революции”, а литературные предпочтения: “своего” отличали от “чужого” не по политическим взглядам, а по отношению к запрещенным или полузапретным поэтам: Ахматовой, Пастернаку, Гумилеву и т.д. Отношение к официозу выражалось не столько в прямой полемике с ним, сколько в отторжении от него, скепсисе, осторожных шутках, интересе к иным философским системам (например, к эзотерическому знанию). Если же прямая полемика и возникала, то она чаще всего принимала художественную форму. Это, разумеется, не гарантировало от ареста в случае, если вольнодумные литературные упражнения становились известными госбезопасности: так случилось с Аркадием Белинковым, Наумом Коржавиным, Даниилом Андреевым, Борисом Чичибабиным и некоторыми другими молодыми литераторами, ставшими впоследствии авторами Самиздата.
Истоки политического инакомыслия в СССР. Общественно-политический климат «оттепели» (сер. 50-х – сер.60-х г.г.) Разоблачение культа личности Сталина, реабилитация политзаключенных и их влияние на общественное сознание. Переосмысление исторического опыта в искусстве, публицистике и исторической науке. «Шестидесятники» и идеи «социализма с человеческим лицом».
Независимое общественное сознание открывает для себя концепцию прав человека заново, открывает интуитивно и совершенно самостоятельно, практически ничего не ведая ни о своих предшественниках, ни о достижениях своих современников за “железным занавесом”. Это — типичный случай “изобретения велосипеда”, что, на взгляд автора, не умаляет, а усугубляет интеллектуальный подвиг советских диссидентов. Идеологическое землетрясение, учиненное Хрущевым несколько лет спустя, в 1956 г., несомненно, стало потрясением идеологических основ режима. Но для той части советских людей, которой удалось пройти школу послевоенного вольномыслия, доклад Хрущева был не откровением, а лишь неполным и робким признанием того, что они — интуитивно или достоверно, а иные и на собственной шкуре — узнали еще в годы жизни Сталина.
Именно эти люди составили костяк либеральной интеллигенции следующих десятилетий. Именно они были впоследствии прилежными читателями самиздата. И именно из них (вкупе с более молодым поколением, “детьми XX съезда”, чья юность пришлась на период хрущевских разоблачений) рекрутировались первые диссиденты. Другие же стали внимательными и сочувственными слушателями диссидентской проповеди, той вмещающей социальной средой, без которой любое общественное движение обречено на исчезновение или вырождение в обособленную секту.
Диссидентство как явление зародилось в среде московской интеллигенции, в значительной мере в той её части, которая пережила трагедию отцов и дедов в конце тридцатых годов, испытала справедливое чувство реванша на волне знаменитой «оттепели» и последовавшее затем разочарование. На первой стадии московское диссидентство не было ни антикоммунистическим, ни антисоциалистическим, но именно либеральным, если под либерализмом понимать некую совокупность добрых пожеланий, не удостоверенных ни политическим опытом, ни политическими знаниями, ни, тем более, политическим мировоззрением.