Эпоха дворцовых переворотов

Следует отметить, что  Елизавета не была какой-то особенной  русской патриоткой, просто она становилась  центром притяжения той придворной группировки, которая в настоящий момент оказалась отстранённой от власти. Патриотические чувства сторонников Елизаветы были вызваны не столько неприятием иностранцев, сколько собственными интересами.

Лёгкость, с которой  Миних устранил Бирона, повлияла и  на решимость сторонников Елизаветы. К тому же гвардейцы ощущали себя особой силой, так сказать, «гегемоном». Сам Миних в своё время им так и заявил: «Кого хотите государем, тот и быть может».

Кроме того, существуют неумолимые факты, говорящие о том, что Елизавета  сотрудничала с французскими и шведскими агентами влияния — Шетарди и Нолькеном, и что именно иностранные дворы сыграли не последнюю роль в антиправительственной (по существу) авантюре цесаревны.

Ночь переворота вошла  не только в учебники истории, но и  в легенды. Известна фраза, с которой цесаревна повела гвардейцев на штурм: «Знаете ли вы, чья я дочь?» Этого было вполне достаточно — авторитет Петра был слишком велик во всех слоях общества.

Победа Елизаветы привела  к власти новое поколение царедворцев  и видных политиков - семейство Шуваловых, М. И. Воронцова, братьев Разумовских, возвысила и А. П. Бестужева — Рюмина.

Разумеется, что после  низвержения Миниха, Остермана, Левенвольде, а также Брауншвейгской фамилии, немецкое влияние при русском  дворе практически сошло на нет.

Однако, утвердившись на престоле, Елизавета объявила своим наследником Гольштейн -Готторпского принца Карла — Петера — Ульриха, сына Анны Петровны, супругой которого спустя некоторое время стала София — Августа — Фредерика Анхальт — Цербстская (Фике). Юная принцесса хорошо выучила уроки, которые преподала ей русская история переворотов -она успешно воплотит их в жизнь.   

Переворот 28 июня 1762 (9 июля по новому стилю) в российской и советской  исторической литературе всегда трактовался  однозначно — умная, решительная, патриотичная Екатерина свергает ничтожного супруга (маргинала и предателя русских интересов).

Екатерина уже в 1756 году планировала свой будущий захват власти. Во время тяжёлой и продолжительной  болезни Елизаветы Петровны, Великая  Княгиня дала понять своему «английскому товарищу» Х. Уильямсу, что надо подождать только смерти императрицы. (Англии в тот момент была весьма выгодна смена политического курса в России).

Однако Елизавета умерла только в 1761 году и на престол взошёл её законный наследник Пётр III.

За своё короткое царствование Пётр привёл в жизнь ряд мер, которые  должны были упрочнить его положение  и сделать его фигуру популярной в народе. Так, он упразднил Тайную розыскных дел канцелярию и дал  дворянам возможность выбирать между  службой и беззаботной жизнью в своём имении. («Манифест о даровании свободы и вольности российскому дворянству»).

Считается, однако, что  причиной переворота была именно крайняя  непопулярность Петра III в народе. В  вину ему ставились: неуважение к  русским святыням и заключение «позорного мира» с Пруссией.

На деле Пётр вывел Россию из войны, которая истощала людские и экономические  ресурсы страны, и в которой  Россия выполняла свой союзнический долг перед Австрией (то есть никакого «русского интереса» в Семилетней войне не наблюдалось).

Однако Пётр совершил непростительную  ошибку, заявив о своём намерении  двинуться на отвоевание Шлезвига у  Дании. Особенно волновалась гвардия, которая, собственно, и поддержала Екатерину  в грядущем перевороте.

Кроме того, Пётр не торопился короноваться, и по-существу, он не успел соблюсти все те формальности, которые был обязан соблюсти в качестве императора. Фридрих II в своих письмах настойчиво советовал Петру поскорее возложить на себя корону, но император не прислушался к советам своего кумира. Таким образом, в глазах русского народа он был как бы «ненастоящий царь».

Что касается Екатерины, то, как сказал всё тот же Фридрих II: «Она была иностранкой, накануне развода» и переворот был её единственным шансом (Пётр не раз подчёркивал, что собирается развестись с супругой и жениться на Елизавете Воронцовой).

Сигналом к началу переворота был  арест офицера - преображенца Пассека. Алексей Орлов (брат фаворита) рано утром привёз Екатерину в Петербург, где она обратилась к солдатам Измайловского полка, а потом и к семёновцам. Затем следовал молебен в Казанском соборе и присяга Сената и Синода.

Вечером 28 июня был совершён «поход на Петергоф», куда должен был приехать Пётр III на празднование своих именин и именин наследника Павла. Нерешительность и какая-то детская покорность императора сделали своё дело - никакие советы и действия приближённых не могли вывести Петра из состояния страха и оцепенения.

Он довольно быстро отказался  от борьбы за власть и, по-существу, за свою жизнь. Свергнутого самодержца отвезли в Ропшу, где, по версии большинства  историков, он был убит своими тюремщиками.

Фридрих II так прокомментировал это событие: «Он позволил себя свергнуть как ребёнок, которого отсылают спать».

2. Дворцовые  перевороты как социальное явление  XVIII века.

А.Л.Янов, описывая вакханалию дворцовых переворотов после  смерти Анны Иоанновны, отмечает: «Во  всём этом безумии была, однако, система. Ибо... петербургские гренадёры или лейб-гвардейцы, как и вся стоявшая за ними петровская служебная элита, ставили себе целью вовсе не воцарение очередной «полковницы», но отмену обязательной службы (при сохранении при этом всех привилегий и имущества). Другими словами, возвращения утраченного в очередной раз аристократического статуса (для «петровской элиты», наверное, дело всё-таки заключалось вовсе не в возвращении указанного статуса, а лишь в его приобретении). Они не успокоились, покуда не добились своего. И едва додумалась до истинной причины всей этой необыкновенной политической сумятицы единственная среди плеяды русских императриц политически грамотная женщина Софья Ангальт-Цербстская, больше известная под именем Екатерины Великой, как тотчас улеглись страсти и вчерашний произвол сменился упорядоченностью»¹.

К сожалению, сам Янов этот вполне интернациональный процесс  толкует как специфически российский, как «исконные российские образцы  формирования элиты» (и как свидетельство  якобы тяготения России к Европе с её родовитостью и независимостью положения аристократии от воли центра). Однако данный процесс протекал повсеместно, во всех бюрократических обществах, хотя и в разных формах, обусловливаемых уже цивилизационными особенностями указанных обществ и прочими, преимущественно политическими, обстоятельствами.

Дворцовые перевороты не влекли за собой изменений политической, а тем более социальной системы  общества и сводились к борьбе за власть различных дворянских группировок, преследовавших свои, чаще всего корыстные интересы. В то же время, конкретная политика каждого из шести монархов имела свои особенности, иногда важные для страны. В целом социально-экономическая стабилизация и внешнеполитические успехи, достигнутые в эпоху правления Елизаветы, создавали условия для более ускоренного развития и новым прорывам во внешней политике, которые произойдут при Екатерине II. 
По мнению Ключевского, петербургская гвардейская казарма явилась соперницей Сената и Верховного тайного совета, преемницей московского земского собора. Это участие гвардейских полков в решении вопроса о престоле имело очень важные политические последствия; прежде всего оно оказало сильное действие на политическое настроение самой гвардии. Сначала послушное орудие в руках своих вожаков, Меншикова, Бутурлина, она потом хотела быть самостоятельной двигательницей событий, вмешивалась в политику по собственному почину; дворцовые перевороты стали для нее приготовительной политической школой. Но тогдашняя гвардия не была только привилегированной частью русского войска, оторванной от общества: она имела влиятельное общественное значение, была представительницей целого сословия, из среды которого почти исключительно комплектовалась. В гвардии служил цвет того сословия, слои которого, прежде разобщенные, при Петре I объединились под общим названием дворянства или шляхетства, и по законам Петра она была обязательной военной школой для этого сословия. Политические вкусы и притязания, усвоенные гвардией благодаря участию в дворцовых делах, не оставались в стенах петербургских казарм, но распространялись оттуда по всем дворянским углам, городским и деревенским. Эту политическую связь гвардии с сословием, стоявшим во главе русского общества, и опасные последствия, какие отсюда могли произойти, живо чувствовали властные петербургские дельцы того времени. 
Поэтому одновременно с дворцовыми переворотами и под их очевидным влиянием и в настроении дворянства обнаруживаются две важные перемены: 1) благодаря политической роли, какая ходом придворных дел была навязана гвардии и так охотно ею разучена, среди дворянства установился такой притязательный взгляд на свое значение в государстве, какого у него не было заметно прежде; 2) при содействии этого взгляда и обстоятельств, его установивших, изменялись и положение дворянства в государстве, и его отношения к другим классам общества².

Основной момент и  в том, что дворянство жаждало  этих переворотов. В рядовом дворянстве, беспощадно выгоняемом из захолустных  усадеб в полки и школы, мысль  изощрялась на изобретении способов, как бы отбыть от науки и службы, в верхних же слоях, особенно в правительственной среде, умы усиленно работали над более возвышенными предметами. Здесь еще уцелели остатки старой боярской знати, образовавшие довольно тесный кружок немногих фамилий. Из общего политического возбуждения здесь выработалась своего рода политическая программа, сложился довольно определенный взгляд на порядок, какой должен быть установлен в государстве.  
В условиях политической, правовой и экономической несвободы всего российского общества, в том числе и высших его кругов (следует помнить, что знаменитый указ о вольности дворянства был принят лишь в 1761 г.), проблема ограничения власти монарха, то есть создания конституционной монархии, приобретает, казалось бы, своих сторонников во всех сферах российского общества. Думается, что первым из самодержцев это хорошо осознал Петр I. Создание им Сената есть не что иное, как начало работы по созданию основ конституционного строя. Как ни парадоксально это звучит, но Россию следует считать единственным государством, где данный процесс происходил не под революционным натиском, а являлся весьма обдуманным и нужным для государства и общества шагом со стороны и по инициативе самого монарха.  
Этот процесс пережил своего зачинателя. С созданием Верховного Тайного Совета и ограничения компетенции Сената лишь вопросами высшей судебной юрисдикции в России довольно отчетливо вырисовываются контуры разделения властей, что, на наш взгляд, неоспоримо является одним из важнейших признаков контитуционализма. Этому процессу сопутствовали бы и предполагаемые разделы высшей государственной власти между монархом и Верховным Тайным Советом. Современник и участник тех событий Ф.Прокопович в своих воспоминаниях описывает события и политические настроения тех лет: «Многие говорили, что скипетр никому иному не надлежит, кроме ее величеству государыне, как и самою вещие и ее есть, по сим совершившейся недавно ее величества коронации. Немцы же рассуждать почали, подает ли право такое коронация, когда и в прочих народах царицы коронуются, а для того наследницами не бывают?»³

Данные рассуждения  о престолонаследии звучали на стихийных  совещаниях высших кругов российского  общества. Их участники были не правомочны решать вопрос о престолонаследии. Правомочен был решить этот вопрос Сенат. Об его историческом заседании хорошо написал В.О.Ключевский: «Пока сенаторы совещались во дворце по вопросу о престолонаследии, в углу залы совещания как-то появились офицеры гвардии, неизвестно кем сюда призванные. Они не принимали прямого участия в прениях сенаторов, но, подобно хору в античной драме, с резкой откровенностью высказывали об них свое суждение, грозя разбить головы старым боярам, которые будут противиться воцарению Екатерины»⁴.

Гвардию, и это явствует из последующих событий, привлекли  Меншиков и Бутурлин. Ее появление как в стенах Сената, так и за его стенами явилось веским аргументом в решении вопроса о престолонаследии. Не исключено, что угроза применения военной силы, которая, образно говоря, витала в воздухе, повлияла и на мнение представителей бывших боярских родов в Сенате. И все же главным аргументом, на наш взгляд, явился сформировавшийся в общественном сознании новый правовой образ монархии, согласно которому фактически прекращалась практика избрания царя на Земском соборе. Согласно принятому законодательству, император сам был волен объявить наследника престола. Естественно, что в своем выборе он был ограничен рамками правящего дома, негласное предпочтение наследникам-мужчинам все же существовало.

Верховный Тайный Совет  фактически правил страной в годы царствования Елизаветы I и после воцарения Петра II. Это был первый коллегиальный орган управления, хотя в целом и лишенный внутреннего регламента. Он находился в каком-то промежуточном состоянии, то ли копируя царя-самодержца, то ли Боярскую думу. Но, в любом случае, это был новый орган власти. Многие процедурные вопросы его деятельности, как вопросы и других аналогичных органов власти, выкристаллизовывались годами, а то и десятилетиями, когда складывалась определенная традиция в их деятельности. Естественно, что большое значение на деятельность Верховного Тайного Совета накладывала одна доминантная личность. Принято считать, что в первые два года это был светлейший князь Александр Меншиков (1673-1729 гг., генералиссимус. В 1718-1724 гг. и 1726-1727 гг. - президент Военной коллегии), в оставшиеся три года - князь Дмитрий Голицын (1665-1737 гг., составитель «кондиций». В 1736 году обвинен и осужден за участие в заговоре). 
«Верховники» отклонили кандидатуру дочери Петра I Елизаветы как незаконнорожденной на том лишь основании, что она была рождена до официального брака родителей, и решили пригласить Анну Иоанновну, справедливо полагая, что с ней легче будет договориться на предмет разграничения властных полномочий. Данный факт проходил мимо зрения многих историков. Между тем - это очень важная деталь. По сути дела «кондиции» представляли собой воплощение на практике договорных начал в обустройстве высшего органа государственной власти. Совершенно прав был В.Кобрин, считавший, что выборы монарха – «своего рода договор между подданными и государем, а значит, шаг к правовому государству»⁵. Думается, что не имеет значения, где избирали царя - на Боярской думе, Земском соборе или на Верховном Тайном Совете. Другое дело, что с позиции сегодняшнего дня спонтанные выборы, четко не регламентированные специальным законом о порядке их проведения, конечно же, свидетельствуют лишь о самом зачаточном состоянии правового государства. И все-таки они были и, по нашему мнению, являются веским подтверждением существования правовых традиций российской государственности.