Самозванчество в России

Несмотря на столь трогательный въезд в столицу, православные москвичи, видевшие встречу самозванца с духовенством на Лобном месте, насторожились. Когда Лжедмитрий сошел с коня, чтобы приложиться к образам, литовские люди играли на трубах и били в бубны так, что заглушали пение молебна. Странно было и то, что, войдя в главную святыню России, Успенский собор, царь пригласил с собой не только бояр, но и иноверцев. Зато новый взрыв восторга вызвало целование Лжедмитрием надгробия своего мнимого отца, Ивана Грозного, в Архангельском соборе... Далее самозванец прошествовал во дворец вершить государственные дела.

Первым делом Отрепьев поставил во главе Церкви угодного себе патриарха  Игнатия. Грек по национальности, он к  моменту вступления самозванца на трон был архиепископом Рязанским  и, как мы уже говорили, с почестью встречал Лжедмитрия в Туле. Затем арестовали трех братьев Шуйских, старший из которых, Василий, через верных людей распространял слухи о самозванстве нового государя. Отрепьева, очевидно, пугала не столько агитация, сколько угроза переворота со стороны Шуйских — одного из знатнейших княжеских родов, не без оснований претендовавших после смерти Федора Ивановича на российский престол. Для решения дела созвали особый соборный суд, который приговорил князя Василия Ивановича к смертной казни. Он уже был возведен на плаху палачом, но неожиданно получил помилование. Братья Шуйские, очевидно пощаженные по ходатайству бояр, теперь должны были отправиться в ссылку. Пробыли они там, однако, недолго: по просьбе опять-таки думных бояр их возвратили в столицу, к прежним должностям. Этот эпизод достаточно ясно показывает зависимость Лжедмитрия от Боярской думы уже в первые дни своего царствования. Без согласия бояр новый царь не мог казнить даже заклятого своего врага. Эта зависимость (а вовсе не государственный ум и гуманность, как утверждают некоторые историки) побудили Лжедмитрия заявить вскоре после коронации:

«Два способа у меня к удержанию  царства: один способ быть тираном, а другой — не жалеть кошту (расходов.— С. Б.), всех жаловать: лучше тот образец, чтобы жаловать, а не тиранить» (цит. по: Р. Г. Скрынников. Смута в России в начале XVII в. Иван Болотников. Л., 1988. С. 14).

Тем не менее, по необходимости считаясь со сложившимся государственным  укладом и политической традицией  Московского царства, самозванец привнес  в них немало нового. «На престоле московских государей он был небывалым явлением,— пишет В. О. Ключевский (42-я лекция «Курса русской истории»).— Молодой человек, роста ниже среднего, некрасивый, рыжеватый, неловкий, с грустно-задумчивым выражением лица, он в своей наружности вовсе не отражал своей духовной природы: богато одаренной, с бойким умом, легко разрешавшим в Боярской думе самые трудные вопросы, с живым, даже пылким темпераментом, в опасные минуты доводившим его храбрость до удальства, податливый на увлечения, он был мастер говорить, обнаруживал и довольно разнообразные знания. Он совершенно изменил чопорный порядок жизни старых московских государей и их тяжелое, угнетательное отношение к людям, нарушал заветные обычаи священной московской старины, не спал после обеда, не ходил в баню, со всеми обращался просто, обходительно, не по-царски. Он тотчас показал себя деятельным управителем, чуждался жестокости, сам вникал во все, каждый день бывал в Боярской думе, сам обучал ратных людей. Своим образом действий он приобрел широкую и сильную привязанность в народе, хотя в Москве кое-кто подозревал и открыто обличал его в самозванстве. Лучший и преданнейший его слуга П. Ф. Басманов под рукой признавался иностранцам, что царь — не сын Ивана Грозного, но его признают царем потому, что присягали ему, и потому еще, что лучшего царя теперь и не найти». В приведенном отрывке перед нами предстает в общем довольно симпатичный и даже обаятельный правитель России, выгодно отличающийся от Ивана Грозного и вполне сопоставимый с Борисом Годуновым. Еще в более выгодном свете выглядит самозванец в одной из последних статей В. Б. Кобрина. «Раздумывая над возможной перспективой утверждения Лжедмитрия на престоле, нет смысла учитывать его самозванство: монархическая легитимность не может быть критерием для определения сути политической линии,— пишет историк.— Думается, личность Лжедмитрия была хорошим шансом для страны: смелый и решительный, образованный в духе русской средневековой культуры и вместе с тем прикоснувшийся к кругу западноевропейскому, не поддающийся попыткам подчинить Россию Речи Посполитой. И вместе с тем этой возможности тоже не дано было осуществиться. Беда Лжедмитрия в том, что он был авантюристом. В это понятие у нас обычно вкладывается только отрицательный смысл. А может, и зря? Ведь авантюрист — человек, который ставит перед собой цели, превышающие те средства, которыми он располагает для их достижения. Без доли авантюризма нельзя достичь успеха в политике. Просто того авантюриста, который добился успеха, мы обычно называем выдающимся политиком». (В. Б. Кобрин. Смута// Родина. 1991. № 3. С. 70).

Несмотря на улучшение общего экономического положения в России, преодолевшей страшные последствия годуновских голодных лет, самозванец сумел привести в полное расстройство государственные финансы и растратить царскую казну. Часть средств пошла на выплату денег своим приспешникам от польских гусар до казаков, часть была уплачена кредиторам. Кроме этого, царь щедро жаловал верных ему дворян и знать. Но львиная доля денег пошла на всевозможные пиры и развлечения, на покупку драгоценностей (которые он не стеснялся в огромных количествах приобретать лично). По оценке Р. Г. Скрынникова, самозванец истратил около полумиллиона рублей: по тем временам сумма огромная. Прознав о его страсти к покупкам, в Москву слетелось множество иноземных купцов, которым самозванец, уже не имевший денег, давал векселя. Казенный приказ перестал принимать эти долговые обязательства к оплате. Лжедмитрий нередко попадал в унизительное положение.

Пока самозванец стоял во главе наемных и казачьих отрядов, ему казалось, что он управляет событиями. Теперь, в Москве, когда верные ему войска были распущены, оказалось, что события управляют им. Рядом с царем на Руси всегда были бояре, разделявшие с ним власть. Как замечает Р. Г. Скрынников, «... бояре не только решали с царем государственные дела, но и сопровождали его повсюду. Государь не мог перейти из одного дворцового помещения в другое без бояр, поддерживающих его под руки. Младшие члены Думы оставались в постельных хоромах царя до утра. Несмотря на все усилия, Отрепьеву не удалось разрушить традиции, которые связывали его с боярским кругом подобно паутине. На рассвете в день боярского мятежа князь Василий Шуйский руководил заговорщиками, а его брат князь Дмитрий находился во внутренних покоях дворца, подле царя. Именно он помешал Отрепьеву принять своевременные меры для подавления мятежа» (Самозванцы в России... С. 180).

Чувствуя, как почва уходит у  него из-под ног, самозванец жил одним  днем. Он то устраивал воинские потехи, в которых сам стрелял из пушки, то искал утешения в балах, где, скрывая свой маленький рост, щеголял в высоких меховых шапках и сапогах с огромными каблуками. Во время пиров он то и дело менял платье, демонстрируя богатые наряды. Нередко выезжал на охоту на лисиц или волков или смотрел на медвежьи потехи, когда в специальном загоне медведя травили собаками или одной рогатиной лесного исполина убивал опытный охотник. По ночам расстрига в компании с Басмановым и Михаилом Молчановым предавался безудержному разврату. «Царь не щадил ни замужних женщин, ни пригожих девиц и монахинь, приглянувшихся ему,— пишет Р. Г. Скрынников.— Его клевреты не жалели денег. Когда же деньги не помогали, они пускали в ход угрозы и насилие. Женщин приводили под покровом ночи, и они исчезали в неведомых лабиринтах дворца» (Указ. соч. С. 189).

Пока самозванец чередовал столь  же широкие, сколь неисполнимые замыслы государственных начинаний с удовольствиями, бояре плели сеть заговора против него. Во главе мятежа встали князья Шуйские, бояре братья Голицыны, Михаил Скопин, дети боярские Валуев и Воейков, московские купцы Мыльниковы. Среди заговорщиков оказался и друг детских игр Отрепьева Иван Безобразов. Противники Лжедмитрия сумели поссорить с ним польского короля Сигизмунда III, повели в народе широкую агитацию против царя, организовали несколько покушений на его жизнь. Самозванец чувствовал себя во дворце как птица в золотой клетке. Один, без верных друзей, он отводил душу в беседах с иезуитами, которые постоянно находились при его особе, да торопил Юрия Мнишека выдать за него Марину, надеясь не столько обрести верную подругу жизни, сколько получить от тестя военную помощь. 2 мая 1606 г. царская невеста со свитой прибыла в Москву. С нею в Россию явилось целое войско: пехота, польские гусары, те самые, что сопровождали самозванца в московском походе, вооруженная челядь, обоз. Поляки вели себя в Москве точно в завоеванном городе, чиня многие насилия и непотребства и приближая тем развязку затянувшегося спектакля первой самозванщины.

Заговорщики сочли поднявшееся  в Москве недовольство поляками весьма благоприятным фактором, который должен облегчить их дело. 8 мая 1606 г. Лжедмитрий отпраздновал свадьбу. Венчание и последовавшая за ним коронация в Успенском соборе возмутили православных москвичей. Невеста, ревностная католичка, отказалась принять православное причастие. К тому же и день был выбран самый неподходящий: память святителя Николая, столь почитаемого на Руси, строгий пост. И в этот день был свадебный пир. На этом пиру самозванец последний раз лицедействовал и куражился. Пара новобрачных была хоть куда. Низкорослые молодые не могли даже дотянуться до икон: им подставили под ноги скамеечки. Облик новобрачных не соответствовал их высокому социальному положению. «Отрепьев обладал характерной, хотя и малопривлекательной, внешностью,— пишет Р. Г. Скрынников в книге „Самозванцы в России...".— Приземистый, гораздо ниже среднего роста, он был непропорционально широк в плечах, почти без талии, с короткой шеей. Руки его отличались редкой силой и имели неодинаковую длину. В чертах лица сквозили грубость и сила. Признаком мужества русские считали бороду. На круглом лице Отрепьева не росли ни усы, ни борода. Волосы на голове были светлые с рыжиной, нос напоминал башмак, подле носа росли две большие бородавки. Тяжелый взгляд маленьких глаз дополнял гнетущее впечатление» (С. 75). Под стать жениху была и невеста. «Тонкие губы, обличавшие гордость и мстительность, вытянутое лицо, слишком длинный нос, не очень густые черные волосы, тщедушное тело и крошечный рост очень мало отвечали тогдашним представлениям о красоте. Подобно отцу, Марина Мнишек была склонна к авантюре, а в своей страсти к роскоши и мотовству она даже превзошла отца. Никто не может судить о подлинных чувствах невесты. Она умела писать, но за долгую разлуку с суженым ни разу не взяла в руки пера, чтобы излить ему свою душу» (С. 197).

Семейство Мнишек, стоявшее у истоков  карьеры Отрепьева, стало и.-последней  соломинкой, за которую схватился  самозванец. Дни его были сочтены. Уже однажды неосторожно интриговавший против Лжедмитрия Василий Шуйский едва не лишился головы и на этот раз действовал гораздо хитроумнее. Вместе с Голицыными князья Шуйские заручились поддержкой новгородских дворян, которые прибыли в Москву для похода против крымцев. Им были, вероятно, известны настоящие планы заговорщиков. В то же время среди народа, в целом сохранившего веру в доброго царя, распространили слух: «Поляки бьют государя»,— чтобы спровоцировать уличные беспорядки и парализовать верные самозванцу отряды польских наемников.

На рассвете 15 мая Шуйские собрали  у себя на подворье участников заговора и двинулись к Кремлю. Время  выбрали не случайно: в это время  как раз сменялись караулы. Начальник  личной охраны самозванца Яков Маржерет, то ли посвященный в планы заговорщиков, то ли почувствовавший неладное, отвел от царских покоев внешнюю охрану из иноземцев и сам сказался больным. Во внутренних помещениях оставалось не более 30 стражников.

Стрельцы, несшие охрану стен и башен, нисколько не удивились, когда перед ними явились во Фроловских воротах хорошо известные бояре — братья Шуйские и Голицын. Последовала команда, и за боярами в ворота ворвались вооруженные заговорщики. Главный вход в Кремль был захвачен. Овладев воротами, заговорщики ударили в набат, чтобы поднять на ноги посад. Горожане, вообразив, будто в Кремле пожар, спешили на Красную площадь. Здесь бояре звали народ побивать «латынян» и постоять за православную веру. Поляки пытались прийти на помощь самозванцу, но были остановлены бушующими москвичами, перегородившими улицы баррикадами. Тогда наемники ретировались в свои казармы.

Тем временем на площади перед дворцом  собралась толпа, возглавляемая  заговорщиками. Лжедмитрий послал Басманова  узнать, в чем дело. Тот сообщил, что народ требует к себе царя. Самозванец высунулся из окна и, потрясая бердышом, крикнул:

«Я вам не Борис!» С площади  грянуло несколько выстрелов, и  Отрепьев проворно отскочил.

Басманов вышел на Красное крыльцо, где собрались бояре, и именем царя просил народ разойтись. Его речь произвела сильное впечатление на народ, поверивший, что государя надо спасать от поляков, и на стрельцов, готовых послушать своего командира. Тогда один из заговорщиков, Татищев, подошел к Басманову сзади и ударил его кинжалом. Дергающееся в агонии тело сбросили с крыльца на площадь. Толпа ринулась в сени и разоружила копейщиков. Отрепьев бросился бежать, успев крикнуть подле покоев Марины: «Сердце мое, измена!» Тайным ходом выбрался он из дворца в Каменные палаты на «взрубе» и прыгнул из окошка с высоты локтей в двадцать на землю. Прыжок оказался неудачным. Отрепьев вывихнул ногу и ушиб грудь. По счастью, на его крики пришли верные ему стрельцы. Они отнесли самозванца в помещение. Там Лжедмитрия нашли заговорщики, но были отогнаны огнем стрельцов. Тогда бояре пригрозили им, что разорят Стрелецкую слободу и побьют стрелецких жен и детей. Стрельцы сложили оружие.

Песенка самозванца была спета. Он, правда, еще просил отнести себя на Лобное место, якобы чтобы покаяться перед народом, требовал встречи со своей мнимой матерью Марией Нагой. Но все тщетно. Бояре сорвали с поверженного самозванца царское платье. Те дворяне, что были ближе к Гришке, пинали его ногами, осыпая бранью: «Таких царей у меня хватает дома на конюшне! Кто ты такой, сукин сын?» Василий Голицын наслаждался зрелищем, а Василий Шуйский, опасаясь популярности царя в народе, разъезжал по площади и кричал черни, чтобы она потешилась над вором.

Остерегаясь, как бы народ не заступился за «Дмитрия Ивановича», заговорщики поспешили пристрелить его. В качестве убийцы разные источники называют то дворянина Ивана Воейкова, то боярского сына Григория Валуева, то московского купца Мыльника. Кто бы первый ни выстрелил в самозванца, заговорщики еще долго рубили его бездыханное тело и стреляли в него. Затем обнаженный труп выволокли из Кремля и бросили в грязь посреди рынка. Чтобы собравшаяся толпа могла лучше рассмотреть царя, бояре положили его на прилавок. Под прилавком валялось тело боярина Басманова. Исаак Масса насчитал на трупе самозванца двадцать ран. Тело предали посмертно торговой казни. Выехавшие из Кремля дворяне хлестали труп кнутом, приговаривая, что убитый вор и изменник — Гришка Отрепьев. На вспоротый живот Лжедмитрия бросили безобразную маску, приготовленную самозванцу для маскарада. В рот сунули дудку. Потешившись несколько дней, бояре велели привязать труп к лошади, выволочь в поле и закопать у обочины дороги. Вскоре покатились слухи о зловещих знамениях. Рассказывали, что, когда труп везли через крепостные ворота, буря сорвала с них верх, потом не ко времени грянули холода, по ночам над могилой люди видели голубые огни. Тогда труп вырыли, сожгли, а пепел зарядили в пушку и выстрелили им в ту сторону, откуда пришел Лжедмитрий.

Заключение

Совершенно очевидно, что для понимания сущности и причин возникновения самозванства нужно было, прежде всего, изучить идейно-психологические особенности русского народного сознания.

Понятием «самозванство» определяются прежде всего действия конкретного  человека, решившего объявить себя царем или Мессией, а также факторы, управлявшие поведением самозванца, пока он не получил поддержки в народе. Изучение самозванства подразумевает углубление в психологию самозванцев, в тот круг представлений, который непосредственно мотивировал их действия.

Наряду с мифом о возвращающемся царе-избавителе в России бытовал  достаточно устойчивый миф о самозванстве на троне, основывающийся на специфической  русской концепции царской власти, то есть на различении истинных и ложных царей. Сосуществование этих мифов существенно способствовало распространению самозванства на Руси.