Второе ополчение 1611–1612 гг. и избрание новой династии

Второе ополчение 1611–1612 гг. и избрание новой династии

В истории русской Смуты (1598–1613), начавшейся после прекращения династии Рюриковичей и закончившейся воцарением на российском престоле Михаила Федоровича Романова, давшего начало новой династии, год 1610 оказался для России наиболее трагичным. Еще в сентябре 1609 года Речь Посполитая, до этого оказывавшая активную поддержку своим марионеткам Лжедмитрию I и Лжедмитрию II в искании русского престола, начала открытую интервенцию против государства Российского: войска польского короля Сигизмунда III вторглись на территорию России и осадили Смоленск. Формальной причиной к тому послужил договор Василия Ивановича Шуйского, последнего царя Смутного времени, и шведского короля Карла IX, по которому в Россию был призван шеститысячный контингент шведских войск под предводительством полководца Делагарди для борьбы с отрядами Лжедмитрия II. Однако этот же договор обязывал В. Шуйского помогать Швеции в войне с Польшей. Вот почему Сигизмунд III Ваза начал военные действия против России, имея в мыслях заполучить для себя корону Мономаха.

Неудача правительственных войск в борьбе с интервентами, так, к примеру, 24 июня 1610 года у села Клушино тридцатипятитысячная армия русских, усиленная шведскими наемниками, потерпела сокрушительное поражение от десятитысячного войска поляков, недовольство значительной части населения внутренней и внешней политикой Василия Шуйского, в конечном счете привело его к отстранению от власти, несмотря на решительные протесты главы русской Православной церкви патриарха Гермогена. Так российский престол остался без государя.

Власть в стране перешла к боярам и вождям дворянства – решительным противникам Шуйского. В Москве было установлено правительство из семи бояр во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским, получившее название «семибоярщины». В состав правительства вошли князья: Иван Михайлович Воротынский, Андрей Васильевич Трубецкой, Андрей Васильевич Голицын, Борис Михайлович Лыков-Оболенский; бояре: Иван Никитич Романов, Федор Иванович Шереметев. Поначалу правительство хотело избрать государя всенародно, однако затем было решено, что россияне, как и древние новгородцы, должны искать царя вне пределов государства. Занять российский престол было предложено польскому царевичу Владиславу, который должен был обязательно принять православие, жениться на русской, сохранить привилегии и права русских феодалов. Переговоры на этот счет велись с командующим польскими войсками гетманом Станиславом Жолкевским, который, действуя от имени короля, дал клятвенное обещание соблюдать выработанные условия, после чего 27 августа 1610 года новым русским царем был признан Владислав. Все эти решения должны были быть подкреплены согласием Сигизмунда III, вот почему 11 сентября 1610 года к нему направились послы во главе с митрополитом Филаретом. Сигизмунд III, сам претендуя на воцарение в России, умышленно затягивал переговоры, не соглашаясь, в первую очередь, с вопросом о вере будущего царя. Переговоры, по сути, провалились, а русская делегация оказалась на положении пленных.

Через десять дней после отъезда делегации российское правительство, будучи уверено в положительном исходе переговоров, впустило в Москву польские войска. Затем в течение двух месяцев ждали возвращения послов и воцарения Владислава, но ни того, ни другого не последовало. Тем временем разместившийся в Москве польский гарнизон хозяйничал в столице, а наместник отозванного в ставку короля гетмана Жолкевского, Александр Гонсевский самовластно распоряжался в стране. Сигизмунд III пытался взять Смоленск, польские отряды начали грабить и убивать россиян, по всей стране бесчинствовали шайки разбойников, страна распадалась. Россия стояла перед прямой угрозой потери независимости.

Первым, кто попытался удержать страну у края пропасти, оказался патриарх Гермоген. Историк Николай Иванович Костомаров в своей «Повести об освобождении Москвы от поляков в 1612 году…» так пишет о патриархе: «Старик он был крутой, суровый, неподатлив ни на какие прельщенья. Поляки никак не могли его обойти и обмануть. С самого начала, как послы русские с ними вошли в соглашение, Гермоген один им не верил…, был против выбора Владислава…».1 Понимая, что с воцарением поляков на русской земле будет насаждаться католицизм, тогда как основу русской государственности с 988 года составляло православие, патриарх Гермоген требовал, чтобы Федор Мстиславский поддержал народное восстание во имя сохранения веры и Отечества, но тот не хотел делать этого и бесконечно отправлял послания королю Польши, прося выслать в Москву Владислава. Тогда в конце 1610 года патриарх стал рассылать грамоты по всей стране, в которых призывал россиян встать на защиту веры и именем Бога очистить Отечество. Прознав об этом, поляки лишили его возможности общаться с внешним миром, посадив под стражу. Однако письменные воззвания патриарха уже сделали свое дело. Одно из посланий Гермогена оказалась у рязанского воеводы Прокопия Ляпунова. В январе 1611 года он разослал в разные города уже свои грамоты, в которых призывал собирать ополчения и выходить по дороге к Москве. На его зов откликнулись Нижний Новгород, Кострома, Галич, Вологда, Ярославль, Владимир и другие города. К сожалению, в действиях Ляпунова не было четкого и продуманного плана, было желание как можно скорее очистить столицу Государства Российского, вот почему он не разбирал людей, приходивших к нему; принимал всех. Так, к примеру, вступил в союз с атаманом Иваном Заруцким и князем Дмитрием Трубецким, чьи казачьи отряды еще недавно служили Лжедмитрию II («тушинскому вору»). Таким образом, ополчение Ляпунова по своему составу было достаточно пестрым и неоднозначным, о чем весьма красноречиво писал в своей «Истории Государства Российского» Николай Михайлович Карамзин: «Рать Ляпунова… была… странною смесью людей воинских и мирных граждан с бродягами и хищниками, коими в сии бедственные времена кипела Россия, и которые искали единственно добычи под знаменами силы… Всех звали в союз, чтобы только умножить число людей. Призвали Дмитрия Трубецкого, атамана Заруцкого и всю остальную дружину тушинскую; ибо сии… мятежники вдруг воспламенились усердием к государственной чести… Чего надлежало ждать в святом предприятии от такого несчастного состава? не единства, а раздора и беспорядка. Но кто верил таинственной силе добра, мог чаять успеха…, видя, сколь многие, и сколь ревностно шли умирать за отечество сирое…».2

В конце зимы основные силы ополчения собрались в Коломне, откуда и двинулись на Москву 3 марта 1611 года. С приближением ополчения обстановка в столице накалялась. 19 марта вспыхнувшая в торговых рядах ссора между поляками и россиянами переросла в стихийное боевое столкновение, быстро распространившееся по всему городу. Сильный бой закипел на Сретенке, куда со своим отрядом прибыл зарайский воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Здесь он велел построить укрепления, полагая, что продержится до прихода войск Ляпунова. Но ополчение задерживалось, а поляки между тем подожгли город. Многие кинулись спасать свои дома, и битва захлебнулась, лишь Дмитрий Пожарский продолжал держать оборону между Сретенкой и Мясницкой улицами. Только когда он был ни единожды ранен, его тайно вывезли в Троице-Сергиев монастырь, откуда впоследствии князю пришлось удалиться в родовое селение Мугреево Суздальского уезда для лечения.

Москва горела двое суток. Захватчики свирепствовали в столице. Они разграбили царскую казну, взяли всю утварь великих князей и царей, разделили между собой золото и драгоценности. Лишь на исходе 21 марта к сожженной столице стали подтягиваться отряды ополчения. В течение полумесяца они фактически взяли в осаду всю Москву. Поляки предприняли ряд вылазок, чтобы нанести поражение войскам Ляпунова, но безуспешно. Однако происходившие затяжные бои не меняли ситуацию: Москва оставалась за поляками, ополченцы же не могли вернуть себе город и выбить из Кремля вражеский гарнизон. Происходило это отчасти потому, что как внутри самого ополчения, так и среди его руководства не было единства. Самым авторитетным руководителем являлся Прокопий Ляпунов, но Заруцкий с Трубецким также претендовали на первые роли. Само же ополчение состояло большей частью из мелкопоместных дворян и казаков, не доверявших друг другу. Осада Москвы продолжалась четыре месяца. За это время на Россию посыпались новые напасти: 3 июня 1611 года, поляки взяли, наконец, Смоленск, 16 июля шведы под предводительством бывшего союзника россиян Делагарди захватили Новгород, перед тем они заняли Кексгольм, устроив настоящий грабеж в древних новгородских землях. Казалось, все эти беды должны были сплотить ополченцев, устранив внутренние противоречия, однако этого не случилось: наперекор всему казаки своевольничали и бесчинствовали. 22 июля ими был убит Прокопий Ляпунов. Поводом к тому послужило подброшенное поляками письмо, в котором за ложной подписью Ляпунова, говорилось, что после взятия Москвы надобно казаков всех перевесть. После гибели Прокопия Ляпунова ополчение распалось: дворяне и большая часть земцев разошлись по домам, некоторые из служилых людей, а также крестьяне составляли шайки и, ходя по окрестностям, нападали на поляков, отбирая продовольствие (таких называли шишами), казаки же Заруцкого и Трубецкого остались стоять табором под Москвой и, спустя некоторое время, присягнули Лжедмитрию III.

Бесславный конец первого ополчения, развалившегося из-за внутренних распрей, главной причиной которым были казаки, показал, что второй бедой России смутного времени после шляхты была казачья вольница, усмирять которую пришлось уже новому царю Михаилу Федоровичу Романову. И все же начинание Прокопия Ляпунова не пропало даром, потому что в рядах его рати среди тысячи двухсот нижегородцев воевал посадский человек Кузьма, прозванный по отцу Мининым, который, не повторяя ошибок рязанского воеводы, через очень короткое время стал вдохновителем создания нового ополчения, освободившего в итоге Москву от польских интервентов.

Распад в конце лета 1611 года отрядов первого ополчения стал для врагов торжеством, а для Руси же означал продолжение жестокого гнета и порабощения населения, которое вымирало от голода и болезней. Многие города и деревни были сожжены дотла. Сгоревшую столицу покидали ее жители, становясь изгнанниками на родной земле. Численность российского населения от начала смуты резко сократилась. Но именно в это тяжелейшее время началось формирование новых освободительных народных сил. Далеко не последнюю роль здесь сыграла Русская Православная церковь. По благословению Патриарха Московского и всея Руси Гермогена, теперь уже архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий составил грамоту, призывавшую народ к организованному сопротивлению полякам. Грамота была размножена переписчиками и с осторожностью раздавалась среди паломников, приезжавших в обитель. Приблизительно в то же самое время в Нижнем Новгороде стало собираться новое ополчение, инициатором и идейным вдохновителем которого, как я уже отмечал, стал посадский человек Кузьма Минин, занимавшийся мясным промыслом. Родился Кузьма в Балахне, в семье соледобытчика. С детства был приучен к труду, благодаря чему впоследствии достиг немалых успехов: в мясном ряду на нижегородском торге стояла его лавка, кроме того, владел он и «животинной бойницей» под стенами Кремля. В зрелые годы Кузьма Минин был уважаемым человеком, относился к числу зажиточных людей в посадской среде Нижнего Новгорода и отличался исключительной честностью. Когда 1 сентября 1611 года в нижепосадской общине Нижнего Новгорода состоялись выборы земского старосты, избрали именно Кузьму, который еще совсем недавно в рядах первого ополчения сражался с поляками в Москве. Еще ранее того, в 1608 году, он дрался с захватчиками и изменниками у Балахны, около села Козино, в Ворсме, Павлове-на-Оке в отрядах нижегородских воевод Алябьева и Репнина. Так что с ратным делом Кузьма был знаком не понаслышке, благодаря чему он также приобрел влияние в Нижнем Новгороде. Итак, задатки вождя здесь налицо, но ведь людей с подобным жизненным опытом было, как в Нижнем Новгороде, так и на всей Руси, наверное, немало: почему же именно Кузьме Минину выпал жребий встать во главе освободительного движения? Вполне вероятно, что у Кузьмы Минина была глубоко прочувствованная вера в собственное избранничество. Так автор-составитель книги «Князья Пожарские и Нижегородское ополчение» протоиерей Александр Соколов, основываясь на материалах сборника «Действия Нижегородской губернской ученой архивной комиссии (НГУАК)» (1913), утверждает: «По Промыслу Божиему, Минину, человеку чистой жизни и веры, несколько раз было видение преподобного Сергия Радонежского, «игумена Русской земли», понуждавшего Косму поднять народ на борьбу и спасти православную веру».3 Приблизительно то же самое мы находим в «Повести освобождения Москвы от поляков…» Н.И. Костомарова, который следующим образом описывает события начала октября 1611 года в Нижнем Новгороде, по прибытии туда грамоты Дионисия: «Был там воевода Алябьев… Он с товарищем своим Репниным созвал к себе на воеводский двор старейших людей из города. Пришли туда Печорского монастыря архимандрит Феодор, протопоп соборный Савва, попы, дьяконы, дворяне, дети боярские и старосты посадские, а в числе старост был Кузьма… Минин… Этот староста… сказал тогда миру такое слово: «Вот прислана грамота из Троицко-Сергиева монастыря; прикажите прочитать ее в церкви народу. А там что Бог даст. Мне было видение: явился св. Сергий и сказал мне: разбуди спящих».4

На другой день после указанных событий, было это, по-видимому, 9 октября 1611 года, большой колокол собрал нижегородцев в Спасский собор Кремля, где после завершения обедни протопоп Савва Ефимьев обратился к народу, призвав всех утвердиться в соединении и до смерти стоять за веру христианскую, чистую и непорочную, после чего была прочитана грамота Дионисия. Выйдя из собора, люди столпились возле церкви в честь Рождества пророка и Предтечи Господня Иоанна, где уже Кузьма Минин держал перед ними свою речь (по другим данным свое историческое воззвание Минин произнес у Ивановской башни Нижегородского Кремля). По предположению известного нижегородского краеведа Дмитрия Николаевича Смирнова, Минин вряд ли мог говорить красноречиво. Точный текст его речи до нас не дошел, поскольку никем не записывался. Произнес же он приблизительно следующее: «Если хотим помочь государству, то не пожалеем имущества своего, и не только имущества, но в случае нехватки и дома продадим или займем у имущих, отдав им в отработку жен и детей». Однако простая и безыскусственная речь земского старосты нашла отклик в сердцах слушателей. Летописцы, упоминающие о Минине, единогласно свидетельствуют: «Речь его нижегородцам люба бысть».

Результаты патриотического обращения к горожанам не замедлили сказаться. Широкой волной потекли пожертвования. Деньги, ценности, домашние вещи приносились на площадь, а земский староста вел им счет и сдавал на хранение в соборные подвалы. Есть сведения, что сам Минин все свои сбережения пожертвовал на рать. Некоторые отдавали последнее. Пример малоимущих посадских людей повлиял и на богатых. Так часть денег была получена от иногородних купцов Строгановых, торговавших в Нижнем Новгороде. Богатые купцы Никитовы, Лыткины, Дощенниковы передали Минину несколько тысяч людей. Из летописей известен рассказ о богатой вдове, которая из имевшихся у нее двенадцати тысяч рублей десять отдала на ополчение.

После такого вступления предстояло найти подходящего человека (воеводу), чтобы отдать под его начальство будущую рать. Предлагая избрать военного руководителя, Минин обращался главным образом к массе, к посадским, к людям своего круга. Народная нижегородская молва сначала смутно, а затем твердо и отчетливо указывала те качества, какими должен обладать вождь ополчения. Нижегородцы желали иметь наставника честного, знающего ратное дело и искусного в нем. Таким человеком, по общему мнению, являлся выдающийся полководец князь Дмитрий Михайлович Пожарский, лично не бывавший до того в Нижнем Новгороде, но понаслышке через разных людей хорошо известный большинству нижегородских патриотов. Его и решили выбрать вождем ополчения, после чего в Мугреево, где в то время известный князь, стольник и воевода долечивал раны, полученные им в Москве в боях с поляками, прибыли послы Кузьмы Минина во главе с архимандритом Нижегородского Печерского монастыря Феодосием, дворянином Жданом Петровичем Болтиным и посадскими выборными людьми. Они просили Пожарского принять военное руководство над собираемой ратью. Первое посольство потерпело неудачу. Вслед за ним к Пожарскому приезжал сам Минин. Лишь когда с той же просьбой прибыл из Нижнего Новгорода воевода Андрей Семенович Алябьев, Дмитрий Михайлович согласился принять руководство, попросив при этом выбрать из посадских людей такого человека, который был бы с ним заодно, распоряжался казной и заботился о жаловании ратным людям и, недолго думая, указал на Кузьму Минина.5