Язычество и христианство на Руси в XXI-XXII веках

3.2 Обряды и праздники

Соединение язычества с христианством  прослеживается и в похоронных обрядах  Руси XI-XII веков. Языческое сожжение было вытеснено захоронением в землю. На костяках археологи находят порой  кресты и образки. Но вместе с тем  в могилу клали и пищу. Эта пища, необходимая умершему в загробной жизни, а также поминальные трапезы после похорон и в поминальные родительские дни — явные признаки языческих представлений о душе и потустороннем мире.

Христианские праздники подверглись  довольно существенной языческой обработке. Более того, некоторые языческие  празднования остались. Например, культ  предков был приурочен к «родительским  дням», когда свершались поминки  по усопшим. Такими днями являлись «страстной четверг», второй день «фоминой» недели, следующей за пасхальной неделей, и «родительская суббота» накануне троицына дня.

В начале мая славянин-язычник усердно  молился по поводу «верши» — первых всходов на полях. Моления сопровождались празднованием в честь произрастания  яровых хлебов. Древнерусская церковь  облекла этот праздник в новую  форму — поклонение святым Борису и Глебу. В результате князь Борис, не имевший никакого отношения к  труду земледельца, превратился  в «Бориса-хлебника». Средневековые  художники украшали одежду Бориса и  Глеба символическими изображениями  первых ростков. В конечном счете Борис и Глеб стали в сознании народа «святыми пахарями».

Середина августа — время, когда  у восточных славян завершалась жатва яровых и праздновался сбор урожая. На этот языческий праздник наложилось празднование успения Богородицы 15 августа. Веселья по поводу завершения сбора урожая принадлежали к числу важнейших в системе языческих действ восточнославянского календаря. Поэтому «успение» («госпожин день») стало одним из главнейших православных праздников. Тем же объясняется огромное количество богородичных икон и храмов, имевшихся на Руси.

Популярность Богородицы коренилась в том, что она отождествлялась  с женскими божествами плодородия, в частности с Рожаницами. В древнерусских полемических сочинениях, направленных против язычества, не раз встречаются указания на смешение культа Богородицы с Рожаничным культом, «чистой молитвы с проклятым молением идольским», когда кутья и другая еда, приготовляемые для «законного обеда» в честь Богородицы, одновременно предназначались для «беззаконной трапезы» Роду и Рожаницам.

Смешение языческих и христианских обрядов прослеживается сплошь и  рядом в различных эмпирических проявлениях религиозного сознания. Христианские ортодоксы негодовали по этому поводу. Так, предавались  проклятию те, кто «знаменуется дафиниею, рекше крапивою, и всякими цветы польными, а не крестом честным». Осуждался обычай крестить хлеб ножом, а пиво — чашей. Семантически здесь нож и чаша — священные предметы языческого культа, приспособленные к христианским нуждам.

Надо сказать, что многие христианские праздники проводились на языческий манер. Из определений Владимирского собора 1274 года узнаем, что в ночь «святаго воскресения» мужчины и женщины, собравшись вместе, играют и пляшут бесстыдно, скверну всякую творят и, «яко кони, визжат и ржуть», подобно «нечестивым елинам», празднующим «Дионусов праздник». Духовенство призывало свою паству Воскресение Христово встречать с любовью, а «не пияньством, ни объедением, ни песнями бесовскими, ни иными плотьскими деяниями».

Но не только Воскресение Христово отмечалось по-язычески. Вообще в «божественные праздники» устраивались «бесовские зрелища». Церковники постоянно взывали: «Иже кто верен и благочестив, лепо на божественыя праздники имети в чистоте духовно, а не на позоры [зрелища], ни на игры супражнятись». Но тех, «кто верен и благочестив», нужно было, как говорится, искать днем с огнем.

В христианских по названию, а по сути своей языческих празднествах, непременным  правилом которых было ритуальное употребление алкогольных напитков, многие священники принимали самое деятельное участие, упиваясь без меры, например, «в святые пречистые дни постенья, от светлыя недели верьбныя до всех святых», что засвидетельствовано определениями Владимирского собора.

Влияние язычества прослеживается и в церковном оформлении. Современные  исследования показали, что «церковное декоративное искусство русского средневековья  было пронизано древними языческими элементами. Языческие сюжеты дополняли, с точки зрения древнерусского человека, христианскую символику. Таков богатый  декоративный убор Георгиевского собора в Юрьеве-Польском. Весь цоколь здания от самого основания покрыт стилизованными растениями, как бы вырастающими из земли вместе с настоящей зеленью, окружающей белокаменный храм. Это  — нижний ярус видимого мира, Земля, рождающая растения. Выше идут рельефы  с изображением человека (святые воины, святые князья, пророчествующие люди), а верх собора увенчивается небожителями и золотым куполом — солнцем. В христианской символике Иисус  Христос отождествлялся с солнцем. Купол по своему внешнему виду напоминал солнце, а внутри, в куполе, живописцы рисовали огромный лик Христа, обращенный на богомольцев с высоты, как бы с самого неба… Древние образы земли и солнца, с которыми связано столько языческих обрядов, органически вошли в оформление христианского храма XIII века». Языческие божества изображены на вратах Суздальского собора, на знаменитых бронзовых арках церкви XII столетия во Вщиже, небольшом городке, расположенном близ Брянска.

Большую озабоченность вызывала у  служителей церкви закоренелая привычка древнерусских людей произносить  клятвы. «Рота» (клятва) — принадлежность языческого общественного быта. Она осуждалась «христолюбцами» как тяжкий грех. И вот в этот грех постоянно впадали русские князья. Княжеские клятвы — заурядное явление в политической жизни Руси XI-XII веков. Непременным их условием было целование креста. Летописи сохранили яркие сцены княжеских крестных целований.

Языческие нравы князей проявлялись  и в вопросе о постах, волновавших  древнерусское общество. Попытки  церковных иерархов наложить запрет на употребление мясной пищи в «господские  праздники» (рождество, крещение), если они приходились на постные дни (среду и пятницу), были ими решительно отвергнуты, а упорствующие в своих  поучениях пастыри низложены  с кафедр.

Наиболее разумные церковные деятели, понимая всю бесперспективность борьбы за соблюдение постов в «господские» и другие божественные праздники, заняли пассивную, хотя и предпочтительную по отношению к канонической, позицию.

Итак, древнерусская знать в лице князей и их окружения оставалась на протяжении XI-XII веков во многом язычествующей.

Сразу после крещения киевлян Владимир стал брать у «нарочитой чади» (знати) детей «на ученье книжное». Матери этих деток, по рассказу летописца, плакали  о них, как о мертвых, ибо не утвердились еще в новой вере, оставаясь в плену язычества. Такой мировоззренческий тонус  видим у знатных русских женщин на заре истории отечественного православия. К исходу древнерусского периода, в  начале XIII века, ситуация несколько  изменилась, но не настолько, чтобы  говорить о принципиальных переменах, подтверждением чего служат памятники  прикладного искусства.

Если древнерусская знать была так опутана языческими верованиями  и обычаями, то это тем более  присуще народным массам. В 1024 году в Суздальской земле разразился голод, которому предшествовало несколько  неурожайных лет. Людьми овладело отчаяние. И вот тут появились два  волхва. Они говорили, что «гобино» (урожай) задерживают местные старейшины — «старая чадь». Началось избиение «старой чади». Эти события можно понять лишь с точки зрения языческих представлений.

[1]

4 Волхвование 

У древних народов общественные лидеры пользовались репутацией магов, укреплявшей их авторитет и власть, способствующей даже возникновению  культа правителей. Магия, разумеется, приносила общине либо добро, либо зло. Вожди, наделяемые сверхъестественными  способностями, обязаны были посредством  магии обеспечить благосостояние общества. А поскольку оно зависело от урожая, то правители нередко выступали  в роли «вызывателей, делателей дождя». Это ремесло таило смертельную опасность, готовую в любой момент обрушиться на голову незадачливых магов.

Когда наступало время общественных жертвоприношений языческим богам  мордвы, специальные сборщики ходили по дворам и собирали всякую снедь, но непременно брали ее у женщин, которые заранее приготовляли особые мешочки с мукой, медом, яйцами и прочими продуктами. Обнаженные по пояс женщины, перебросив эти мешочки через плечи, стояли спиной к двери в ожидании сборщиков. Последние, войдя в помещение и помолившись богам, отрезали мешочки, укалывая при этом женщину пятикратно в плечо и спину священным ножом, а затем удалялись, направляясь в другой двор.

Примерно в то же время, когда  два волхва из Ярославля пытались посредством человеческих жертвоприношений прекратить бедствия, обрушившиеся на Ростовскую землю, в Новгороде произошли  народные волнения, вызванные, как и  на северо-востоке Руси, «скудостью», или неурожаем. В роли народного  лидера выступил волхв, который речами своими увлек массу людей, ждавших  избавления от напасти. Ораторствуя  на вечевых собраниях, он «хулил»  веру христианскую, призывая новгородцев  вернуться к язычеству и восстановить благополучие местной общины. Языческий  обычай в такой ситуации требовал, как мы уже убедились, человеческой жертвы. Выбор пал на епископа Федора, как на правителя, олицетворявшего  к тому же христианскую веру, от коей народ без колебаний отвернулся. Новгородцы намеревались «погубити» (принести в жертву) владыку. И они, конечно, «погубили» бы его, не прояви князь Глеб изобретательность и решимость. На глазах у новгородцев князь рассек топором волхва, только что обещавшего сотворить великие чудеса и заявлявшего, будто все знает наперед. Это произвело сильное психологическое воздействие на массы, убедив новгородцев в несостоятельности волхва, оказавшегося не провидцем и доверенным языческих богов, а обманщиком и шарлатаном. Убийство Глебом незадачливого кудесника произвело на народ эффект человеческого жертвоприношения. И люди разошлись, но, разумеется, ненадолго, поскольку убийство волхва не устраняло главную причину волнений, состоящую в недостатке жизненных припасов. Князь, убив волхва, на которого, как стало ясно, народ уповал зря, еще более усилил меру епископской и своей ответственности за несчастья, переживаемые новгородцами. Но за неспособность обеспечить благоденствие новгородской общины надо было платить. И вскоре епископ Федор умер, причем несколько странной смертью, допускающей возможность причастности к ней новгородцев. Князь же Глеб, гонимый страхом, бежал из города и погиб где-то за «Волоком».

В свете приведенных сравнительно-исторических данных приобретают полную ясность  события в Новгороде, завершившиеся  изгнанием князя Глеба — правителя, не справившегося со своими обязанностями  хранителя благополучия общины и  навлекшего «скудость» на землю Новгородскую. Характер этих событий, образ действия новгородцев обусловливались языческим  складом мышления жителей города.

Прошло полтора столетия, но в  сознании новгородцев мало что переменилось. В 1227 году во время очередной «скудости», живо напоминающей описанные выше катаклизмы голодных лет XI столетия, среди новгородцев  появились волхвы. В ход ими  были пущены «многие волхования и  потворы, и знамения», то есть волшебство и чародейство, призванные остановить беду, переживаемую Новгородом. Ведуны-волхвы многих «прельстили». Но положение не улучшалось. Люди, разуверившись в «потворниках», отшатнулись от них. Волхвов схватили и сожгли «на Ярославли дворе», несмотря на заступничество некоторых княжеских дружинников. Так новгородцы принесли ведунов в жертву ради урожая. Однако и после этого дела не поправились. Тогда гнев народа обернулся против епископа Арсения.

Действия народа в описываемых  событиях имели достаточно определенную языческую направленность. В древних  обществах на руководителях лежала обязанность не только вызывать дождь, живительный для посевов, но и  прекращать его, когда избыток влаги  губил урожай. Неверно, разумеется, было бы говорить, что архиепископ, в частности Арсений, пользовался  у новгородцев репутацией мага, управляющего погодой. Утверждать подобное — значит чересчур архаизировать идеологию  и быт новгородской общины. В эпизоде  изгнания Арсения языческие обычаи хотя и отразились, но в модифицированной, смягченной форме. В глазах народа архиепископ  Арсений, конечно, не колдун, разверзший хляби небесные, а плохой человек, неправдой получивший высшую духовную и правительственную должность, отчего в Новгородской земле установилась скверная погода, чреватая голодом. В  этом и заключалась главная вина архиепископа Арсения, как ее понимала «простая чадь», в сознании которой язычество еще продолжало жить.

[1,3]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Приведенные факты убеждают в том, что люди Древней Руси (и знатные, и простые) обычно решали проблемы, выдвигаемые жизнью, с помощью языческих методов и средств, иногда, впрочем, закамуфлированных под христианские нормы и образцы. Это, безусловно, яркий показатель устойчивости язычества в общественном сознании Руси XI-XII столетий. К сказанному надо добавить, что некоторая часть древнерусского общества рассматриваемого времени была некрещеной, в чем и состояла одна из главных причин сохранения в Киевской Руси всей совокупности языческих верований, существовавших у восточных славян до принятия христианства.

По-старому на Руси поклонялись  камням, рекам, колодцам, болотам, рощам  и отдельным деревьям. Молились огню «под овином», принося «жертвы идольские». Согласно терминологии церковных проповедников, молящиеся огню суть «идолослужители».

Предметами почитания, как и  прежде, были гром и молния, дождь  и ветер, солнце и луна, месяц и  звезды. Церковные наставники, обращаясь  к пастве, настойчиво рекомендовали  «уклонятися звездочетца», проклятию предавали тех, «кто целовал месяц», осуждали посмевших сказать, что дождь идет. Во всем этом видны несомненные следы обожествления древнерусскими людьми явлений природы.

Древнерусский человек по-прежнему обожествлял зверей и птиц, в частности  коня, медведя, вепря, ворона, дятла, синицу, утку и др. Отправляясь в путь, он гадал по голосу птиц и тому, с  какой стороны (правой или левой) пела птица.

Не исчезла в Древней Руси и вера в домовых. На языке идеологов  церкви домовой — «бес-хороможитель».