Быт и нравы древних римлян

К этой официальной одежде полагалась и официальная обувь – calcei, башмаки с ремнями, закрывавшие ногу. Магистрат, сенатор, появляясь на людях, а тем более при исполнении своих служебных обязанностей, должен быть в тоге и в этих башмаках. Они часто изображались на статуях. Делали их из тонкой кожи с двумя парами ремней. Ремни, закрепленные у начала пальцев между подошвой и кожей головки, прочно пришивались к этой последней. Всунув ногу в башмак, брали первую пару ремней, перекрещивали их на ступне, обвивали ими ногу до самых икр и завязывали так, чтобы концы спадали вниз. Затем обвертывали ногу второй парой ремней, тоже завязывали их спереди, оставляя концы свисающими.

Одежда у  женщин состояла из трех частей: нижняя туника делалась из более тонкой ткани, верхняя – «стола» – из более плотной и третья – «пала» – покрывало, подобное греческому гиматию. Если туника имела рукава, то надевали столу без рукавов, и, наоборот, к тунике без рукавов полагалась стола с рукавами. Понизу столы пришивали широкую густую оборку – «институ». Палу носили при выходе на улицу и покрывали ею голову.

С течением времени  римские женщины отступали от древних, освященных преданием, обычаев и попадали под всё большее влияние эллинистического Востока и Греции. Уже в конце республиканской эпохи плотные шерстяные ткани не удовлетворяли их вкус. Чем тоньше была ткань, тем выгоднее она оттеняла красоту римлянок, тем интереснее можно было создавать из неё одежду. Так как шелк был очень дорог и тяжел, то шелковые материи, приходившие из Китая, подвергались своеобразной обработке: их распускали и ткали заново, подбавляя льняной или хлопковой пряжи. Одежда из такой «полушелковой материи» быстро вошла в моду. Чистый шелк получил широкое распространение в богатых слоях только с III в. н. э. Изобретенные Востоком благовонные мази, притирания, косметические средства наводняли Рим. Возможность посещать общественные места использовались богатыми женщинами для того, чтобы, соперничая друг с другом, выставлять для всеобщего обозрения драгоценности. От завоеванного Египта римляне заимствовали эллинистический женский костюм, и на какое-то время он распространился в Риме. Знатные римлянки увлекались египетскими украшениями.

Обувь была разных видов. Кальцеус – высокая и закрытая обувь, вроде нынешних ботинок – вместе с тогой составляла национальный костюм гражданина, который он надевал, направляясь в город. Кальцеус носили и женщины.

Форма, высота и  цвет этого вида обуви изменялись сообразно общественному статусу  человека. Кальцеус сенаторов был  очень высокой обувью, доходившей до половины ноги. Она изготавливалась  из черной мягкой кожи. Сенаторский  ботинок имел четыре ремешка. Люди, принадлежавшие к старинной знати, на подъёме башмака прикрепляли полумесяц («luna» на латыни) из слоновой кости который служил для завязывания.

Кальцеус мульменус  имел пурпурный цвет, который, как  известно, с древнейших времен был отличительным признаком высшего чиновничества. От латинского «mulleus» происходит название «mule» – так ныне называется папская обувь.

Кальцеус мулебрис – закрытая обувь из тонкой кожи самых разнообразных цветов: красных, светло-желтых, а чаще всего белого.

Солея и крепида  – сандалии, т.е. подошвы из толстой  кожи, иногда с небольшим возвышением сзади для защиты пятки. Ремни солеи покрывали только ступню, а ремни крепиды поднимались выше лодыжки.

Перо представляла собой грубую кожаную обувь и употреблялась в основном крестьянами.

Воины носили каличи, состоявшие из толстой подошвы, густо  утыканной острыми гвоздями. К  подошве пришивался кусок кожи, вырезанный полосами, который образовывал подобие  сетки вокруг пятки и ступни; пальцы же оставались открытыми.

Римские женщины  любили украшения, такие, как вырезанная из кости шпилька для волос, кольцо, которое является одновременно и  ключом от шкатулки для ювелирных  изделий.

Особенно большое  внимание уделяется прическе. У древних римлян, так же как и древних греков, парикмахерское искусство пользовалось особым вниманием. Достаточно долго там господствовал греческий стиль, у мужчин с IV в. до н.э. под греческим влиянием стали популярны бритье бороды, короткие волосы. Стригли особыми серповидными бритвами. С приходом моды на бритые мужские лица парикмахеры стали применять кроме серповидных бритв из меди горячие компрессы – прикладываемые к коже сильно нагретые льняные полотенца.

Римские патриции много часов проводили за прической. Рабы-тонсоресс квалифицированно осуществляли различные работы с волосами: мыли их, ополаскивали в ароматических растворах, настоянных на травах. Они выполняли прически горячей завивкой металлическими стержнями, делали и «мокрую» холодную укладку с клейкими составами. Рабыня, которая проводила окончательную укладку волос и оформляла прическу украшениями, посыпала ее золотой пылью, лазоревым порошком, пропитывала ароматическими маслами, называлась кипасис.

Средства по уходу за волосами отличались чрезвычайным разнообразием. Волосы чернили лебедой, чечевицей, миртовым вином, кипарисовыми листьями, лесным шалфеем, отваренной кожицей шалфея. Против седины употребляли смесь масла и пепла земляного червя. Рост волос усиливали с помощью медвежьего жира и пепла кожи гиппопотама, содранной с левой стороны лба. Чтобы сделать волосы белокурыми, использовали дрожжи, масло из мастикового дерева, сок айвы, смешанный с соком бирючины. Завивка хорошо получалась при помощи крови молодой совы, а курчавыми волосы становились от спондилиона.

Очень популярны  были парики и фальшивые волосы. Брови чернились муравьиными яйцами или сажей с помощью иголки.

Римляне обожали  духи и злоупотребляли ими, особенно в период заката Империи, когда нравы стали приходить в упадок. Благовония получили широкое распространение в римском обществе, где ни один праздник не мог обойтись без них.

Духи приготовлялись из разных веществ, привозимых из Египта, Аравии и Индии. Кроме них, употреблялись  и растения, которые росли в  самой Италии: лилия, ирис, нарцисс, майоран. Славой пользовались розы. Из пахучего тростника изготовлялись самые дешевые духи.

В ходу были различные  снадобья для сохранения цвета лица и нежности кожи. Особенно ценилось ослиное молоко и пена различных  напитков, сделанных из хлебных злаков. Чтобы сделать кожу блестящей, использовали маслянистый сок, который добывали из овечьей шерсти, а чтобы заглушить неприятный запах этой мази, ее смешивали с духами.

Самое знаменитое мыло приготовляли в Галлии. Оно  было двух сортов: мягкое и жидкое, и  делалось из козьего жира и буковой  золы. В произведении яз римских поэтов на каждом шагу упоминаются румяна и белила; последние приготовлялись из мела, а в качестве румян употребляли кармин и особые составы, изготовляемые из крокодиловых экскрементов и даже из бычьего навоза.

Очень часто  римские писатели упоминали о выщипывании волос. Эту процедуру проводили на теле, под мышками, на руках и ногах. В Риме существовали лавочки специалистов, выдергивавших волосы, так же как и лавочки брадобреев. Для выведения волос, кроме щипчиков, употребляли также различные снадобья: кровь и мозг летучей мыши, смолу, желчь и пепел ежа, пемзу. Иногда же ограничивались бритьем.

Таким образом, главной одеждой из гардероба римлянина являлась тога, но также существовала и другая одежда, которая соответствовала определенному сословию древних римлян. Очень разнообразна была обувь римлян, которая во многом зависела от статуса, которой они занимали. Ещё в древние времена римлянки умело пользовались так называемой косметикой для придания своему образу красоты и шарма, пользовались различными маслами для придания шелковистости кожи. Употребляли различные ароматы в виде духов, прибегали к помощи рабов-парикмахеров.

Нравы древних римлян

2.1. Римский героизм

Рим, как ни один античный полис, был для его граждан  всем. Римское государство столетиями являлось целью и смыслом существования граждан. Любовь к своему городу, привязанность, долг по отношению к нему – все это общеантичные добродетели. В Риме они выражены не просто более интенсивно, они переходят в другое качество, то качество, которое сделало Рим миром и породило новое ощущение истории. Приоритет Рима в сознании его граждан заходит так далеко потому, что ему соответствует совсем особый феномен римского героизма.

Как принцип  героизм в Греции не прикреплен намертво к полису. Чаще всего с родным городом-государством он соотнесен лишь частично. Греческий героизм к гражданственности особо не тяготеет. Героизм в своем пределе бесцелен или, что то же самое, самоцелен, героизм – самодовление свершающего подвиг индивида. Если для героя высшая ценность дана вне его и к тому же несоизмерима с ним по масштабу – это недовершенный или ушедший в сторону от  магистрального пути героизм. Таковым он был в Риме. И это имело решающие последствия для Вечного города. Именно то обстоятельство, что римский героизм имел свою цель и свой смысл в Риме, создало предпосылку для его превращения в Вечный Город, для интеграции Римом колоссальных пространств и многообразных культур, для возникновения нового чувства истории.

Римский гражданственный героизм обладает каким-то безудержным порывом, он ужасает и заставляет трепетать. Едва ли не самый известный его пример – эпизод с Муцием Сцеволой. Этрусский царь Порсенна осадил Рим. Муций Сцевола совершил покушение на царя в его же собственном лагере, но по ошибке нанес удар царедворцу. Его взяли в плен. Тогда он положил руку в пылающую жаровню и намеренно удваивал ужас царя обманными словами: «Так знай же, от кого ты спасся; в заговоре нас триста» ⁴. Страшно сказать, но Муций остался непоколебимым, а царь содрогнулся, словно пылала его собственная рука. Несомненно, римский гражданин совершил героический подвиг на предельной высоте героизма в одном очень существенном аспекте. Он продемонстрировал этрусскому царю такое самопреодоление, какое только возможно. И при этом, что в высшей степени характерно для героя-римлянина, Муций Сцевола отождествлял себя не с самим собой, преодолевающим внешнюю силу судьбы, а с Римом. Пожалуй, можно рискнуть на такое сравнение: для грека полис божествен, с ним соотнесен гражданин, для римлянина полис более чем божество – он судьба и фатум (хотя и божество тоже). Рим судьбоносен и требует героического служения. Такого рода служения своему полису греку не вменялось. Герой здесь служил самому себе, максимум, в своем лице своему роду.

Римский героизм  – это героизм, который, по сравнению с греческим, приблизил к себе свою судьбу. Рим как судьба – это одно, судьба как нечто невыразимое и неуловимое – другое. Рим сумел задействовать без остатка энергию героизма, чего в таких же масштабах в помине не знала Греция.

Если сопоставить римский героизм с греческим на предмет не характера, а степени героичности каждого, то преимущества римского героизма очевидны. Героизму грека очень многого не хватает из того, что в изобилии представлено в героизме римлянина. И все-таки для понимания обоих национальных вариантов героизма нужно отдавать себе отчет в самом главном: при всей весомости героического начала как в Греции, так и в Риме, ни та, ни другой к героизму не сводилось. Он не был единственным и тем более высшим идеалом индивидуального человеческого существования. Античность в целом ориентировалась на идеал нравственно-прекрасной индивидуальности. Даже суровый и воинственный Рим, отдавая должное героизму, никогда не смог бы выстроить своей культуры и выполнить свою историческую миссию, оставаясь исключительно героичным. И на римской почве героизм с необходимостью должен был подвергаться ограничениям, обрамляться более значимым принципом и ориентиром. Ведь героическое начало даже на службе у государства, будучи всецело ему подчиненным по самой своей природе, не может стать единственным и определяющим началом государственной жизни.

Представить себе государство, максимально задействующее героический потенциал своих граждан, можно, и римская история дает для этого материал более чем достаточный. Но вообразить или обнаружить государство-героя, чей героический импульс все себе подчиняет и в себе растворяет – это задача, выполнимая только для его звездных часов, для тех моментов истории, когда для государства и народа во всей неотменимой очевидности встает вопрос о том, быть или не быть. У Рима такие часы были, существовал же он столетия, и не только героизмом и в героизме. Совершенно не случайно, что в лице своих мыслителей Рим за основу идеально-человеческого существования, в конце концов, принял греческую калокагатию. её трансформация в идеал humanitas обнаруживает новые, римские акценты общеантичного идеала и вовсе не в пользу его отождествления с последовательно и безупречно героическим началом.

Самым выразительным документом, формулирующим римскую транскрипцию нравственно-прекрасной индивидуальности, представляется в трактате Цицерона «Об обязанностях». Если соотнести фрагмент из Цицерона с проблематикой настоящей работы, то станет очевидно, что в нем речь идет о сочетании в идеальном человеке мудреца-философа (способность видеть истину), героя (величие и сила возвышенного духа), серединного человека (порядок и мера) и, наконец, того человеческого типа, которого можно обозначить как гражданина, или homo politikus (защита человеческого общества). Именно начало гражданственности первенствует, по Цицерону, над мудростью, героизмом и серединностью в нравственно-прекрасном человеке. Он не может не отдать должного героическому началу: «Самым блистательным кажется-то, что совершенно великим и возвышенным умом, презирающим дела человеческие»⁵. Однако, как характерно у Цицерона великое и возвышенное блистательно. С таким же успехом, видимо, можно сказать, что блистательное велико и возвышено. Откуда же такая неопределенность и невнятность характеристики героического со стороны великого римлянина? Видимо, от нежелания придать героическому первенствующее и тем более самодовлеющее значение. Самодовлеют, по Цицерону, общественная деятельность и общественный интерес. Для человека нет ничего выше, чем заниматься делами устроения человеческого общежития, которое находит свое наиболее полное осуществление в государстве. По сути дела и мудрец-философ, и серединный человек, и герой – это люди, получающие свое оправдание, когда они становятся гражданами. Гражданин же есть такой человек, который свою мудрость, серединность, героизм сделал средствами служения государству. Здесь не только подвергается самоограничению интересующий нас героизм, но и подразумевается необходимость для нравственно-прекрасного человека мудрости и серединности. Следовательно, для римлянина Цицерона героизм сам по себе недостаточен. Героическое начало должно жить в душе идеального человека, но никак не быть всем человеком в его желаемой полноте и целостности. Полнота и целостность присущи гражданину как нравственно-прекрасной индивидуальности.