Этическое измерение истины

Такого рода личное отношение  всегда уникально и касается именно этого своего “sui generis” (лат. «своего  рода»), того, что Шестов выразил  следующим образом: «Так что если критериумом обыкновенных научных истин является возможность сделать их для всех обязательным, то для истин веры приходится сказать, что они только в этом случае есть настоящие истины, если могут и умеют обходиться без согласия людей, когда равнодушны и к признанию, и к доказательствам».

Библейские выражения, подобные изречению царя Давида: «Наставь меня, Господи, на путь Твой, и буду ходить в истине твоей», бессмысленны, если под «путем и истиной Господней» понимать только безличную объективную абстракцию, а истину рассматривать лишь как рациональное отношение между субъектом и его объектом, т. е. абстракцию без присутствия интенциональности, или как отношение, которое, пожалуй, не лишено значения (как таковое), но во всяком случае лишено смысла в отношении к человеческому существованию.

Чтобы удовлетворить имплицитное  требование рационалистической этики  на универсальность и неизменность, требуется не только уничтожить наше субъективное «Я», но и вышеупомянутое динамическое «Ты» превратить в категорическое «оно», являющееся единственным гарантом для абсолютного объективного. Таким образом возникает отношение между отдельным, случайным «оно» и общим вечным «Оно», и исчезает та несогласованность, которая иначе проистекала из того, что нечто неживое (чисто рациональное) подчиняло себе живое существо.

В Библии Бог предстает  отнюдь не как некий неизменный безразличный принцип. Как иначе удалось бы и Аврааму, и Моисею добиться того, что Бог изменил свои решения, и как объяснить эти слова Божие: «И сказал Господь (Моисею): прощаю по слову твоему; но жив Я, (и всегда живет имя Мое,) и славы Господней полна всея земля:…»)? Неизменность и универсальность, являющиеся критериями абсолютной достоверности, скорее обозначают истину в парменидовском смысле, нежели «живого» библейского Бога, который, согласно апостолу Иоанну, «есть любовь».

Библейское представление  о Боге, являющемся Творцом Вселенной, отражено в первом члене Никейского вероисповедания: «Верую во единаго Бога отца, вседержителя, Творца неба и земли, видимым всем и невидимым», и оно обусловливает представление о том, что всё и все находились в отношении к абсолютному центру существования. Этот центр при этом, судя по Священному Писанию, как мы указали выше, является живым.

Нормативные выражения в Священном  Писании никогда не исходили из представления об «истине» как о неком автономном самодовлеющем авторитете, что также выражено словами Паскаля: «Нельзя уважать ложь; но и неразумно преклоняться перед одной голой правдой».

В Библии встречаются примеры того, что  эксплицитные ссылки на фундаментальный, основанный на «истине» принцип, не соответствует этическим нормативным требованиям: «Пойди из земли твоей, от родства твоего (и иди) в землю которую Я укажу тебе; и Я произведу от тебя великий народ и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословении; Я благословлю благословляющих тебя, и злословящих тебя прокляну; и благословятся в тебе все племена земные», т. е. призывается Авраам без малейшего намека на некую (по крайней мере, не для нас откровенную), основанную на «истине» этическую идею.

В православном христианском богословии существует также апофатический  подход к вопросам, касающимся возможности человеческого знания о природе Бога. Подобная мысль встречается у Шестова: «Там где откровение, ни наша истина, ни наш разум, ни свет наш ни на что не нужны. Когда разум обессиливает, когда истина умирает, когда свет гаснет - тогда только слова откровения становятся доступны человеку. И, наоборот, пока у нас есть и свет, и разум, и истина — мы гоним от себя откровение. Пророческое вдохновение, по самой природе своей теснейшим образом связанное с откровением, только там и тогда начинается, когда все наши естественные способности искания кончаются».

А «рациональная истина», как выяснилось выше, не просто исчерпывается  констатацией того, что дела обстоят так или так, а является определением того, как они, на самом деле, не просто обстоят, а должны обстоять. Поскольку этому долженствованию, в свою очередь, нельзя иметь какой-либо внерациональный источник, оно постоянно присутствует как некий самодовлеющий «Deus ex machina», беспрерывно поднимающий себя за волосы. Предрассудочно предполагать, что беспредрассудочность рациональной философии сама не предрассудок. Рациональная философия, так же как «рациональная истина» в строгом смысле, сама парадоксальное явление: с призывом к истине как единственной основе этической нормы неизбежно связан произвол; в истории философии этот произвол рациональной воли всякий раз скрывался за фасадом якобы объективного «разъяснения». В отношении некоего факта, принимаемого за истинный, подразумевалось, что он якобы сам по себе имеет отношение к этической норме, а на самом деле действовал лишь аргумент круга: «Истина, потому что истина, то есть “idem per idem”.