Менталитет русской культуры

   Сложное действие оказывала на менталитет русского человека его бескрайняя равнина, отличающаяся пустынностью и однообразием,

протяженностью и неопределенностью; она рождала чувства покоя, сна, пустынности, одиночества, уныния. Равнинность ландшафта порождала противоречивый культурно-семантический комплекс русского народа: душевная мягкость и скромность дополнялись смысловой неопределенностью и робостью; невозмутимое спокойствие граничило с тягостным унынием; отсутствие ясной мысли, вытекающее из предрасположенности к духовному сну, порождало отвлеченную мечтательность, оправдывавшую лень; аскетизм пустынножительства, родственный беспредметности творчества, приводил к глубокому предубеждению в отношении житейских удобств и бытового благоустройства. Все эти свойства русской духовности имели в истории отечественной культуры далеко идущие последствия. 
 
 
 
 
 

3. Ментальные основания как утверждение известного писателя.

   Писатель Н. Бердяев утверждал что «пейзаж русской души» соответствует пейзажу русской земли, подчеркивая безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность, широту национально-русского сознания. Сильный природный элемент, содержащийся в русской душе, по Бердяеву, связан с необъятностью русской земли, с безграничностью русской равнины, с необходимостью и в то же время практической трудностью ее «оформления». Из природных компонентов национально-русского менталитета Бердяев сумел вывести метафизические свойства русской истории и культуры, возведя отдельные связи и соответствия между природными, социальными и культурными явлениями и процессами национальной истории в ранней историофилософии («русская идея»). Так, развивая идеи С. Соловьева и В. Ключевского, Н. Бердяев утверждал, что деспотический характер русского государства объясняется своеобразием русской ментальности необходимостью насильственного, идущего от власти, «сверху», «оформления» огромной, необъятной русской равнины. Фактически речь шла именно о ментальных основаниях российской цивилизации.

   Фактически все, кто живут на Русской земле, и есть русские, независимо от их племенного происхождения, языка, религии. Русь мыслится сразу как суперэтнос, как категория всеобщего и универсального характера, т. е. как цивилизация. «Комплекс принадлежности» Русской земле сохраняется в менталитете русской культуры фактически до сих пор: апелляция к Родине-матери, Отчизне, к Матери-сырой-земле, к России как носительнице высших ценностей (Святой Руси) сохраняется как устойчивая доминанта национального самосознания русских, косвенно восходящая к культу национальной природы.

   Характерно для русских патерналистское отношение к своему государству, понимаемому как высшая, самоценная, неподсудная инстанция; фактически на государство переносится культ Матери-земли, мифология природы. Лишь в последнее время культ Государства, вера в его могущество, покровительство, правоту по всевозможным вопросам, потребность служить ему и жертвовать всем подорвались, сохраняясь у представителей старшего поколения советских людей как романтические воспоминания о бывшем Советском Союзе, коммунистических идеалах, собственных бескорыстных подвигах во имя Отчизны и ее суровых, но по-отечески справедливых вождях. Отсюда же берет свое начало и знаменитое культовое чувство ностальгии, столь характерное для русской эмиграции и совершенно не свойственное (во всяком случае, в таких крайних формах) для представителей других наций, оказывающихся за пределами своей родины в роли эмигрантов, беженцев или изгнанников: это сакрализация далекой и, возможно, никогда не возвратимой Родины, страдающей от насилия и переносящей унижения, увенчанной нимбом святости, великомученичества и будущего (даже посмертного!) величия. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

4. Менталитет - глубинная структура  цивилизации.

    Бинарная структура русской культуры (а вместе с ней и российской цивилизации, и их взаимоотношений между собой) в каждый ответственный или кризисный момент отечественной истории выстраивалась как спор, полемика, диалог о самом существенном и насущном. И этот диалог противоположных социокультурных тенденций был незавершенным и в принципе незавершимым. Дело заключалось не только в остроте проблем, не имевших однозначных решений, не только в непримиримости взаимоисключающих позиций спорящих сторон. Амбивалентными были любые реплики разворачивающегося диалога сами по себе, независимо от мнения оппонента - реального или потенциального.

   Кажется, будто в тот самый момент, когда в русской культуре нечто утверждается, оно уже отрицается, низвергается самим ходом развития российской цивилизации; поэтому-то русская культура стремится выйти за пределы ею же самой полагаемых определений и пересмотреть их; она сочетает центростремительность, то есть тенденцию к обретению самоидентичности, с центробежностъю, то есть с тенденцией к преодолению однозначной самотождественности. Подобные же «колебательные» движения совершает в процессе своего становления и эволюции и российская цивилизация, изнутри подпитываемая соответствующими культурными импульсами.

   На протяжении всей более чем тысячелетней истории русской культуры чередуются, соперничая друг с другом по масштабности и интенсивности, процессы раздвоения единого и объединения противоположностей. Можно даже сказать, забегая далеко вперед, что в русской культуре силы единства и распада, находясь в постоянном противоборстве, уравновешивали действие популярных тенденций, как бы нейтрализовали взаимоисключающие начала. На разных этапах национального культурно-исторического развития заметно настойчивое стремление русской культуры к единству, к синтезу. Однако это единство, этот синтез русской культуры остается до конца не осуществленным, исподволь разрушаемым теми же самыми силами, что способствовали его достижению. И поиск синтеза, единства приходилось начинать сначала, в принципиально ином направлении.

   Менталитет русской культуры исторически закономерно складывался как сложный, дисгармоничный, неустойчивый баланс сил единства и распада, интеграции и дифференциации противоречивых тенденций национально-исторического бытия русского народа, как то социокультурное равновесие (нередко на грани национальной катастрофы или в связи с приближающейся ее опасностью), которое заявляло о себе в наиболее решающие, кризисные моменты истории России и способствовало выживанию русской культуры в предельно трудных для нее, а подчас, казалось бы, просто невозможных общественно-исторических условиях и обыденных обстоятельствах. Осуществлявшееся на каждом историческом этапе становления и развития русской культуры в формах то «единства противоположностей», то «раздвоения единого», это балансирование национального самосознания между целостностью и расколом, между всеобщим и отдельным, между ординарным и исключительным выражало не только имманентно присущий русской культуре, но и высокую адаптивность российской цивилизации к любым, в том числе прямо «антикультурным» факторам более чем тысячелетней истории, ее поразительную выживаемость.

   В то же время ощущение культурной и цивилизационной «вненаходимости» России - во времени и в пространстве - складывалось у отечественных мыслителей не случайно. В то время как одни тенденции культурно-исторического и цивилизационного развития России отличались очевидной ускоренностью, другие, напротив, характеризовались замедленностью, заторможенностью, что каждый раз и создавало эффект бинарности, раздвоенности. Российская цивилизация на протяжении столетий находилась на историческом «перекрестке», с одной стороны, модернизационных путей цивилизационного развития, свойственных Западной Европе; а с другой -путей органической традиционности, столь характерных для стран Востока. Русская культура всегда стремилась к модернизации, но модернизация в России шла медленно, тяжело, через огромное «сопротивление материала»; в то же время собственно цивилизация развивалась в русле глубоко укорененных традиций, предания (еще Пушкин ссылался в своих заметках на авторитет предания в русском народе), но постоянно тяготилась однозначностью и заданностью традиций, то и дело восставая против них и нарушая. Отсюда и многочисленные массовые еретические движения, противостоявшие конфессиональной ортодоксальности, православной догматике, и удалая жажда «воли» (вечевые, «республиканские» традиции Северо-Западной Руси, разбойники, казачество), укоренявшиеся на периферии централизованного русского государства, и поиск альтернативных самодержавию форм власти (самозванство). Смысловой зазор между цивилизационной и культурной динамикой начинал приобретать в России характер типологической характеристики, становился закономерностью культурно-цивилизационного развития, органической частью национального менталитета.

   Для особого внимания к менталитету русской культуры есть, с точки зрения цивилизациогенеза, и еще одна причина. В силу исторического выбора России в пользу социалистической идеи, сделанного русской культурой в XIX-XX вв., проблемы сравнительного изучения менталитетов русской и других культур как в дореволюционный российский, так и в советский период не только не изучались и не решались, но и не ставились. Молчаливо предполагалось, что многонациональному советскому народу свойствен общий, советский менталитет, начавший формироваться на основе менталитета русской культуры еще задолго до революции. Между тем именно для истории русской, российской и советской цивилизации принципиально важны исследования глубинных, трудно рефлексируемых структур, комплексов, побуждения, представления, формировавшиеся в глубине веков, но сохранившие свою действенность и актуальность и в постсоветское время.

   Более того, совершенно несомненно сегодня, что сам «социалистический выбор» России, как и склонность русского народа к «коммюнотарности» (Н. Бердяев), общинности, «соборности», «колхозности» и другими разновидностям коллективистского общественного строя и массового целостного умонастроения, во многом предопределены именно менталитетом русской культуры с характерными для нее «тоталитарностью» (нерасчлененной целостностью мировосприятия), максимализмом устремлений (часто оборачивающимся социальным, религиозным, нравственным и эстетическим радикализмом), эсхатоло-гизмом (то есть стремлением к «последним», «крайним» вопросам и решениям - на грани жизни и смерти, «конца света» и «страшного суда» - Апокалипсиса) и неизбывным утопизмом социокультурных проектов.

   Таким образом, объяснение исторического пути и судьбы русского народа и смежных с ним территориально и исторически народов, преемственных друг другу цивилизаций Древней Руси-России Советского Союза неразрывно связано с осмыслением и анализом менталитета русской культуры, явившегося ценностно-смысловым фундаментом (предпосылкой и одновременно важнейшим итогом, результатом) социокультурной истории России, накапливавшимся и усиливавшимся на протяжении веков. Однако здесь важно отметить, что эти же тенденции «соборности», «коммюнотарности», «социалистического выбора», «тоталитарности» в широком смысле и т. д. были внутренне близки, органичны, даже телеологичны не одной лишь русской культуре, но в той или иной степени и всем другим национальным культурам народов бывшей Российской империи и будущего (в 1917 г.) Советского Союза. Общая судьба народов диктовалась в значительной мере их общим менталитетом, т. е. фактически развертывалась как своего рода энтелехия культуры, точнее-энтелехия совокупности культур, сопряженных в единстве цивилизации.

   Особое значение здесь приобретают социально и культурно-исторические аналогии между различными, далеко отстоящими друг от друга эпохами (например: Смутное время конца XVI начала XVII в., период революций 1917 г. и последовавшей за ними гражданской войны, современный этап драматического распада СССР; деспотическое правление Ивана Грозного, Петра I, Николая I, Ленина и Сталина; либеральные реформы Екатерины II, Александра I и И, Столыпина, Хрущева и т. д.). С точки зрения единства менталитета российской цивилизации, социокультурные соответствия подобных отдаленных эпох вполне объяснимы. С помощью культурно-исторических аналогий легко убедиться в преемственности разных культурных и социальных эпох, в ритмичности периодических смысловых совпадений, наблюдающихся между различными фазами исторического процесса, и фактически в неизменности (метаисторичности) менталитета русской культуры и российской цивилизации, взятых как целое в модусе своей непрерывности и преемственности.

    В данном случае, разумеется, будет точнее говорить не о национальном или эпохальном менталитете, а о менталитете цивилизационном. Рассматривая менталитет русской культуры как наиболее общий фундамент социокультурных процессов на протяжении всей более чем тысячелетней истории нашего отечества, мы имеем дело не с одним национально-русским менталитетом, но и с ментальностями более общего, межнационального или наднационального характера. С одной стороны, к исконному, хотя и не вполне сформировавшемуся менталитету восточных славян конца первого тысячелетия нашей эры постоянно примешивались еще менее определенные ментальности территориально смежных с восточными славянами этносов и племен кочевых народов Востока (хазар, печенегов, половцев, татаро-монголов Золотой Орды, а также различных финно-угорских и тюркских народностей Евразии) и оседлых народов ближайшего Запада (варяги, болгары, греки Византии, поляки, литовцы и др.). С другой стороны, национально-русский менталитет оказывал значительное влияние на маргинальные менталитеты смежных народов, прежде всего входивших в состав Руси, Российской империи, СССР или постоянно взаимодействовавших с ними, тем самым ментально сближая эти народы с русской культурой. При этом речь идет не только о менталитете, общем для восточнославянских народов, «отпочковавшихся» от некогда единого «ствола» древнерусской народности (великороссов, украинцев и белорусов), но и о ментальном единстве культур, генетически восходящих к различным этническим, языковым и цивилизационным корням (татарской, башкирской, бурятской, якутской, казахской, молдавской, армянской, грузинской, азербайджанской и т. д.), но связанных общей исторической судьбой: геополитическими интересами и единством территории, а также традициями межкультурного диалога в ценностно-смысловом пространстве русской культуры. Подобный интернациональный, надэтнический менталитет, как говорилось выше, исторически начал складываться еще в глубокой древности, и в этом отношении сам менталитет русской культуры уже не был чисто этническим, национальным явлением. Тем более не был таковым менталитет, общий для народов Российской империи, как он складывался на протяжении XIX начала XX в., или Советского Союза.