Осевое время Ясперса

В отличие от популярной в Германии, да и во всей Европе первой половины века теории культурных циклов, развитой сначала 0. Шпенглером, а позднее - А. Тойнби, Ясперс делает акцент на том, что человечество имеет единое происхождение  и единый путь развития, несмотря на то, что многие факты, казалось бы, говорят  против этого. Однако научно доказать этот постулат, по Ясперсу, так же невозможно, как и доказать противоположный  тезис. Именно там, где Шпенглер в  своем стремлении обосновать положение  о полной независимости развития отдельных культурных образований  претендует на установление закономерности, которая позволила бы давать прогнозы так же точно, как их дает астрономия,- именно там он, по мнению Ясперса, оказывается  несостоятельным с методологической точки зрения. Метод Шпенглера  Ясперс квалифицирует как “физиогномический”: с его помощью можно толковать  явления душевной жизни, стили искусства  и типы “настроений”, но нельзя установить никаких законов,- обстоятельство, на которое указывали многие критики Шпенглера, в том числе и старший современник Ясперса Макс Вебер, И конечно же эта критика вполне справедлива. Кроме того, в шпенглеровской концепции истории широко используются биологические аналоги, которые неправомерно переносятся на историческую реальность, приобретающую из-за этого фаталистический характер.

Не только Шпенглер с его  концепцией “исторических циклов”  является предметом критики Ясперса. Не согласен немецкий философ и с  материалистическим толкованием истории, предложенной марксизмом, где определяющую роль в развитии общества играют экономические  факторы. Не отвергая значения последних, Ясперс тем не менее убежден, что история как человеческая реальность определяется в наибольшей степени факторами духовными, среди которых первенствующую роль играют те, что связаны экзистенциальной жизнью, а стало быть, со смыслообразующей доминантой - толкованием трансцендентного.

Таким образом, в полемике со Шпенглером Ясперс настаивает на единстве мирового исторического процесса, а  в полемике с марксизмом - на приоритете его “духовной составляющей”. Поскольку, однако, единство исторического развития человечества научно доказать невозможно, он называет допущение этого единства постулатом веры (а именно философской  веры). Ставя вопрос таким образом, Ясперс, в сущности, возвращается от “язычества” в истолковании истории  как гераклитова “вечного огня, который мерами разгорается и мерами угасает” , к христианскому пониманию истории как единой линии, имеющей начало и конец, т. е. свое смысловое завершение. Европейская философия истории от Августина до Гегеля рассматривала исторический процесс с этой точки зрения и видела - хоть и с существенными изменениями - отправной пункт исторического развития в явлении Христа. Даже Гегель, пытавшийся нарисовать картину истории таким образом, чтобы христианство выступало лишь как один ее момент, не составил здесь исключения, поскольку этот момент оказался у него наивысшим, кульминационным пунктом мирового исторического процесса, а явление Сына Божьего он назвал “осью мировой истории”.

На Западе философия истории  возникла на основе христианского вероучения. В грандиозных творениях от Августина  до Гегеля эта вера видела поступь  Бога в истории. Моменты божественного  откровения знаменуют собой решительные  повороты в потоке событий. Так, еще  Гегель говорил: весь исторический процесс  движется к Христу и идет от него. Явление Сына Божьего -есть ось мировой истории. Ежедневным подтверждением этой христианской структуры мировой истории служит наше летоисчисление.

Между тем христианская вера - это лишь одна вера, а не вера всего  человечества. Недостаток ее в том, что подобное понимание мировой  истории представляется убедительным лишь верующему христианину. Более  того и на Западе христианин не связывает  свое эмпирическое постижение истории  с этой верой. Догмат веры не является для него тезисом эмпирического  истолкования действительного исторического  процесса. И для христианина священная  история отделяется по своему смысловому значению от светской истории. И верующий христианин мог подвергнуть анализу  самую христианскую традицию, как  любой другой эмпирический объект.

“Ось мировой истории, если она вообще существует, может  быть обнаружена только эмпирически, как  факт, значимый для всех людей, в  том числе и для христиан. Эту  ось следует искать там, где возникли предпосылки, позволившие человеку стать таким, каков он есть; где  с поразительной плодотворностью  шло такое формирование человеческого  бытия, которое, независимо от определенного  религиозного содержания, могло стать  настолько убедительным если не своей  эмпирической неопровержимостью, то во всяком случае некоей эмпирической основой для Запада, для Азии, для всех людей вообще, - что тем самым для всех народов были бы найдены общие рамки понимания их исторической значимости.”

Ясперс, однако, обращаясь  к линейной схеме истории, отказывается усматривать ее “ось” в боговоплощении, аргументируя это тем, что историческая ось должна иметь значение для всего человечества, в то время как явление Христа значимо только для христиан.

Вопрос, следовательно, ставится так: возможна ли вера, общая для  всего человечества, которая объединяла бы, а не разъединяла разные культурные регионы планеты? Такую веру не смогли предложить, утверждает философ, мировые  религии - ни буддизм, ни брахманизм, ни христианство, ни иудаизм, ни ислам, ибо  они часто служили источниками  взаимонепонимания и раздора. Ясперс убежден, что общей для человечества верой может быть только философская  вера. Последняя, как пытается показать немецкий философ, имеет глубокие корни  в исторической традиции, она древнее, чем христианство или ислам. Время  рождения философской веры - это  и есть искомая “ось мировой истории”, или, как выражается Ясперс, “осевая  эпоха”. Это - время примерно между 800 и 200 годами до н. э. В этот промежуток времени возникли параллельно в Китае, Индии, Персии, Палестине и Древней Греции духовные движения, сформировавшие тот тип человека, который, согласно Ясперсу, существует и поныне...

“В это время происходит много необычайного. В Китае жили тогда Конфуций и Лао-цзы, возникли все направления китайской философии, мыслили Мо-цзы, Чжуан-цзы, Ле-цзы и бесчисленное множество других. В Индии возникли Упанишады, жил Будда ; в философии - в Индии, как и в Китае, - были рассмотрены все возможности философского постижения действительности, вплоть до скептицизма, до материализма, софистики и нигилизма; в Иране Заратустра учил о мире, где идет борьба добра со злом; в Палестине выступали пророки - Илия, Исайя, Иеремия и Второисайя; в Греции - это время Гомера, философов Парменида, Гераклита, Платона, трагиков, Фукидида и Архимеда .

Все то, что связано с  этими именами, возникло почти одновременно в течение немногих столетий в  Китае, Индии и на Западе независимо друг от друга.

Новое, возникшее в эту  эпоху в трех упомянутых культурах, сводится к тому, что человек осознает бытие в целом, самого себя и свои границы. Перед ним открывается  ужас мира и собственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикальные  вопросы, требует освобождения и  спасения. Осознавая свои границы, он ставит перед собой высшие цели, познает абсолютность в глубинах самосознания и в ясности трансцендентного мира.

Все это происходило посредством  рефлексии. Сознание осознавало сознание, мышление делало своим объектом мышление. Началась духовная борьба, в ходе которой  каждый пытался убедить другого, сообщая ему свои идеи, обоснования, свой опыт. Испытывались самые противоречивые возможности. Дискуссии, образование различных партий, расщепление духовной сферы, которая и в противоречивости своих частей сохраняла их взаимообусловленность, - все это породило беспокойство и движение, граничащее с духовным хаосом.

В эту эпоху были разработаны  основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий, и сегодня определяющих жизнь людей. Во всех направлениях совершался переход к универсальности.

Этот процесс заставил многих пересмотреть, поставить под  вопрос, подвергнуть анализу все  бессознательно принятые ранее воззрения, обычаи и условия. Все это вовлечено  в водоворот. В той мере, в какой  воспринятая в традиции прошлого субстанция была еще жива и действенна, ее явления прояснялись и она тем самым преображалась.”

“Осевая эпоха” - время рождения и мировых религий, пришедших  на смену язычеству, и философии, пришедшей на место мифологического  сознания. Почти одновременно, независимо друг от друга, образовалось несколько  духовных центров, внутренне друг другу  родственных. Основное, что их сближало и что, следовательно, являлось основной характеристикой “осевой эпохи”,- это прорыв мифологического миросозерцания, составлявшего духовную основу “доосевых культур”. Человек здесь как бы впервые пробудился к ясному, отчетливому мышлению, возникла рефлексия, недоверие к непосредственному опыту и эмпирическому знанию - почва, на которой впервые произрастает философское мышление. Общим для этой эпохи, считает Ясперс, является то, что в человеческих пограничных ситуациях встают самые последние вопросы, что человек осознает хрупкость своего бытия и в то же время создает образы и идеи, с помощью которых он может жить дальше, что возникают религии спасения, что начинается рационализация.

“Осевая эпоха”, как показывает Ясперс, кладет конец непосредственному  отношению человека к миру и к  самому себе. Он осознает свои границы, свое бессилие перед “последними  вопросами бытия” - перед смертностью, конечностью, хрупкостью своего существования, перед трагической виной, которая  становится основной темой и греческих  трагиков, и древнееврейских пророков.

“Все эти изменения  в человеческом бытии можно назвать  одухотворением твердые изначальные  устои жизни начинают колебаться, покой полярностей сменяется  беспокойством противоречий антиномий. Человек уже не замкнут в себе. Он не уверен в том, что знает самого себя, и поэтому открыт для новых  безграничных возможностей. Он способен теперь слышать и понимать то, о  чем до этого момента никто  не спрашивал и что никто не возвещал. Неслыханное становится очевидным. Вместе с ощущением мира и самого себя человек начинает ощущать и бытие, но не полностью: этот вопрос остается.

Впервые появились философы. Человек в качестве отдельного индивидуума  отважился на то, чтобы искать опору  в самом себе. Отшельники и странствующие  мыслители Китая, аскеты Индии, философы Греции и пророки Израиля близки по своей сущности, как бы они  ни отличались друг от друга по своей  вере, содержанию и внутренней структуре  своего учения. Человек может теперь внутренне противопоставить себя всему  миру. Он открыл в себе истоки, позволяющие  ему возвыситься над миром  и над самим собой.

В спекулятивном мышлении он возносится до самого бытия, которое  постигается без раздвоения, в  исчезновении субъекта и объекта, в  слиянии противоречий. То, что в высочайшем порыве познается как возвращение к самому себе в бытии или как ипютуз^са, как единение с божеством или как ощущение себя орудием воли Божьей, в объективирующем, спекулятивном мышлении выражается таким образом, что допускает двойственное или даже ложное истолкование.

Это - подлинный человек, который, будучи связан и скрыт плотью, скован своими влечениями, лишь смутно осознавая самого себя, стремится  к освобождению и спасению и действительно  способен обрести его уже в  этом мире в порыве вознесения к  идее, в несокрушимом спокойствии  души, в медитации, в понимании  того, что он сам и весь мир  есть атман, в состоянии нирваны, в единении с дао или в покорности воле Божьей. По своей настроенности и по содержанию веры эти пути к спасению сильно отличаются друг от друга, но общее здесь то, что человек выходит за пределы своего индивидуального существования, сознавая свое место в целостности бытия, что он вступает на путь, пройти который он должен в качестве данной индивидуальности. Он может отказаться от всех мирских благ, уйти в пустыню, в лес, в горы; став отшельником, познать творческую силу одиночества и вернуться в мир обладателем знания, мудрецом, пророком. В осевое время произошло открытие того, что позже стало называться разумом и личностью.

То, что достигается отдельным  человеком, отнюдь не становится общим  достоянием. В те времена дистанция  между вершинами человеческих возможностей и массой была чрезвычайно велика. Однако то, чем становится единичный  человек, косвенным образом изменяет всех людей. Человечество в целом  совершает скачок.”

Кстати, именно у пророков Палестины “осевой эпохи” Ясперс видит то обостренное самосознание личности и тот этический пафос, который в значительной мере свободен от культа и ритуала и позволяет  видеть в пророках как бы предтеч  философской веры.

Все эти вопросы вырастают  в один общий - о смысле человеческого  существования, о смысле бытия. “Завершилась эпоха мифологическая с ее самоуспокоенностью, с само-собой-понятностью. Началась борьба против мифа со стороны рациональности и рационального проясненного опыта (логос против мифа); борьба за трансцендентного единого Бога против демонов и борьба против неистинных образов Бога из этического возмущения против них... Это общее изменение человеческого бытия можно назвать одухотворением... Человек больше не замкнут в себе. Он неведом для самого себя, а потому открыт для новых безграничных возможностей ”

Пробуждение духа является, по Ясперсу, началом общей истории  человечества, которое до того было разделено на локальные, не связанные  между собой культуры.

“Осевое время знаменует  собой исчезновение великих культур  древности, существовавших тысячелетиями. Оно растворяет их, вбирает их в  себя, предоставляет им гибнуть - независимо от того, является ли носителем нового народ древней культуры или другие народы. Все то, что существовало до осевого времени, пусть оно  даже было величественным, подобно  вавилонской, египетской, индийской  или китайской культуре, воспринимается как нечто дремлющее, не пробудившееся. Древние культуры продолжают существовать лишь в тех своих элементах, которые  вошли в осевое время, восприняты новым началом. По сравнению с  ясной человеческой сущностью осевого  времени предшествующие ему древние  культуры как бы скрыты под некоей своеобразной пеленой, будто человек  того времени еще не достиг подлинного самосознания. Этого не меняет ряд  таких поразительных по своей глубине, но не оказавших серьезного влияния свидетельств, которые мы обнаруживаем в Египте (“Разговор утомленного жизнью со своей душой”), в вавилонских покаянных псалмах и в эпосе о Гильгамеше . Монументальность в религии, в религиозном искусстве и в соответствующих им огромных авторитарных государственных образованиях была для людей осевого периода предметом благоговения и восхищения, подчас даже образцом (например для Конфуция. Платона), но таким образом, что смысл этих образцов в новом восприятии совершенно менялся.