Особенности французского менталитета

La douce France — «сладкая Франция» так она называется еще в «песне о Роланде», средневековом эпосе — сладкая страна, женщина, возлюбленная и супруга.

Геополитическая ситуация — Запад континента Евразии, где он лицом к Атлантическому океану. Однако французы — не нация моряков, в отличие от англичан, их соседа на севере, соперника по владению Новым светом. Правда, в Канаде и в южных штатах США: Луизиане, Виргинии, Каролине, Новом Орлеане есть следы присутствия Франции; но не случайно французы отказались, сдали эти территории. Франция — в высшей степени самоцентрированное, центростремительное государство и занимается преимущественно сама собой. В своей столице — Париже французы развили дифференцированное пространство разнообразных интересов, так что не только обитатели провинций влекутся в Париж, словно некоей центростремительной силой, но этот город претендовал и претендует быть идеологической и культурной столицей мира.

Если же бывали периоды  экспансии в истории Франции, как в эпоху наполеоновских войн, то это происходило в силу внутреннего воспламенения Французской революцией, когда в стране заработал вулкан и принялся извергать свою лаву на окружающие страны. Ведь не от магнетического притяжения вторгались в эти страны французы, но от собственного избытка энергии: распираемы, а не влекомы. Не могло быть (и не было) никакого жизненного интереса у Франции к белоснежной России, чтобы зашвырнуть и туда свои легионы. Но только избыток и прилив воспламененной крови в организме страны и народа имел нужду в том, чтобы успокоиться и охладиться. Так что не как практически полезная акция истории, но, скорее, как незаинтересованная и эстетическая затеялась война 1812 года между Францией и Россией.

Кровопускание, как универсальное медицинское средство, не случайно было очень распространено именно во Франции. Вспомним «Мнимого больного» Мольера и проч. И о Декарте традиция повествует: когда он простудился и смертельно заболел в Швеции, а местный врач приступил к нему с предложением пустить кровь, философ из последних сил приподнялся на одре и воскликнул патриотически: «Не смейте проливать французскую кровь!» — подобно какому-нибудь шевалье иль мушкетеру.

Во французской истории  и ментальности наблюдаемо особо  интимное отношение к этому субстанциональному элементу — крови. Это первоэлемент не Бытия, но Жизни — витальной (а не абстрактной) субстанции. И «витализм» как философско-научное течение и якобы объяснение многих феноменов наиболее развился во Франции XIX века. Однако еще римский историк Тацит повествовал о жрецах древней Галлии, друидах, которые учиняли ритуальные кровавые жертвоприношения под священным дубом. И симптоматично, что женщина могла быть жрицей у галлов. Этот обычай нам донесен также оперой Беллини «Норма»: ее героиня — жрица друидов. Ни в одной стране национальный гимн не столько кровожаден, как «Марсельеза»:

Contre nous de la tyrranie д’йtendart sanglatant est levй («Против нас поднят кровавый штандарт тирании»). А враги намереваются egorger nos fils et nos compagnes («перерезать горло нашим сыновьям и подругам»). И патриоты восклицают в энтузиазме отмщения: Qu’un sang impur abbreuve nos sillons («Пусть нечистая кровь обагрит наши борозды!»).

Страна сакральной жажды  — вот Франция. Здесь живет  Пантагрюэль — герой эпоса  Франсуа Рабле. А имя его означает по-гречески — «Всежаждущий». Его отец, Гаргантюа получил свое имя от возгласа удивления родители своему только что рожденному дитяти: «Какая большая у тебя глотка!». Персонажи этой книги затеяли путешествие к Оракулу Божественной Бутылки за вопросом о смысле жизни и что в ней делать. И ответ Оракула был: «Пей!» Анатоль Франс озаглавил свой роман из эпохи Французской «Боги жаждут». И действительно: тогда друидоподобные кровавые жертвоприношения осуществлялись не таинственно и героически, но публично-демократически, как национальные фестивали, на Гревской площади. И был изобретен даже ненасытный механический Рот — машина доктора Гильотена — для этой цели.

Но что есть кровь, если ее перевести на язык стихии? Очевидно это вода. Но вода, смешанная с огнем. Другая ипостась огненной воды — вино и семя. Недаром вино — кровь христова и причащение в католичестве вином и хлебом. И Франция всемирно известна и почитаема как законодатель в этих областях и отношениях: вино и Эрос.

Оба варианта «огненной воды» (кровь и семя) совмещены во Франции маркизом де Садом («садизм») и Синей Бородой, легендарным аристократом средневековья, который любил и убивал своих жен в собственном замке. Вино, с другой стороны, выступает как метафора Знания — духовное вино, духовная жажда. И у раблезианских гигантов не только неимоверные глотки и животы, но они — обладатели просвещенных умов, их черепа наполнены энциклопедическими знаниями.

Французский дух сконцентрировался на Кровь, Эрос, Женщину. В Римской империи земля нынешней Франции называлась Галлия, слово созвучное с gallina — курица. И пословичный символ здесь — «Галльский петух», этот фанфарон-задира, пастух стада кур в своем дворе, подобно наибольшему Петуху — Королю Франции, пасущему гарем своих любовниц (мадам де Помпадур, де Монтеспан, де Лавальер, де Ментенон...).

Петух — птица, связанная с огнем («пустить петуха» — учинить пожар) и с солнцем: крик петуха означает конец ночи, приход утра, восход солнца. И самый славный король Франции — Людовик XIV — был прозван «Король-солнце». И это не просто метафора, но имеет прямое отношение к структуре социума во Франции и даже к его администрации. Она устроена наподобие солнечной системы с планетами-провинциями (Нормандия, Гасконь, Шампань, Прованс...), вращающимися вокруг столицы — Парижа, или Версаля (от глагола verser = крутиться, отсюда — Versaille, центр вращения в обществе, в «свете» лучей Короля-солнца). И эта централизация совершилась во Франции уже в XV веке, в отличие от других стран Европы: Англии, Германии, Италии, в которых единение произошло гораздо позже.

Между прочим, в «Трех мушкетерах»  Дюма Д'Артаньян — это типичный «галльский петух», легко возбудимый, драчливый, женолюб. Он огонь, легко воспламеняющийся южанин, гасконец. Популярность этой книги обязана, в частности, тому, что ее четыре главных персонажа четко распределены по четырем темпераментам. Д'Артаньян — сангвиник («кровяной»), если буквально перевести с латинского, и не случайно он наиболее ярко выражает галльскую душу. Аналогичен ему потом Жюльен Сорель у Стендаля. Атос — холерик по темпераменту; Арамис сентиментален, меланхолик; Портос массивен, флегматик. И все они — как планеты, вращающиеся вокруг солнца короля и луны королевы центростремительным тяготением чести; социум во Франции важнее личности: страсти общественно-политические сильнее интеллектуально-духовных идей и убеждений.

Вращение — самый всеобщий тип  движения во Французском социуме  и психике, и это — в согласии с первоэлементом крови в организме, в субстанции страны: кровообращение предполагает центр — сердце, средоточие и узкий круг — двор, где людям подобает бегать-обращаться в Версаль и вращаться там в разговорах, быть ловкими.

Рене Декарт предложил такое  видение Вселенной, согласно которому она состоит из множества вихрей, вращающихся вокруг своих звезд-солнц как центров. Каждый вихрь вращается между соседними, и среди них развивается соперничество: одолеть друг друга и пленить звезду соседа — подобно тому, как рыцари состязаются на турнирах (от tourner — вращаться) в присутствии прекрасной дамы, которая созерцает дуэль своих возлюбленных.

В Декартовом вихре, на центрифуге его  вращения, совершается сепарация, образование разного типа частиц-элементов-индивидуумов — личностей а заодно их распределение и классификация. Самые большие, грубые, неуклюжие, неотесанные получают свое естественное место на периферии вихря — социума. Декарт назвал их «частицами третьего элемента», который практически совпадает со стихией земли. Самые малые, тонкие, мобильные, ловкие, гибкие и остроумные частицы естественно собираются вокруг центра, образуя солнце и двор. А между периферией и центром вращаются оставшиеся частицы, которые образуют «небо» каждого вихря.

Три элемента Декартовой физики абсолютно  подобны трем сословиям французского общества: третье сословие — буржуазия, второе — духовенство и первое — дворянство. И разница в занятиях между ними соответственная. Третье сословие занимается материей, веществом (грубые частицы «третьего элемента»). Второе сословие, духовенство, занимается спиритуальными, нематериальными субстанциями, соотнесенными со стихиями воды (Любовь — сострадание, милосердие) и воздуха (Дух, Слово...). Первое же сословие, аристократия, призвано быть воинством, рыцарством, проливая и жертвуя кровь — «огненную воду».

Между прочим, у Декарта «первый  элемент» представляется жидким (не сухим), родом тонкой огненной жидкости, проникающей повсюду, в том числе и между частицами третьего и второго элементов. У Декарта — панический страх пустоты и в этом Декартово, французское видение Бытия сходно с эллинским, Платоновым и неоплатоническим, да и гностическим, по которому бытие — полнота.

Бытие видится и Жаном-Полем  Сартром как непрерывный континуум, где вязнет дух — таков атрибут Бытия в его философии. Сартр — атеист в традиции французского либертена, вольнодумца. Но и у Тейяра де Шардена, католического мыслителя, в трактате «Божественная Среда» основная интуиция такова: человек плавает в Боге как в Океане, в непрерывности Бытия. Бог всепроникающ извне и изнутри, божественные энергия и милость окружают и пропитывают нас, как огненно-жидкая субстанция «первого элемента» в небесном океане Декарта. И вот материя у Сартра, дух у Тейяра видятся в одном образе, который как бы врожден французскому сознанию.

Внутренняя жизнь французского общества представляется в виде социального рондо, где все индивидуумы-частицы вращаются в тесном соприкосновении (прославленная и пресловутая коммуникабельность французов!) и в ходе общения полируют (politesse — вежливость, социальная воспитанность!) острые грани друг друга, формируя из себя граждан. Механизм этого процесса хорошо описан в «Общественном договоре» Руссо, там он применяет следующий образ: как речной поток полирует и обтачивает угловатые камешки в гальку, таким же манером общество воспитывает граждан из простолюдинов. Но подобным же образом Декартов жидкостный вихрь своим вращением обтачивает частицы трех элементов, формируя из них порядочных членов соответствующих сословий общества.

Декарт даже луч света уподобляет палке — трубке, в которой кишат мельчайшие частицы первого элемента и если нам кажется, что вот она — пустота, вакуум, то мы заблуждаемся: просто наши чувства и приборы не улавливают населенности этого места еще более мелкими частичками и энергиями. Любой интервал полон частиц, которые движут более грубые куски вещества и так повсюду разливается и передается единое движение вихря в целом.

Так работает среда — важнейшая  идея во французском мировоззрении: она — активный перводеятель, в отношении которого частицы и индивиды — объекты приложения сил и энергий среды: они — пассивнее ее.

Национальный образ движения —  эта проблема стоит теперь перед  нами. Ньютон в Англии, постулируя абсолютное пространство и время, предполагая наличие абсолютной пустоты и отвлекаясь от механизма действия сил всемирного тяготения может брать два или несколько изолированных тел и высчитывать прилагаемые к ним силы и их траектории в уравнениях, усматривая причины и импульсы в самих телах, их движения как бы «самостоятельные», как и англосакс-джентльмен. В Декартовой картине Вселенной такое невозможно: существует одно тотальное общее движение внутри данного вихря, а уж частицы передают его друг другу, трогая соседа. Декарт определяет движение как смену соседства, ближайшего окружения, а не по шкале расстояния, дистанции. Его космос — близкодействие, тогда как дальнодействие в космосах Англии (Ньютон) и Италии (Галилей) предполагает пустоту и дискретность, диалог твердых тел (или математических точек) в вакууме, как свободных атомов (индивидуумов), независимых ни от чего. Как кот, который ходит сам по себе. Француз же — не атомарный человек, индивидуалист, стоящий вертикально, но прежде всего социальный человек, не вертикальный, но приклоненный туда или сюда: к даме в реверансе или к цели. И мышление его — не абстрактное, но ориентированное. Французский сознание — ситуационное, векторное, считающееся с обстоятельствами. Именно во французских социологических теориях, столь влиятельных в европейском гуманистическом XIX веке, человек объясняется как функция обстоятельств, продукт окружающих условий и воспитания. В таком же направлении работал и французский реалистический роман (Бальзак, Золя...), описывая обстановку, условия и быт, землю и природу как предопределяющие поведение персонажа субстанции и силы, с чем он сцеплен и чем пропитан, так что по обстановке жилища можно прочитать характер человека. В этом плане Стендаль более налегает на свободу воли и индивидуализм личности, которая мотивируется своими страстями и пытается влиять на обстоятельства сам (Жюльен Сорель в «Красном и черном», Фабрицио в «Пармской обители».

Социализм, взгляд на человека прежде всего как на члена общества, — продукт французского мышления: Руссо, Сен-Симон, Фурье, Конт и проч.

Предопределение и свобода воли — постоянная тема и проблема ума во Франции, начиная со споров схоластов в средневековой Сорбонне, продолжая янсенизмом в XVII веке в монастыре Пор-Рояль, в «Письмах к провинциалу» и в «Мыслях» Блеза Паскаля и т. д.. Семя проблемы посеяно еще Августином в трактате «О Государстве Божием».

Итак, двойственность начал: или все предопределено волей  и разумом Бога, или все во мне, я — источник. Французская душа не выносит взаимоисключаемости («крайности — сходятся» — французский  девиз!), и ей нужны баланс, равновесие, симметрия противоположностей. Везде это видно: в приятии как и предопределения Бога, так и свободной воли человека, в дуализме субстанций Декарта (протяжение и мышление), в его же «психофизическом параллелизме» — между душой и телом: в сенсуализме и рационализме в его же философии; в симметрии как эстетическом принципе французского классицизма, в статических антитезах Гюго: Гуинплэн («Человек, который смеется») безобразен лицом, но ангел душой; монах-демон Клод Фролло и цыганка Эсмеральда («Собор Парижской Богоматери») и т.п.

Однако баланс принципов  и подходов осуществляется во французской  истории и культуре не только статически — так что всегда все уравновешено, — но и динамически: в непрерывных колебаниях и биениях, в осцилляции маятника и кренах то в одну, то в другую сторону между полюсами. Во вращении социального рондо должны быть равномощны и направление-сила центростремительная, и вектор-сила центробежная. И перекос в одну сторону тут же мобильно и динамично компенсируется перевесом в другую. Хорошо тут работает обратная связь: смена моды, течений и вкусов в искусстве...

Детерминизм и свобода  — в таком виде предопределение  и свобода воли предстают во французской философии с рационалистической эпохи Просвещения по не менее рационалистический экзистенциализм, который настаивает на принципе «первичного выбора»: он делается человеком свободно (как первородный грех), но затем уже предопределяет всю цепь поступков и жизнь. Абсолютный детерминизм исповедовал из материалистов XVIII века барон Гольбах, один из авторов «Энциклопедии». Такое воззрение перекликается с фатализмом ислама. И у Франции в истории ее культуры недаром наблюдается «влеченье, род недуга» — к Ближнему Востоку, к миру ислама и взаимопонимание с ним. «Персидские письма» Монтескье, «Магомет» и философские повести Вольтера, в которых действие — на территории условного Востока; Алжир у Доде («Тартарен из Тараскона») и у Альбера Камю. Французские ориенталисты наиболее освоили именно Ближний и Средний Восток, начиная с Шамполиона.