Особенности развития Ислама у адыгов на Северо-Западном Кавказе

Особенности развития Ислама у адыгов на Северо-Западном Кавказе

Процесс распространения Ислама на Северо-Западном Кавказе весьма своеобразен. В качестве нижней хронологической границы можно принять XIV в., когда в адыгскую языческо-христианскую среду, доминирующей темой которой, по выражению современного кабардинского ученого Б.Бгажнокова, являлся морально-этический кодекс адыгэ хабзэ, стал впервые проникать Ислам.  
 
Адыги знакомились с мусульманским вероучением и религиозной практикой через торговые, военные контакты и отношения с Золотой Ордой, соседним государством, в котором Ислам был официально провозглашен государственной религии в начале XIV в. В дальнейшем Ислам распространялся на Северо-Западный Кавказ из Дагестана, Османской империи и Крымского ханства. 
 
Влияние Ислама особенно усилилось с начала вплоть до 60-х годов XIX в. на фоне «шариатского движения», инициаторами которого были адыгские религиозные ученые в Кабарде и Западной Черкесии, и деятельности трех личных наибов (представителей) Шамиля, завершивших в уже подготовленной среде реформы управления и суда по Шариату. В то же время активизация антиколониальной борьбы против российского проникновения на Кавказ способствовала ускорению принятия Ислама прежде всего как идеологической основы консолидации адыгских субэтнических групп.  
 
Осознавая себя членами мусульманской Уммы, адыги в основном остались привержены своим традиционным ценностям и представлениям. Мусульманские институты и ценности заняли органичное место в системе традиционных адыгских этнических норм и мотиваций. Исполнение религиозных норм, как правило, ограничивалось похоронным ритуалом.  
 
Разные слои адыгского общества являлись носителями разной религиозности – аристократия и крестьяне ориентировались на адат или Шариат в зависимости от конкретных обстоятельств. В адыгском фольклоре - благопожеланиях, здравицах и проклятиях - имя Аллаха иногда еще употреблялось наряду с языческим божеством Тхьэ – первом среди равных в адыгском пантеоне.  
 
Тем не менее, этические принципы адыгства (адыгагъэ) способствовали гармоничному освоению и воспроизводству мусульманской этики, в свою очередь дополняющей уже существующие нравственные категории, прежде всего идею «псапе» - спасения души через благодеяние. Неслучайно специалисты отмечают, что в адыгском сознании сформировались представления, характерные для мироощущения многих народов Кавказа, об адыгстве как о творении Аллаха и о «Создателе на небесах и дарованном им адыгстве на земле». 
 
Своеобразие функционирования исламского комплекса на Северо-Западном Кавказе проявляется прежде всего в обозначении религиозных деятелей. Среди адыгов все они назывались эфенди. Данный термин, по-видимому, был заимствован из Турции (еfendi (тур.) от позднегреч. aphentes, греч. authentes – повелитель, господин), где он в качестве формы обращения охватывал очень широкий круг лиц – наследников султанского дома, образованных людей, чиновников, высших армейских офицеров, улемов, иностранцев. В адыгской среде это обозначение применялось только к религиозным деятелям, таким образом, обозначая почетность и престижность их положения в социальной структуре адыгского общества. Адыгские эфенди были, как правило, выходцами из крестьян – князья и дворяне традиционно искали самовыражения в других занятиях.  
 
Другой особенностью Ислама на Северо-Западном Кавказе является не сложившийся в регионе институт вакуфной собственности. Возможно, это объясняется не столь долгим периодом активного проникновения Ислама в этот регион.  
 
Кроме того, сказался тот факт, что распространение Ислама происходило в условиях войны и отсутствия политической стабильности. Как следствие, это определило отсутствие у адыгских эфенди серьезных экономических позиций: они посвятили свою жизнь проповеди исламского благочестия и образовательной деятельности и не владели обширными земельными угодьями.  
 
Русские власти после завоевания Северо-Западного Кавказа не нашли здесь сформированных исламских институтов и сложившейся группы служителей культа. Одним из направлений религиозной политики России на Северо-Западном Кавказе было упорядочение и регламентация деятельности эфенди. Российская администрация разделила всех религиозных деятелей на три категории – кадиев-знатоков шариатского судопроизводства, осуществлявшегося по ханафитскому мазхабу, старших и младших эфенди.  
 
Кадии и эфенди, хотя составлявшие и немногочисленное сообщество, обладали безусловным авторитетом. «Черкесы имеют к духовенству величайшее уважение, которое доставляет этому классу владычество над умами народа», - подчеркивал Хан-Гирей. В значительной степени этот авторитет был основан на их образованности.  
 
Однако будем отдавать себе отчет в том, что по своим нравственным характеристикам эфенди были все же разными людьми – часть из них несет ответственность за далеко не бескорыстное участие в колониальном проекте переселения 94% адыгского населения в Османскую империю в ходе и после окончания военных действий России на Кавказе, утаивание сборов. Образ таких служителей культа – хитрых и корыстолюбивых - сохранился в беспристрастных пословицах и сказках. 
 
Однако исторической традиции адыгов известны и другие эфенди. Именно они, пожалуй, олицетворяли для народа то, что Ф.М.Ацамба и С.А.Кириллина в своем исследовании назвали «честью духовного сословия». Рассудительность, этичность поведения, культивируемые в адыгской нормативной культуре, делали кадиев и эфенди необычайно близкими и открытыми людьми для всех социальных групп. Их благочестие было действительно одинаково основано на идеях исламского «следования Господней воле и Его Закону», и на традиционных предписаниях адыгагъэ (адыгства), и соответствовали ожиданиям адыгского общества. 
 
Свою деятельность эфенди разворачивали в многочисленных мечетях. Интересно, что строительство мечетей наиболее интенсивно развернулось на Северо-Западном Кавказе в 80-90-х гг. XIX в. Именно в этот период в представлении российской политической элиты возобладал взгляд на мусульман как на лояльных подданных империи, над которыми необходим правительственный контроль, не задевающий их религиозных убеждений.  
 
Такой подход предусматривал восприятие мечетей как мест «нравственного воспитания горцев». К 1912 г. относятся первые в российском делопроизводстве систематизированные сведения о мечетях на Северо-Западном Кавказе - в 1912 г. в Кубанской области уже действовали 51 соборная (главная) и 66 квартальных (пятивременных) мечетей. При каждой мечети эфенди обучали детей грамоте и основам исламского вероучения. В начале XX в. мечети действовали в Майкопе и Екатеринодаре (ныне Краснодар).  
 
Концентрируя вокруг себя жителей близлежащих аулов в дни мусульманских праздников и пятничных проповедей, мечети выполняли основные присущие этому социокультурному центру функции: культового здания, школы, места общественных собраний.  
 
Мусульманская образованность основной части эфедиев, как правило, ограничивалось элементарными знаниями Шариата и мусульманской экзегетики, арабской письменности, необходимыми для выполнения их обязанностей. Однако примерно десятую часть религиозных деятелей (более 20 чел.) составляла группа, прошедшая через престижные исламские университеты – Османский университет в Стамбуле, каирский аль-Азхар и образовательные центры Дагестана, Казани и Уфы. Именно они оказали наиболее существенное влияние на все слои адыгского общества, прежде всего, через судебную шариатскую практику.  
 
Применение мусульманского права ограничивалось делами семейно-брачного характера. Шариатские суды, наряду с мировым соглашением и адатными (медиаторскими) судами образовывали полиюридическое пространство, в котором до 60-х гг. XIX в. реализовалась судебная практика адыгов.  
 
В конце 60-х – начале 70-х гг. XIX в. российская администрация начинает судебные преобразования Северного Кавказа как часть политики, регламентирующей религиозную жизнь мусульман. В 1870 г. на основании «Временных правил горских словесных судов», утвержденных Кавказским Наместником, в Екатеринодаре, Майкопе и Баталпашинске (ныне – г. Черкесск) были открыты как суды первой инстанции окружные горские словесные суды, в аулах – «аульные суды». Они подчинялись начальнику Кубанской области. 
 
Сохранение шариатских норм в судопроизводстве имело позитивное значение в ходе постепенной интеграции адыгов в правовую систему Российского государства, смягчало многие стороны этого сложного и болезненного для адыгов процесса. Неслучайно известный адыгский просветитель С.Сиюхов писал: «Самым крупным и основательным препятствием к культурному сближению горцев с русскими служит боязнь со стороны первых утратить и ослабить свою религию». 
 
Другим каналом влияния эфенди на адыгское общество было образование. Религиозная школа сосуществовала с общеобразовательными учебными заведениями, и эфенди отнюдь не являлись исключительным, единственно существующим слоем, ответственным за распространение знаний в адыгском обществе.  
 
Но программа обучения в средних учебных заведениях Кавказского учебного округа также предусматривала мусульманское вероучение. Помимо этого, изучалась математика, физика, естествознание, химия, черчение и дисциплины, рассчитанные на подготовку чиновников среднего звена - краткую историю законодательства, сельское хозяйство, гражданскую архитектуру, местные языки.  
 
С 90-х гг. XIX в. адыги Кубанской области, исключительно представители горской аристократии, получили законодательно закрепленные возможности учиться в высших учебных заведениях Петербурга, Москвы, Одессы, Риги и т.д. Таким образом, к началу ХХ в. у адыгов формировался слой, профессионально занятый интеллектуальным трудом, из среды которого в дальнейшем выйдут просветители, размышляющие в своих сочинениях о характере проникновения Ислама к адыгам, его роли в развитии образования и культуры. Авторы подобных сочинений много писали о необходимости сохранения родного языка, религиозной исламской идентичности и традиций адыгэ хабзэ в ходе усвоения адыгами русской культуры и российской системы образования, признавая последнее необходимым и неизбежным для успешного существования в российском культурном пространстве.  
 
Религиозные учебные заведения давали возможность получить первоначальные знания прежде всего выходцам из крестьян. Особо выделялись среди них новометодные школы, организованные по инициативе молодых эфенди, получивших образование в Османском университете, в Каире, в Казани или в Уфе. 
 
Новометодные школы, открытые у адыгов в начале ХХ в., далеко вышли за рамки обучения учеников на арабском языке основным положениям мусульманского вероучения. Курс обучения в таких школах составлял 2-4 года. Здесь подростки впервые изучали русский язык, на родном языке знакомились с историей, арифметикой, географией, основами астрономии. Религиозная школа длительное время оставалась для большинства крестьянских детей единственной возможностью социального продвижения. Учениками религиозных школ были и девочки.  
 
Новые религиозные учебные заведения содержались за счет аульных обществ, а в начале XX в. чаще открывались благодаря средствам, собранным в виде закята. 
 
Именно через эти школы распространялись изданные в Каире и Стамбуле азбуки адыгейского и арабского языка и религиозная литература, пользовавшаяся большой популярностью на Северо-Западном Кавказе. В начале ХХ в. появляется книжная продукция, созданная самими адыгскими эфенди - поэтические биографии Пророка Мухаммада (мир ему), статьи о необходимости образования. Сама мусульманская адыгская интеллигенция становится распространителем произведений мыслителей и поэтов Востока, утверждавших ценность человеческой личности, ее права на собственный мир чувств. 
 
Мусульманское школьное образование обладало перспективами дальнейшего развития. Увеличение количества предметов по всем отраслям знания, повышение образовательного уровня преподавателей при интенсификации культурного обмена с адыгскими диаспорами в дальнейшем могло бы способствовать превращению начальной религиозной школы в один из каналов распространения исламского знания. Однако сложности российской истории открыли подобные возможности только в последние годы.

 

 

 

 

Как искореняли Ислам в ногайской  степи 

Ногайцы – мусульмане-сунниты ханафитского толка. Так получилось, что они лишились в ходе своей трагической истории всего – родных степей между Волгой и Иртышом, своего государства, элиты, а затем и большинства своих сынов в 18 веке, когда Суворов в урочище Кременчук на Кубани устроил резню не желавшего переселяться по прихоти царских властей за Урал народа. Все закончилось выселением ногайцев в Османскую империю, неласково встретившую своих единоверцев. 
 
Ногайцы вошли в огромную Российскую империю, загнанные в полупустынные пространства между Тереком и Кумой, названные Ногайской степью. Имперские власти милостиво разрешили кочевникам тихо вымирать на этих засушливых и безводных пространствах (первые артезианские колодцы, решившие проблему воды, появились только в 1913 г.). Но царская администрация никогда не поднимала руку на то, что осталось у кочевников – их духовную культуру, основанную на Исламе. 
 
Это совершили преемники царских властей – большевики. Ногайская степь впервые увидела представителей новой власти в лице бойцов Красной Армии в 1918 г. За сравнительно короткое время (красные пробыли здесь до начала 1919 г.) они успели проявить себя непримиримыми врагами религии.  
 
Пришедшие на смену большевикам деникинцы 4 апреля 1919 г. в городе Екатеринодаре (ныне — Краснодар) создали «Особую комиссию по расследованию злодеяний большевиков, состоящую при главнокомандующем вооруженными силами на Юге России». Ее материалы сохранились в архивах Народно-трудового союза во Франкфурте и Гуверовского института при Стенфордском университете в Калифорнии и опубликованы в Лондоне Ю.Г. Фельштинским.  
 
В этой книге в числе прочих материалов имеется также выписка из дела об антиисламских действиях большевиков на территории Ногайской степи. Она отчетливо передает методы борьбы тех лет и поэтому стоит привести ее текст полностью:  
 
«Выписка об отношении большевиков к магометанской религии, из дела о злодеяниях большевиков в Ставропольской губернии. 
 
В распоряжении Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков при главнокомандующем вооруженными силами на Юге России имеется протокол допроса духовного муллы аула Камыш-Буруна Ногайского уезда Аджи-Антакаева о насилиях большевиков над духовенством и религией ногайского народа. Показания муллы дословно подтверждены окружным кадием ногайского народа Умаром-Эфенди Кенжимуратовым, народными головами ногайского народа Абдуллой Аджиевым, Акборды Ибрагимовым, Стамбулом Отемисовым и председателем Чрезвычайного духовного совещания Толкоевым. 
 
Территория ногайского народа, согласно показаниям этих лиц, была занята в 1918 году большевиками, подвергшими насилию народ и открывшими гонения на его религию. Так, в середине 1918 года во время вечернего намаза был задушен в своем доме народный кадий едисанского народа Умар Газы Кулунчаков и зарезана жена его Аджи Ханум. Все имущество его было разграблено. Несколько дней спустя, был зарублен большевиками законоучитель Эфенди-Нур-Магомет Эсполов, председатель ногайского комитета помощи Добровольческой армии. Вместе с Эсполовым убит был в Ачикулаевской ставке мулла Ахея из аула Канчигалы. В том же июне 1918 г. убиты были: духовный мулла Суйнтли-Юсупов вблизи аула Бияш и духовный мулла Махмуд-Эфенди Амембаев в ауле Иргакли. 
 
Из всех мусульманских мечетей ногайского народа, число которых превышает 50, не осталось ни одной, не оскверненной и не разграбленной. Все они носят следы разрушения и не посещались жителями во время власти большевиков. Все церковное имущество было разграблено. В ауле Махмуд Мектеб в главной соборной мечети была устроена стоянка для лошадей и отхожее место для красноармейцев. Священная книга Коран была разорвана и употреблялась красноармейцами в качестве клозетной бумаги. 
 
Таковы документальные данные Особой комиссии об отношении большевиков к духовенству и религии ногайского народа». 
 
Но при всей ужасности описанных картин борьбы с религией, это было лишь начало гонений на Ислам. С 1920 г. в Ногайской степи окончательно установилась советская власть. Борьба с религией началась с новой силой. Репрессиям подвергались в первую очередь грамотные религиозные деятели. 
 
До 1928 г. ногайская письменность основывалась на реформированном арабском алфавите. Усилия новой власти по ликвидации безграмотности были поддержаны муллами, которые составили костяк преподавательского состава. После непродолжительной переподготовки в Кизляре, Хасавюрте или Махачкале они обучали в школах и пунктах ликбеза ногайское население. Однако государство, привлекая к службе мулл, ставило жесткие ограничения на их религиозную деятельность. К примеру, институт кади — мусульманских судей — просуществовал лишь до 1922-23 гг., после чего основную массу их заставили свернуть свою деятельность. С переходом в 1928 г. к новому алфавиту на основе латинской графики надобность в муллах отпала, и их стали отстранять от преподавательской деятельности, а затем репрессировать. 
 
Даже прекращение религиозной деятельности и демонстрация лояльности не всегда спасали служителей культа от карающей руки государства. Преследовали за былую деятельность.  
 
На севере Ногайской степи от рук сотрудников НКВД погиб Балтен-эфенди Арсланов, обладавший богатой библиотекой. Для новой власти вся арабописьменная литература, изданная не в Советской России, ассоциировалась с прежним режимом и подлежала уничтожению. В течение 1920-х гг. была уничтожена масса книг не только религиозного, но и светского содержания. Пытаясь спасти свои собрания книг, религиозные деятели и простые ногайцы прятали их в самых разных местах. Наиболее надежным способом считали почему-то зарывание книг в землю. Естественно, книги такого “хранения” не выдерживали и уже через небольшое время истлевали. Вместе с книгами погибли ценнейшие рукописи, личные архивы многих кади и эфенди.  
 
Так народ в одночасье лишился богатейшего арабописьменного наследия, копившегося веками. Смена алфавита и уничтожение старых книг были призваны окончательно и бесповоротно оторвать ногайцев от их культурных корней, интегрировать их во вновь создающуюся общность с новыми ценностями. 
 
Другой репрессивной мерой было лишение религиозных деятелей избирательных прав. Первоначально избирательных прав были лишены все, кто владел арабской грамотой на достаточно хорошем уровне.  
 
24 января 1926 г. Президиум Дагестанского Центрального Исполнительного Комитета принял специальное постановление “Об избирательных правах духовных лиц и арабистов”, согласно первому пункту которого предлагалось «духовными лицами признать только тех, [для] которых служение религии-культу является профессией». Второй пункт лишает избирательных прав “духовных лиц”, а третий пункт того же постановления отмечает, что «арабисты-алимы (ученые) и мутаалимы (учащиеся) рассматриваются, как граждане, имеющие избирательные права, при чем для арабистов, ранее выполнявших обязанности духовных лиц, как профессию, избирательные права предоставляются по истечении 3-х летнего срока с момента ухода с духовной должности (прекращения выполнения духовных обязанностей, как профессии)».  
 
Если мы вспомним, что в Исламе нет института духовенства и особой церковной организации, то можем себе представить, сколь широко применительно к мусульманам можно было толковать понятие “духовное лицо”. 
 
Пользуясь третьим пунктом названного постановления, многие люди, оставившие исполнение религиозных обязанностей, обращались в райисполкомы с просьбой отменить ранее принятые решения о лишении их избирательных прав. Большинство таких просителей получало отказ, как, к примеру, было в случае с бывшим кади из аула Моллали-Мектеб Караногайского района ДАССР Эрадылем Салыбаевым. Формулировка стандартная: «отказать как бывшему кадию, члену Шариатного суда и человеку с чуждыми соввласти идеологическими взглядами». 
 
Самые смелые и настойчивые даже после этого пытались отстаивать свои права. В их числе можно назвать эфенди Мамая Сетикова. Он был весьма колоритной фигурой в Ногайской степи. Обладая обширными познаниями, Мамай в то же время страдал дефектом речи: заикание затрудняло его проповедническую деятельность. Весьма интересно проследить тяжбу эфенди Мамая с районным начальством за возвращение избирательных прав. В архиве Ногайского района Республики Дагестан сохранилось много таких дел, весьма отчетливо передающих ситуацию тех лет, накал идейной борьбы, когда люди наказывались только за то, что они когда-то занимались религиозной деятельностью. 
 
Впервые в архивных документах заявление эфенди Мамая зафиксировано 4 апреля 1929 года. Тогда Президиум Караногайского кантонного исполкома постановил: «Гр. Сетикову Мамаю как бывшему кадию и эксплоататору наемного труда в ходатайстве отказать...» Последовавшее ходатайство было отклонено «как человеку с чуждыми идеологическими взглядами». Позднее вместе с неугомонным 62-летним эфенди пострадали и члены его семьи. В декабре 1930 г. Караногайский райизбирком принял постановление: «Гр. Сетикова Мамая как бывшего кади сеющего религиозный дурман в темные массы и в данное время лишить избирправ... Членов его семьи как находящихся в его материальной зависимости... лишить избирправ...» 
1920-30-е гг. были ознаменованы небывалым распространением среди ногайцев суфизма. Его распространяли многочисленные горские шейхи из Чечни и Дагестана, развернувшие широкую проповедническую деятельность. Наиболее запомнился в степи шейх Даниял (проповедовал в 1926-27 гг.), чья могила находится недалеко от Грозного.  
 
Распространению суфизма способствовало в некоторой степени и то, что согласно разъяснению инструкции Дагестанского ЦИКа к постановлению “Об избирательных правах духовных лиц и арабистов” мюриды не были отнесены к “духовным лицам” и были восстановлены в правах. Недаром шейхи неоднократно подчеркивали, что они — не муллы. Однако и эта попытка исламских религиозных деятелей сохранить широкое бытование Ислама, пользуясь легальными основаниями, закончилась провалом. С началом коллективизации в 1930-е гг. власти заняли более жесткую позицию в отношении любых проявлений религиозности. Суфизм был искоренен репрессивными методами. 
 
Верующие не всегда безучастно наблюдали за антирелигиозными мерами государства. Комиссии Дагестанского ЦИКа, обследовавшие ногайские районы (Караногайский и Ачикулакский), в своих отчетах жаловались, что «очень трудно выявить духовных элементов, живущих на нетрудовые доходы, а председатели сельсоветов либо скрывают их, либо находятся под влиянием последних». Скрывали своих мулл и широкие народные массы. “Обследователь Караногайского района”, некто Гаджиев, в том же отчете сетует: «Устраивали бедняцкие и батрацкие собрания, ставили там специальные информационные доклады... для выявления этих (духовных — А.Я.) элементов, но положительных результатов в этой области так же не получили».  
 
Такой авторитет служителей культа среди населения вызвал в 1930-х гг. инициированную сверху новую волну гонений на мулл и эфенди. Их выводили из состава сельсоветов, избирательных комиссий, исключали из колхозов, выселяли за пределы ДАССР. Вместе с действующими муллами пострадали и бывшие, а также члены их семей. 
 
Одновременно уничтожались и мечети как «рассадники религиозного дурмана». Первый удар пришелся на самое начало 1920-х гг., а к концу 1920-х гг. позиция властей ужесточилась. Населению приходилось “добровольно” сдавать мечети под “культурные очаги”, а кое-где, как это было, к примеру, в селе Нариман Караногайского района, мечети превращали в фермы, скотные дворы и т.д. К концу 1930-х гг. в Ногайской степи не осталось ни одной действующей мечети. 
 
Наряду со сворачиванием деятельности служителей культа, шариатских судов и судей и закрытием мечетей разрушалась также система религиозного образования. К концу 1930-х гг. прекратили свое существование все мектебы. Становилось опасным обучать мусульманской грамоте даже своих собственных детей. Религиозное образование как система прекратило свое существование. 
 
Таким образом, за два с лишним десятилетия советская власть провела широкомасштабное наступление на религию. В Ногайской степи были разрушены основные исламские институты: система образования, сеть мечетей, судопроизводство, фактически прекращено свободное отправление культа. Одновременно прекратилась проповедь Ислама, поскольку большинство религиозных деятелей было репрессировано и опасалось за свою судьбу и судьбу своих близких. Существование Ислама в Ногайской степи было поставлено под вопрос: началось длительное испытание его на прочность. Только лишь к началу 1990-х гг. ногайцы получили право свободно исповедовать свою религию – Ислам.

 

 

 

 

 

 

 

 

Ислам в жизни и  быту абхазцев

Влияние Ислама на религиозные  воззрения, культуру, быт и даже язык абхазов, которое, несмотря на утверждения  христианских миссионеров, было очень  сильным. До вторжения царских войск  в Абхазию в большей части  аулов жили муллы - люди, читающие Коран  и распространяющие знания среди  местного населения, по дорогам странствовали  проповедники-суфии, своей искренностью, праведностью и знаниями распространявшие Ислам. В основном это были турки, которые селились cреди абхазов, женились на абхазках, усваивали местный язык и обычаи, но было среди них немало и абхазов. С другой стороны, в меньшей мере, с Северного Кавказа влияло мусульманское движение мюридизма (особенно в обществах Ахчипсу, Дал и Цебельда).

В абхазских аулах  Ислам наложил отпечаток на все  стороны народной жизни. Особенно это  касается семейно-брачной стороны  жизни и погребения. Встречались  даже факты многоженства, а на кладбищах  княжеских родов очень нередко  можно увидеть мусульманские  надгробия с эпитафиями.

Абхазские мусульмане были ревностными в отношении  поста в месяц Рамадан (абхаз. аурычра, от тур. оруч - пост). Строго выполнялись правила, запрещающие употреблять свинину. Сильное влияние Ислама видно и в том, что раньше очень многие абхазы, не только мусульмане, но и часть тех, которые считались христианами, не ели мяса "нечистого животного", избегали есть в кафе и ресторанах, дабы по незнанию "не осквернить себя свининой". Содержание свиней в хозяйстве крайне порицалось, деньги, вырученные от продажи домашних и диких свиней, считались "нечистыми".

Среди ряда авторов  христианского толка бытует мнение о низкой религиозности абхазов-мусульман, проявляемой в отсутствии какого-либо стремления совершить хадж один из столпов Ислама. Однако титул хаджи, т.е. совершивший хадж, нередко можно  встретить в именах абхазов и  адыгов в исторических свидетельствах. Так, например в XIX в. экспедицию Ф.Торнау сопровождал Хаджи Сулейман Миканба. В Садзны (Малая Абхазия) в XIX в. был широко известен оратор и народный судья Хаджи Сулейман Цанба. Большой след в постоянных битвах и сражениях в XIX в. оставили близкородственные абхазам убыхские военачальники - Хаджи Берзек Дагомуко (Докум-оку) и его племянник и последователь Хаджи Берзек Керантух. Известен военный предводитель убыхского общества Алань периода Кавказской войны Хаджи Бабуков.

Абхазами праздновался и празднуется по сей день самый  важнейший праздник в Исламе ´Ид  аль-Адха или Курбан-Байрам (абхаз. Курбанныхуа). Показателем влияния Ислама является и усвоение абхазами мусульманских мужских и женских имен (с местными особенностями произношения), у князей часто с титулом "бей" или без него, например Мыстафа, Сейдык, Хусин, Ебрыхым, Есмаил, Есхак, Екуб, Есуф, Мыса, Иса, Еслам, Реджеб, Рэшит и др. О влиянии суфийских тарикатов Северного Кавказа (накшбандийа, кадирийа) говорит и широкое распространение имен Шамиль, Кунта. Даже у принимавших христианство князей и их детей сохранялось второе свое, абхазское, т.е. мусульманское имя (Георгий - Сафарбей, его сыновья Дмитрий - Омарбей, Михаил - Хамудбей, дочь Русудан - Енджи-ханум). И в настоящее время, несмотря на русификацию и грузинизацию имен и фамилий абхазов, часто можно встретить мужчин и женщин с именами арабского происхождения.

Христианские миссионеры сочинили легенду о насильственном насаждении Ислама в Абхазии турками, их крайней религиозной нетерпимости, уничтожении древних христианских храмов. Абсурдность этого утверждения  показывает то, что до настоящего времени  по всей Абхазии, как и на других территориях бывшего Османского султаната, во множестве сохранились  древнейшие христианские культовые  постройки (типично грузинские по архитектуре  с сохранившимися грузинскими надписями). При этом утверждалось, а иногда утверждается и по сей день, что в Абхазии никогда не было мечетей, что также является неправдой. Как указано выше, в Сухуме существовало две большие мечети, во многих аулах также были мусульманские храмы.

Побывавший в  Абхазии в 40-х гг. XVII в. известный  турецкий географ и историк Эвлия Челеби (кстати, абхаз по матери) в "Книге путешествий" также свидетельствует о том, что у абхазов есть мечети и среди них много мусульман. Многие князья – ревностные мусульмане имели свои фамильные мечети (например, Маан Кац выстроивший молитвенный дом в Гудауте). Что стало с этими мечетями доподлинно неизвестно, однако нетрудно предположить, что они либо разрушены, либо их помещения стали использоваться в других целях.

Существует неверное мнение и о полном равнодушии абхазов-мусульман  к Исламу. Так, К. Ф. Ган в начале ХХ в. писал «абхазцы приняли ислам и фанатически преданы этой религии». Также во время народного собрания дал-цабальских абхазов, где, призывая народ к восстанию, выступал известный оратор Шабат Маршан, прозванный Ахьы Шабат - Золотой Шабат, обращаясь за поддержкой к соратнику Халыбею Кайтмас-ипа и бросив в огонь царские эполеты и темляк, сказал: "Смотрите, я обласкан начальством русским, я офицер и мне обещали хорошее содержание, но для избавления родины жертвую всем. Помоги мне в этом славном деле, и я клянусь на Коране, будешь любезным братом моим".

Несмотря на последующую  частичную христианизацию, абхазский  народ по-прежнему глубоко симпатизировал Исламу, о чем явствует выдержка из доклада известного проповедника христианства, профессора Казанской  духовной академии М.Машанова Миссионерскому съезду 1910 г. «Современное состояние татар-мухаммедан и их отношение к другим инородцам».

«Хотя в каждом приходе с давних пор находятся  православные священники, - пишет автор, - но деятельность их весьма ограничена, так как против них стоит целая  масса фанатических мулл, беспрестанно занимающихся религиозной пропагандой. В каждом приходе найдется лже-мулла, да не один, а 2-3, а потому очевидно, что одному приходскому священнику преодолеть нескольких мулл не под силу. Не довольствуясь борьбой с деятельностью православных священников в области обращения мусульман ко святому крещению, муллы принимают меры к совращению самих православных, в чем успешно достигают цели. Муллы, занимающиеся пропагандой, преимущественно турки, приезжие из Турции, хотя и кроме них имеются муллы-абхазцы, но первые становятся предводителями других. Встречаются турки, выдающие себя за плотника или чернорабочего, а между тем занимающиеся религиозною пропагандой. Затем многие, торгующие турки, помимо своей торговли, занимаются и распространением мусульманства. Эта пропаганда ислама на Кавказе за последнее время так усилилась, что по газетным сведениям, в виду массового перехода абхазцев Сухумской епархии в мусульманство совет Общества восстановления православного христианства на Кавказе возбуждает перед Синодом ходатайство об открытии в епархии духовно-учебного заведения на средства казны...».

Несомненно и влияние Ислама на жизнь абхазов в целом. Так, например местный древний религиозный культ с элементами синкретизма содержит представления о едином Боге-Творце и Создателе всего мира; у Бога имеются апааимбары - некие высшие существа, слуги и представители Бога на Земле. Несложно угадать в этом термине персидское слово пай´амбар , т.е. пророк, применяемое исключительно к Пророку Мухаммаду (мир ему) в тюркских и иранских языках.

В абхазском языке  имеется немало арабских, тюркских и иранских заимствований. Так нация  по-абхазски – амилет, т.е. миллет, переселенцы, по аналогии с хиджрой Пророка Мухаммеда (мир ему) из Мекки в Медину – махаджиры, при встрече абхазы приветствуют друг друга словами: «Ас-салям». В знак одобрения или восторга абхаз, не зависимо от вероисповедания, воскликнет «МащАллах» от арабского «Машаа Аллах», т.е. на то была воля Аллаха. В обычаях абхазов сохранилось немало такого, что напоминает нам о Сунне Пророка Мухаммада (мир ему) (например при поездках абхаз едет на лошади всегда впереди своей жены, воспитанный в народных традициях абхаз никогда не будет смотреть на ´аврат, запретные места, другого человека и т.п.)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Литература

Аутлев М., Зевакин Е„ ХоретлевА. Адыги: Историко-этнографический очерк. Майкоп, 1957.

Баранов Е. Легенды  Кавказа. М., 1913.

БгажноковБ. X. Очерки этнографии общения адыгов. Нальчик, 1983

Бешкок М.М. Адыгейский фольклорный танец.— Майкоп, 1990.

ГадагатльА. Героический эпос «Нарты» и его генезис. Краснодар, 1967.

Гарданов В. К.  История адыгейского народа Ш. Б. Ногмова / НогмовШ. Б. История адыгейского народа. Нальчик, 1957.

Гадагатль А.М. Память нации.— Майкоп, 1997.

Емтыль Р.Х. Культура адыгейского народа: Методические рекомендации для учителей и студентов АТУ.— Майкоп, 1997.

Избранные произведения адыгских просветителей.-  Нальчик, 1980.

История народов  Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. М., 1988.

История народов  Северного Кавказа (конец XVIII в. — 1917). М., 1988.

Лавров Л. И. Историко-этнографические очерки Кавказа. Л., 1978.

ЛавровЛ.И. Этнография Кавказа. Л., 1982.

Л ю л ь е Л . Я . Черкесия. Историко-этнографические статьи.— Краснодар, 1987.

Мамбетов Г. Традиционная культура кабардинцев и балкарцев.— Нальчик,1989.

Мафедзев С. Обряды и обрядовые игры адыгов.— Нальчик,1979.

Меретуков К.Х. О некоторых космонимах адыгских языков.//Вопросы адыгского языкознания. Вып. II. Майкоп. 1982. С. 71, 79.

Мир культуры адыгов. – Майкоп: ГУРИПП «Адыгея», 2002. -516с.

Музыкальный фольклор адыгов.— Майкоп, 1988.

Ногмов Ш. История адыгейского народа.— Нальчик, 1984.

Очерки истории  Адыгеи.— Майкоп, 1957. т. 1.