Брак как экономическая сделка

Брак, быть может, может привести лошадь на водопой, но дает ли он когда-нибудь ей напиться? Закон может поместить  отца ребенка под арест и обеспечить ему тюремную робу, но избавит ли он ребенка от голода? А если родитель сидит без работы или скрывается, чем поможет в этом случае брак? О законе говорят лишь когда человека надо представить на суд «справедливости», когда его надо поместить за тюремную решетку, но и в этом случае плодами его труда будет пользоваться государство, а не ребенок. Ребенку же достаются воспоминания о грязной полосатой робе папаши. 

Что же касается защиты женщины, то здесь именно и лежит проклятие  брака. Он вовсе не защищает ее, но сама эта идея вызывает настолько сильное  отторжение, настольк она является дикой и противной по отношению к жизни, настолько унизительной для человеческого достоинства, что этот паразитический институт должен быть навеки проклят. 

Это похоже на другой патерналистский  договор – капитализм. Он крадет у человека права, данные ему с  рождения, задерживает его развитие и рост, отравляет его тело, держит его в невежестве, нищете и зависимости  с тем, чтобы затем учредить благотворительные  общества, которые пышным цветом разрастаются на последних остатках человеческого  самоуважения. 

Институт брака превращает женщину в паразита, полностью  зависимое существо. Замужество делает ее непригодной к борьбе, уничтожает ее общественное сознание, парализует воображение и затем любезно  предлагает защиту, на деле являющуюся западней, пародией на человеческий характер.  

Если материнство является высочайшим предназначением женской  природы, какая еще нужна защита, кроме любви и свободы? Брак лишь оскверняет, оскорбляет и развращает это предназначение. Одно из его  положений – «лишь следуя мне, ты дашь продолжение жизни». Эти  установления обрекают женщину на плаху, унижают и стыдят ее, если она  отказывается купить право материнства, продав себя. Только брак санкционирует  материнство, даже зачатое в ненависти  под принуждением. Если бы материнство  было результатом свободного выбора, любви, страсти, смелого чувства, разве  общество возлагало бы терновый венец  на невинную голову и высекало кровавыми  буквами этот отвратительный эпитет «незаконнорожденный»? Если бы брак вбирал в себя все добродетели, которыми его украшают, то преступления против материнства навеки вычеркнули бы его  из сферы любви. 

Любовь, сильнейшее и глубочайшее  из того, что есть в жизни, предвестник  надежды, радости, страсти; любовь, отрицающая любые законы и любые постановления; любовь, самый свободный и самый  сильный творец человеческой судьбы, как может эта неукротимая сила уравнять себя с тем жалким творением государства и церкви - с браком? 

Свободная любовь? Как будто  любовь может быть иной! Мужчина  покупает разум, но все миллионы мира не купят любви. Мужчина подчиняет  себе тело, но вся мощь земли не в  силах подчинить себе любовь. Мужчина  покорил целые народы, но любая  армия бессильна перед любовью. Мужчина заковал и опутал дух, но он совершенно беспомощен перед  любовью. Высоко на троне, со всей роскошью и великолепием, которые способно обеспечить ему его золото, мужчина остается несчастным и одиноким, если любовь обходит его стороной. Но если она приходит к нему, лачуга последнего бедняка начинает светиться теплом, жизнью, светом. Только любовь обладает волшебной властью нищего сделать королем. Да, любовь свободна и не может существовать в иной атмосфере. В свободе она отдает себя бескорыстно, полностью, без остатка. Все законоположения, все суды вселенной не могут стереть любовь с лица земли, коль скоро она пустила на ней свои корни. Если же почва бесплодна, разве способен брак оплодотворить ее? Это лишь последняя отчаянная схватка ускользающей жизни со смертью. 

Любовь не нуждается в  защите; она сама себе защита. И пока любовь остается творцом жизни, ни один ребенок не окажется брошенным, голодным или замученным. Я знаю, что это  правда. Я знаю женщин, избравших  материнство вне замужества, хотя они любили отцов своих детей. Не так уж много «законных» детей  наслаждаются той заботой, той защитой, тем вниманием, какие дарует свободное  материнство. 

Защитники власти страшатся  возникновения свободного материнства, поскольку это их лишит их добычи. Кто будет воевать? Кто будет создавать богатство? Кто будет производить полицейских и тюремщиков, если женщины откажутся беспрекословно растить детей? Нация, нация! – кричат короли, президенты, капиталисты, священники. Нужно сохранять нацию, даже если женщина при этом превращается в простую машину. При этом институт семьи является единственным клапаном для выпускания пара, который позволяет избегать пагубного сексуального раскрепощения женщины. Но эти безумные попытки сохранить состояние порабощенности тщетны. Тщетны и эдикты церкви, и безумные атаки власть предержащих, и даже рука закона. Женщина более не желает быть частью производства расы больных, слабых, дряхлых и несчастных человеческих существ, у которых нет ни силы, ни нравственного мужества сбросить ярмо нищеты и рабства. Вместо этого она хочет иметь меньше детей, которых бы она растила в любви и воспитывала лучше, и чтобы это было результатом ее свободного выбора, а не принуждения, которое несет с собой брак. Нашим псевдо-моралистам еще только придется дорасти до глубокого чувства ответственности в отношении ребенка, которое проснулось уже в груди женщины благодаря любви к свободе. Она лучше откажется от радости материнства, чем принесет новую жизнь в мир, который дышит разрушением и смертью. И если она становится матерью, то для того, чтобы дать ребенку самое глубокое и лучшее, что есть в ней самой. Ее девиз – расти вместе с ребенком, и она знает, что только таким образом она может воспитать в нем подлинную мужественность или женственность.  

Ибсен, должно быть, представлял  себе свободную мать, когда мастерскими  штрихами нарисовал портрет госпожи  Альвинг [героини пьесы «Привидения»]. Она была идеальной матерью, потому что она переросла рамки брака и все его ужасы, потому что она разбила цепи и позволила своему духу свободно воспарить, пока он не вернул ей личность, возрожденную и сильную. Увы, это произошло слишком поздно, чтобы спасти радость ее жизни, Освальда, но не слишком поздно, чтобы осознать, что любовь при условии свободы является единственным условием подлинно прекрасной жизни. Те, кто, как госпожа Альвинг, заплатил кровью и слезами за свое духовное преображение, осуждают брак как обман, пустое и мелкое издевательство. Они знают, что единственной творческой, вдохновляющей, возвышающей основой для возникновения новой расы людей, нового мира является любовь, вне зависимости от того, продолжается ли она лишь недолго или длится вечно. 

В нашем нынешнем поистине пигмейском состоянии, любовь и правда является чужой ля большинства людей. Непонятая и отовсюду изгнанная, она редко пускает где-нибудь корни; а если это и происходит, то она вскоре сохнет и умирает. Ее нежная ткань не выдерживает стресса и напряжения повседневного изнурительного труда. Ее душа слишком сложна, чтобы приспособиться к мерзкому лаю нашей общественной структуры. Она плачет и страдает вместе с теми, кто так в ней нуждается, но в то же время не способен подняться до ее вершин. 

Когда-нибудь мужчины и  женщины поднимутся и взойдут  на горную вершину, они встретятся, сильные и свободные, готовые  испытать любовь и согреться в  ее золотых лучах. Какое воображение, какой поэтический гений может, хотя бы приблизительно, предсказать  возможности подобной силы в жизни  людей? Если мир когда-либо и узнает истинное единение и близость, то родителем  будет любовь, а не брак.