Социология революций П. Сорокина

Ашин Г.К., Кравченко С.А., Лозанский Э.Д. Социология политики. Сравнительный анализ российских и американских политических реалий. М., Экзамен, 2001. – Тема 5 «Интегральные подходы к политике: возможности их использования для анализа власти и господства»

История социологии в Западной Европе и США. М., НОРМА - ИНФРА, 1999.

СОЦИОЛОГИЯ РЕВОЛЮЦИИ  П. СОРОКИНА

В первых рядах выдающихся мыслителей, изучавших самый мифический, самый разрушительный и до сих  пор до конца непонятый феномен  революции стоит Питирим Сорокин (1889—1968). Его трижды заключали в тюрьму при царском режиме, после Февральской революции 1917 г. в возрасте 28 лет он служил секретарем премьер-министра А.Ф. Керенского, Октябрьскую революцию встретил в оппозиции и был выслан в 1922 г. за границу как злостный враг большевистской власти. Он провел два года в Чехословакии, а затем уехал в Соединенные Штаты, где после короткого периода работы в Вассарском колледже получил должность профессора. В 1924—1930 гг. он являлся профессором Миннесотского университета, а в 1930—1955 гг. Гарвардского университета.

 Годы, проведенные в  Миннесоте, были, пожалуй, самыми  продуктивными в его жизни.  Основными работами этого периода  стали: «Социология революции» (1925), «Социальная и культурная мобильность» (1927), «Современные социологические теории» (1928) и др. Эти научные труды помогли Сорокину с «задворок» политической эмиграции передвинуться на авансцену американской социологии.

Сам термин «социология  революции» в научный оборот ввел именно Сорокин в 1925 г.

 Задача социологии, полагает Сорокин, заключается в том, чтобы в совокупности социальных феноменов увидеть те черты, которые схожи во всех однотипных явлениях, когда бы и где бы они ни происходили. С этой точки зрения русская революция с присущими ей деталями и подробностями — объект историка, а русская революция как тип — объект социолога. Именно с точки зрения социолога в «Социологии революции» рассматривается поведение человека индивидуально и коллективно.

 Революция изменяет  состав социальных групп: уничтожает одни группы, создает другие. В этом процессе есть несколько фаз: первая, короткая — эмоциональный, волевой интеллектуальный протест против власти и ее разложения; вторая — «половодье», когда идет механическое перемещение людских составов — верхов и низов социальных лестниц, часто террор и свирепые войны сопровождают эти перемещения; третья — «река входит в свои берега» — люди устают, ищут порядка, социальный порядок восстанавливается.

Всякая революция, описывая полный цикл своего развития, проходит три типичных фазы. Первая фаза, как правило, быстротечна. Она отмечена радостью по поводу освобождения от гнета старого режима и великими надеждами на реформы, которые обещают все революции. Эту первоначальную стадию можно назвать лучезарной: ее власть гуманна и великодушна, действия мягки, нерешительны и довольно бессильны. В человеке начинает просыпаться «звериное начало». Эта короткая увертюра сменяется обычно второй, разрушительной фазой. Революция превращается теперь в неистовый ураган, который разрушает все без разбору на своем пути. Он безжалостно выкорчевывает не только устаревшие, но и полнокровные институты, которые он разрушает наравне с мертвыми или отжившими свое ценностями; он убивает не только паразитарную старорежимную властвующую элиту, но также и множество творческих личностей и групп. На этой стадии революционная власть безжалостна, тиранична и кровожадна. Ее действия в основном разрушительны, ее методы — насилие и террор. Если ураганная фаза не разрушит нацию до основания, революция постепенно перерастает в третью, конструктивную фазу. Все контрреволюционные силы уничтожены, начинается строительство нового порядка, новой культуры, нового человека. Этот новый порядок создается не только на основе революционных идеалов, но предусматривает и реставрацию наиболее жизненных дореволюционных институтов, ценностей и тех особенностей быта, которые на время были разрушены во второй фазе революции и которые оживают и восстанавливаются независимо от желаний революционной власти. Таким образом, послереволюционный порядок обычно представляет собой смешение новых порядков и нового образа жизни со старыми, жизненными и продуктивными порядками дореволюционного времени. Примерно с конца 1920-х гг. начался переход русской революции к этой продуктивной фазе...

 В 1924 г., разрабатывая тему социальной мобильности, П.Сорокин укажет, что за два года русской революции были уничтожены почти все представители самых богатых слоев; почти вся политическая аристократия была низвергнута на низшую ступень; большая часть предпринимателей и почти весь ранг специалистов-профессионалов были низложены. Вместе с тем в течение последующих 5—6 лет большинство людей, которые до революции были «ничем», стали «всем» и поднялись на вершину политической, экономической и профессиональной аристократии. Русское общество не знало столь сильной вертикальной мобильности в нормальные периоды. «Большевики в России до революции не имели какого-либо особо признанного высокого положения. Во время революции эта группа преодолела огромную социальную дистанцию и заняла самое высокое положение в русском обществе. В результате все ее члены en masse были подняты до статуса, занимаемого ранее царской аристократией... Революция напоминает мне крупное землетрясение, которое опрокидывает вверх дном все слои на территории геологического катаклизма. Никогда в нормальные периоды русское общество не знало столь сильной вертикальной мобильности. Картина, которую дают Великая французская революция 1789 г., английская революция XVII в., крупные средневековые изменения или социальные революции в Древней Греции, Риме, Египте или в любой другой стране, подобна той, которую дает русская революция»20.

 Сорокин  заинтересовался  вопросом: является ли русская  нация, пережившая в XX в. одну  революцию за другой, то и дело  с кем-то воевавшая, самой деструктивной или ее история ничем не отличается от истории других крупных стран. В работе «Основные черты русской нации в двадцатом столетии» (1944) он попытался дать ответ.

 Большинство войн, которые  вела русская нация, были скорее  оборони тельными, чем наступательными. Это были войны с многочисленными азиатскими и европейскими захватчиками, проходившие главным образом на территории русской нации. Общий индекс всех войн России (измеряемый частотой, интенсивностью военных столкновений, величиной участвовавших в них сил) в период с XII по XX столетие указывает на то, что русская нация несколько реже выступала в качестве воюющей стороны в сравнении с большинством европейских наций, Древней Грецией и Римом. Однако это отличие трудно измерить конкретным образом, поскольку индекс войн и состояний войны изменяется в различных странах в разные исторические периоды, что требует особого изучения.

 То же самое верно  в отношении обычных, а также  революционных изменений русской  истории. Если сравнивать частоту, интенсивность, долговре-менность, степень разрушительности и насилия революционных и других важнейших социополитических волнений, то русская нация едва ли будет выглядеть более революционной и «склонной к беспорядкам» в период с XII по XX столетие по сравнению с большинством европейских наций, Древней Грецией, Римом и Византией. Однако, опять же, эти отличия трудноизмеримы и разнятся от страны к стране в различные исторические периоды: каждая нация бывала «революционной» и «склонной к беспорядкам» в одни периоды своей истории и в то же время вела себя вполне «спокойно» в другие периоды. Это доказывает лишь то, что широко распространенное мнение об особой «склонности к беспорядкам» и особом «революционизме» русского народа является пропагандистским стереотипом, запушенным в употребление политическими противниками русской нации, царского и советского правительства.

 Сам Сорокин выступает  принципиальным противником революции,  указывая на огромные потоки  крови, неоправданное уничтожение  материальных и духовных ценностей. То, что со временем можно записать в позитив революции, можно достичь реформами — таков его вывод: «История  социальной эволюции учит нас тому, что все фундаментальные и по-настоящему прогрессивные процессы есть результат развития знания, мира, солидарности, кооперации и любви, а не ненависти, зверства, сумасшедшей борьбы, неизбежно сопутствующей любой великой революции. Вот почему на революционный призыв я отвечу словами Христа из Евангелия: "Отче Мой! Да минует меня чаша сия!"».

 Сорокин отмечал, что несмотря на побуждения самих революционеров, революции изменяют поведение людей далеко не в лучшую сторону, культивируя вражду, злобу, ненависть, разрушение, обман. Революция, как известно, «биологизирует» поведение людей, опуская их до уровня господства животных инстинктов. Наряду с этим, у революции есть и обратная сторона — проявления жертвенности, подвижничества и героизма. Правда, между двумя сторонами революции существует парадоксальная диспропорция: звериные инстинкты проявляют массы, а жертвенность и героизм — единицы. Другой парадокс, быть может, еще более удивительный, заключается в том, что по прошествии многих лет люди начинают идеализировать революцию, забывая о ее жертвах и разрушениях. Создаются исторические мифы, подменяющие историческую реальность. Однако попытки реализации социальных мифологий всегда и везде приводили к противоположным результатам: вместо свободы — тотальное рабство, вместо мира — войны, вместо хлеба — голод. Все революции, как полагал Сорокин, реакционны. Вовсе не случайно в 1920—1930-е гг. Сорокин обосновал закон социального иллюзионизма. Россиянам потребовалось несколько десятилетий, дабы осознать иллюзорность идей, выдвинутых Октябрьской революцией 1917 г. И еще сегодня многие люди, особенно пожилого возраста, считают, что В. Ленин и большевики были правы, что они хотели построить самое справедливое в мире общество, но им помешали.

 Сорокин обосновал  социальный закон флуктуации  тоталитаризма и свободы, показывающий, что в условиях кризисов и  революций усиливается государственная  регламентация всех сторон жизни,  а когда кризис позади, «масштабы  и суровость правительственной  регламентации уменьшаются, идеологические и культурные системы общества конвертируются к мирным детоталитарным, менее регламентированным, более свободным образам жизни».

Характеризуя революционеров как специфический социальный тип, Сорокин не морализирует по поводу их поступков или криминальных наклонностей. Он просто указывает на историческую обреченность этой социальной группы. Поначалу они полны благородных замыслов. Во всяком случае, так кажется возбужденной толпе, которая внимает каждому слову вождей. Но вот они добрались до власти — и с ними происходит удивительная метаморфоза: пламенные уравнители, бессребреники26 и Робин Гуды превращаются в жестоких тиранов, карающих «врагов народа». Оказывается, никакой метаморфозы не было. Просто в человеке пробудилось то, что давно в нем было заложено. Мнимые уравнители на деле являются самыми ярыми поборниками социального неравенства.

 Громадное потенциальное  стремление к неравенству у  многочисленных уравнителей становится  сразу заметным, как только они  дорываются до власти. В таких случаях они часто демонстрируют большую жестокость и презрение к массам, чем бывшие короли и правители. Это регулярно повторялось в ходе победоносных революций, когда уравнители становились диктаторами. Классическое описание подобных ситуаций Платоном и Аристотелем, выполненное на основе социальных потрясений в Древней Греции, может быть буквально применено ко всем историческим казусам, включая опыт большевиков. Мы видим их в попытках братьев Гракхов (конец II в. до н.э.) уменьшить экономическую дифференциацию за счет введения дополнительных налогов на роскошь, раздачи земли в долг и других законов. Следующие социальные «выравнивания» выпадают на период гражданских войн и революций на закате республики (в форме конфискаций, грабежа, «национализации», экспроприации, перераспределений земли и т.п.)27.

Итак, изменчивы как  сами революционеры (милосердие превращается в жестокость), так и дело их рук  — мировые революции .Они возникают  ради учреждения всеобщего равенства  и приведения народа к всеобщей справедливости, а заканчиваются установлением еще большего неравенства, нищеты и страданий народа. Так было всегда, таков циклический характер истории и сейчас, и две тысячи лет назад.

 Существование циклов  можно видеть даже из нескольких  цифр, которые относятся к доле различных групп доходов в общем национальном доходе в XIX и XX вв. в европейских странах. Статистика показывает, что эти доли колеблются из месяца в месяц, из года в год, от одного периода в несколько лет в другой. Русская революция в период с 1917 по 1921 г. — современный пример внезапного и радикального выравнивания экономической стратификации общества, в 1921 г. появилась противоположная тенденция, которая проявляется в возрождении многих слоев, разрушенных в первый период революции... В течение этих же лет схожий процесс наблюдался в Венгрии и Баварии, где происходили подобные выравнивания. В прошлом подобный ход событий продемонстрировали многие «коммунистические» революции в Греции, Персии, во многих мусульманских странах, Китае, в средневековой Богемии, государстве Таборитов, в Германии (коммунистические общества Т. Мюнцера и Д. Лейдена), во Франции во времена Великой французской революции 1789 г. и т.п. Другими словами, радикальному выравниванию экономической стратификации более или менее развитых социальных организаций всегда сопутствовали социальные потрясения, сопровождаемые сильной экономической дезорганизацией, голодом, нищетой; они никогда не были успешными и чаще всего — кратковременными; и как только общества начинали экономически выздоравливать, то всегда возникала новая экономическая стратификация... Неизвестно абсолютно ни одного исключения из правила. Общества «государственного социализма» или «военного коммунизма», как в Спарте или Римской империи IV—V вв. н.э., королевстве инков в древней Мексике, Египте при Птолемеях, государстве иезуитов, которые существовали сравнительно долго, — не исключения из этого правила по той простой причине, что они в действительности были чрезвычайно стратифицированными обществами с сильным экономическим и социальным неравенством различных слоев внутри каждого из них28.

 Никакие попытки  выравнивания экономической пирамиды  с помощью революций нельзя  считать прогрессивными, несмотря  нате прогрессистские лозунги,  под которыми эти самые революции происходят. Уравнительные эксперименты сопровождаются катастрофическими разрушениями экономической жизни общества, усилением нищеты массы населения, анархией и  смертью. Это именно эксперименты, ибо учиняются над живыми людьми группой политических фанатиков, которые имеют в своем распоряжении отряды боевиков, совершающих в стране кровавый переворот. Естественные революции, например научные или революции в области моды, происходят сами собой, незаметно для населения: накопленная сумма знаний или культурных инноваций не может развиваться дальше в старых формах, происходит переход к новой парадигме. Смена циклов идей и культурной моды происходит естественным образом. Политическая революция осуществляется насильственным путем и требует огромных жертв от населения. Те, кто жаждет искусственного выравнивания, предупреждает Сорокин, должны быть готовы к его последствиям: «Третьего не дано! Либо плоское экономическое общество, но сопровождающееся нищетой и голодом, либо относительно преуспевающее общество с неизбежным социально-экономическим неравенством»29. Таким образом, революция проходит две фазы — фазу разрушения и фазу восстановления иерархии (оппортунизма). Ее стратификационный профиль сначала уплощается, а затем вытягивается: «В случае катастрофы или крупного переворота происходят радикальные и необычайные профили. Общество в первый период великой революции часто напоминает форму плоской трапеции, без верхних эшелонов, без признанных авторитетов и их иерархии. Все пытаются командовать, и никто не хочет подчиняться. Однако такое положение крайне неустойчиво. Через короткий промежуток времени появляется авторитет, вскоре устанавливается старая или новая иерархия групп и, наконец, порушенная политическая пирамида воссоздается снова. Таким образом, слишком плоский профиль суть только лишь переходное состояние общества... «Слишком сильное руководство» порождает тенденцию к сокращению, «слишком слабое» вызывает противоположную реакцию. Наблюдаются, однако, и такие случаи, когда группа не совершает необходимых изменений в своем профиле, а продолжает развивать свою стратификационную «односторонность». В результате это приводит к катастрофе профессионального учреждения или к катастрофе всей экономической жизни, если этот недуг охватывает самые большие группы страны. Подобная ситуация часто наблюдается во время революций. Примером может послужить русская революция. В России с самого начала был уничтожен весь слой предпринимателей и высших специалистов. В 1918 г. профиль профессиональной стратификации стал почти плоским. Этот «непропорциональный» профиль явился одной из причин разрушения экономической жизни в России в 1918—1919 гг. Затем, дабы уменьшить бедствие, в Москве и во многих других городах прибегли к противоположной крайности." создали очень большой слой управляющих и руководителей, настолько непропорционально большой, что во многих районах Москвы, согласно переписи 1920 г., на каждого рабочего приходился один или два руководителя. Естественно, что это только обострило и без того кризисную ситуацию. Начиная с 1922 г. (периода реставрации в экономической жизни страны) осуществлялось сокращение огромного слоя руководящего персонала, шел, так сказать, возврат к более нормальному «экономическому профилю» стратификации. Иными словами, важнейшая задача организации любого предприятия — найти лучший профиль распределения своих служащих по различным рангам».