Взаимодействие семиотики и медицины

Здесь встает новый вопрос, на который  я, к сожалению, не могу ответить за недостатком медицинских познаний: как можно охарактеризовать в  лингвистических, структурных терминах трудности и ошибки при диагнозе? Наверняка возможно дать структурное  определение тем затруднениям, которые  встречает врач, толкуя некий знак или знаки, ошибаясь в этих знаках. Но в какой именно момент комбинаторного процесса возникает риск затруднения  или ошибки? С точки зрения систематики  знаков было бы весьма интересно установить этот момент (не говоря уже о том, какой интерес решение этой проблемы представляло бы для больного!).

Теперь одно или два замечания  о понятии означаемого. Синтагматическая конфигурация артикулированных медицинских  знаков, разумеется, отсылает к некоторому означаемому. Это медицинское означаемое - некоторое место, точка в пространстве нозографии. Врач соотносит все болезненные симптомы, то есть знаки, с определенной болезнью, занимающей определенное место в рамках нозологии. В таком случае это место в рамках нозологии - просто имя, болезнь как название. По крайней мере, именно так бесспорно обстояло дело при появлении клиники. Это как раз и показал Фуко, осветив роль языка в рождении клиники; по сути, истолковать болезнь - значит дать ей название; и тут все очень усложняется - возникает полная, характерная для языка головокружительная взаимная обратимость означающего и означаемого; болезнь определяется как имя, как согласное действие знаков, но согласное действие знаков может быть ориентировано и осуществлено лишь в названии болезни, и этому круговороту нет конца. Получается, что диагностическое толкование медицинских знаков заканчивается наименованием болезни, означаемое в медицине существует лишь будучи наименованным; именно такой критикой знака сегодня занимаются некоторые философы: мы можем оперировать означаемыми знака или знаков,

лишь именуя эти означаемые, но самим актом номинации мы превращаем означаемое в означающее. Означаемое само становится означающим, и, собственно, такая идея приводит к полной реструктуризации всего семиологического пейзажа - поскольку за последние четыре-пять лет мы все лучше и лучше понимаем (хотя еще не видим всех последствий этого), что процесс толкования знака бесконечен и отступление означаемых длится едва ли не беспредельно; теоре-тически знак никогда нельзя зафиксировать в окончательном означаемом; единственно возможная остановка в процессе его толкования - это та, что диктуется практикой, а не самой семиологической системой. Возьмем два примера. В медицине остановить этот процесс отступления означаемого, его превращения в означающее способна медицинская практика, поскольку, зафиксировав означаемое как название болезни, мы тем самым превращаем семиологическую систему в терапевтическую проблему, мы пытаемся излечить болезнь, а следовательно, сразу вырываемся из головокружительного круговорота означающего и означаемого благодаря операторности, которая своим вторжением дает выход за рамки смысла. То же самое происходит и в лингвистике: в словаре каждое означающее определяется через другие означающие, то есть одно слово определяется через другие слова; а если мы хотим определить эти другие слова, то придется прибегать опять-таки к другим словам, и круговорот означающего и означаемого неостановим; теоретически, систематически словарь есть нечто невозможное, нечто головокружительное и едва ли даже не демоническое. Тем не менее словарями можно удобно пользоваться именно потому, что в какой-то момент мы прерываем этот бесконечный процесс благодаря вторжению операторного начала, то есть попросту останавливаемся на некоторой дефиниции и пользуемся ею для решения практических, рабочих задач.

Интересно также выяснить, бывают ли в медицинской семиологии предельные случаи, связанные с этой проблемой  означаемого, то есть встречаются ли в ней знаки, отсылающие только к себе самим. Мне случайно пришлось столкнуться с болезнью, представляющей из себя некий про-грессивный пигментарный дерматоз; и вот, насколько я понял, в этой болезни, обозначаемой мелкими пятнышками на коже, эти пятнышки не отсылают ни к чему, кроме себя самих; соответственно они не требуют никакого процесса толкования, углубления, интерпретации; болезнь сама оказывается знаком. Быть может, стоит поразмышлять над тем фактом, что кожные болезни всегда сводятся к той или иной болезни знаков. Если эта гипотеза, высказываемая мною по поводу некоторых медицинских знаков, более или менее верна, то в лингвистике эквивалентом была бы так называемая автонимия, то есть саморепрезентация знака.

В заключение я хотел бы поставить проблему языка в форме вопроса. Может показаться, что в пространстве клиники (но, повторяю, я изучал его в основном по книге Фуко, то есть в ту эпоху клиники, которую можно считать археологической) болезнь представляет собой пространство настоящего языка, поскольку здесь есть и субстанция-симптом, и форма-знак (двусторонняя упорядоченность означающих-означаемых); и перемножающий знаки комбинаторный процесс; и номинальное означаемое, как в словарях; и акт толкования-диагноза, который к тому же, как и в случае с языками, требует специального обучения. Последний вопрос состоит в том, действительно ли такой строй знаков является особым языком; это вопрос о двойном членении — ибо, как установлено, естественный человеческий язык характеризуется именно своим двойным членением; то есть имеются единицы первого членения — значимые единицы, каждая из которых обладает смыслом (грубо говоря, это слова); а каждая из этих значимых единиц может быть, в свою очередь, разложена на различительные единицы - то есть на фонемы, каждая из которых смысла уже не имеет; именно благодаря этому двойному членению языки могут достигать такого невероятного богатства, используя очень немного элементов; из набора в среднем тридцати фонем для каждого языка можно создавать словари, насчитывающие сто тысяч слов.

Так вот, можно задаться вопросом, подчиняется ли и медицинский  язык правилу двойного членения. В  некотором смысле я бы ответил - да, поскольку здесь имеются различительные и незначимые единицы, такие знаки, которые сами по себе еще ничего не значат, а лишь комбинируются  в значимые единицы, и каждый знак, подобно фонемам, может входить  в состав нескольких синдромов; возьму в качестве примера диагноз, который ставили примерно сто тридцать лет назад, используя четыре следующих знака - мышечную слабость, которая могла быть связана с водянкой, бледность, которая могла быть связана с так называемыми (в то время) обструкциями, пятна на теле, которые могли быть связаны с оспой, и опухание десен, которое

могло быть вызвано накоплением  зубного камня; если же выделить эти  знаки из комплекса, в котором  они встречаются, и собрать их вместе, то получится другая болезнь - цинга, то есть фактически перед нами знаки, принадлежащие нескольким болезням сразу, и лишь из их сочетания получается специфическое заболевание; по сути, это и есть схема двойного членения.

Последний вопрос, который можно  здесь поставить и который  является скорее вопросом философско-идеологическим, состоит в том, не принадлежит  ли лингвистика, а следовательно и семиология последних лет, к определенной фазе истории, к определенной идеологии знака. В самом деле, если семиологическая природа болезней - согласно гипотезе Фуко - соответствует определенной истории, то и преимущественное внимание к понятию знака, культивирование этого понятия, вероятно, соответствует определенной идеологической стадии в развитии нашей цивилизации. Но в таком случае откуда же берется согласованность между этой позитивной наукой и такой идеологической наукой, как герменевтика? По сути, в самих терминах клиники XIX века содержится некая медицинская герменевтика. Может ли позитивная наука отождествляться с герменевтикой, которая как-никак тесно связана с определенным идеологическим мировоззрением? На самом деле занятия позитивной наукой, например медициной, по-видимому, не исключают того, что внутри нее продолжают иметь хождение схемы мифического типа, ведь медицинская семиология довольно точно соответствует какой-нибудь схеме анимистского типа: в конечном счете болезнь мыслится как некая личность, изначально таящаяся под кожей, в глубине тела, но подающая знаки, отправляющая сообщения, которые врач должен получать и дешифровывать, почти так же как гадатель; в реальности это мантика. Остается самый последний вопрос: остается ли современная медицина действительно семиологической?