Что делать
мужику? «И пили, пили…». Сколько
боли сконцентрировано в этих
словах. Завершает эту картину
беспробудного пьянства парадоксальный
вывод: «С землёй, с волей, беспривязная,
брошенная – залегла она под
ленский берег и ждёт, всё меньше
и меньше трезвясь с непривычки
к свободе, кому бы отдаться,
чтобы хлеб привозили?...»
Автор
намеренно нарушает последовательность
повествования: читатель сначала
ставится перед фактом развала
страны, перед фактом предательства
собственных граждан, фактом передела
народной собственности, потом
свидетелем великого строительства,
где Пашута – одна из многих
, но так похожих друг на
друга, искренне верящих в то,
что они идут «навстречу утренней
заре по Ангаре, по Ангаре».
Метафоричность этой фразы из
популярной песни уже поражает
меткостью. Автор иронизирует?
Нет! Он оплакивает тех, кто
сгинул бесследно, идя «навстречу
заре», ведёт под руку тех,
кому надо жить, нести свой крест
до конца, и указывает дорогу, которая
будет лучезарной как утренняя заря. Распутин
вовсе не оракул. Он верит человеку. Система
не истребила, не вытравила окончательно
веру. Поэтому Пашута, как бы ни было ей
тяжело, как бы она ни сожалела, что «как
же просто было бы сейчас в деревне», по
наитию старается делать так, как повелось
исстари. Перед взором читателя появляется
ещё знакомый из повести «Прощание с Матёрой»
высокий сундук (не хватает ещё двух деталей
– самовар и печь). Эти детали, по мнению
В.Распутина, символизируют особый, русский
уклад жизни. Теплотой, лиризмом наполнен
обряд омовения и обряжания (приводить
в должный вид): «аккуратно и красноречиво
уложенное в прозрачный полиэтиленовый
пакет смертное». Здесь новое тёмно-коричневое
вельветовое платье с чёрным витым пояском.
Цветопись говорит о философском
отношении русского человека
к смертному часу. Это светлый
праздник, поэтому платье, подаренное
Пашутой матери, показалось «настолько
праздничным, что ни один из
прижизненных праздников не мог
до него подняться». Прижизненное
приготовление к смерти. Видно
было, что ныне усопшая (автор
использует морфологическое средство
– причастие в роли существительного,
здесь наиболее уместно) сложила
и подняла наверх недавно,
«в близком и ясном предчувствии
– как для заказной бани»,
и тонкие шерстяные чулки, чунчики,
тёмный платок, нижнее бельё.
Пашута исподволь, хотя и неуклюже,
начала делать то, что в таких
случаях делают. Ну что из
того, что украдкой, ночью, как
преступница. «Бог простит. Богу,
похоже, придётся прощать ей много».
И
как выяснится, не только ей
Бог милостивее и поможет воспрянуть,
очиститься страданием и вернуться
к жизни. В этом автор не
сомневается.
Бог воистину милостив. Пусть
украдкой, но Аксинье Егоровне была
доставлена, как она того и заслужила,
настоящая обитель человеческой
бренности – домовина. Пашута
выстелила её теплом и убранством,
как ей подсказывало сердце и вековая
народная совесть.
Домовина, дома, дом, домой – неоднократно
повторяются эти однокоренные
слова. Значит, будет место Аксинье
Егоровне в отчих пределах, в
ой же земле, с иконкой в
руке.
Именно в этот момент становится
значимой Танька, Татьяна, поначалу
казавшаяся эпизодической. Она
всего лишь Танька, когда ест
«украденное» бабулей мороженое
и визжит от удовольствия, когда
вернулась раньше времени домой.
Но с того момента, когда
речь зашла о церкви, о крещении,
об иконке, купленной по просьбе
старенькой бабушки, она стала
Татьяной, повзрослевшей не по
возрасту, а по времени. Теперь
её жизнь будет определяться
не пятнадцатью годами, а одним
днём, что сразу открывшим ей
дорогу в другую жизнь, куда
она Пашуту взяла, заплутавшуюся
в «тенетях» (словно в паутине)
жизни. Она не будет одна, потому
что уже сейчас понимает, как
трудно быть одной, как хочется
быть родной, быть с людьми.
Только
так можно возродить жизнь.
А возродится неминуемо: именно
она, Таня, стоявшая в раме выходной
двери, поняла главное, увидела
главное – свет. Ей доверил
автор право осмыслить это
слово, ей, не оперившейся, но
уже с окрепшей душой: «Старенькая
бабушка лежала лицом к ней,
и так много за полминуты
сказало ей это лицо в раме
гроба, успокоенное, освещённое
нездешним светом, обращённое к
ней одной, что чувствительная
душа девчонки опалилась. Не
бездыханно лежала Аксинья Егоровна
перед Танькой, а стояла, как
и она, в раме выходной двери,
обернувшись всем теплом для
прощания. Сколько потом придётся
пытать себя – всю жизнь!
– чтобы понять то «обосветное,
что говорилось ею». Снова ряд
однокоренных слов после слов
с общим корнем дом.
Невольно складывается нашёптанное,
но не сказанное автором (стало
быть, время ещё не пришло, каждый
сам должен выстрадать свою
боль) : «Приди в Дом, наполненный
Светом». И не посмели не
взять её с собой. Она не
просила, она закричала: «И
я! И я! С вами! Вместе!... И
я! И я!». Как следует понимать
этот многократный повтор?. И на
ней лежит груз ответственности
за свершаемое. Тяжёлый груз. Нелёгкий
путь: «в гору, в гору», «и били,
били камень». И как результат,
как награда за старания: «Просторной
вышла для Аксиньи Егоровны
домовина, но ещё просторней выходила
могила. А вокруг такой простор,
над солнцеходом, что лежи не
тужи, такой перебор ветра в
тяжёлых тугих ветках, что днём
и ночью будет звучать музыка».
Смерть матери, запретные похороны,
думается, изменили героиню. А
может быть, её вернула к жизни
внучка Танька, которая во время
похорон была рядом с Пашутой,
поддерживала её : «Ты думаешь,
что я неродная, а я родная…хочу
быть родной. Хочу помогать тебе,
хочу, чтоб ты не была одна!
Мы вместе, бабушка, вместе!» Именно
внучка напоминает Пашуте, что
прабабушка Аксинья Егоровна
была верующей, именно Танька
заставляет разбираться в том,
о чём Пашута боялась додумать.
«Одно дело – грубо, вопреки
правилам, спровадить неприкаянную
душу, и совсем другое – если
и там у души дом родной,
где её ждут»
Автор последовательно верен
внутреннему композиционному развитию,
что неоднократно подчёркивается
либо лексическим повтором, либо
однокоренными словами. Сама природа
слагает гимн: «снег шёл густо,
небесный свет его должен был
проникать глубоко».
Вот таким образом благодаря
психологическому параллелизму
автор через восприятие происходящего
глазами юной героини выражает
надежду. В ту же землю лягут
все, та же земля примет всех.
Об этом говорят освещённые
недетским прозрением глаза Таньки,
Татьяны. Татьяна в этот миг
возвращает читателя к началу
повествования, где говорится
об оставшихся участках нетронутой
земли. Так и Татьяна олицетворяет
собой оставшиеся участки нетронутой
человеческой души, что очеловечит
обманутый мир, что вдохнёт
жизнь в Пашуту и приведёт
в Храм Господний.
Будь
они трижды сильные, чёрные, не
то братья, не то сватья, им
не затмить дорогу к Храму.
Танька же, внучка Пашуты, как
бы соединяет три поколения
жизни. Она является импульсом,
заставившим Пашуту пойти в
Храм после тяжёлого разговора
со Стасом Николаевичем. «Впервые
вошла одна (Пашута) под образа, с
огромным трудом подняла руки
для креста… Неумело Пашута
попросила и для себя свечей,
неумело возжгла их и поставила
– две на помин души рабов
Божьих Аксиньи и Сергея и
одну во спасение души Стаса».
Свою душу она уже спасла
и укрепила страданием, не озлобилась,
простила всем и всё, обрела
связь с миром посредством
Таньки – Татьяны и придёт
с миром в вечную обитель,
когда настанет её час.
Остаётся лишь слабая надежда
с Танькой, с верой в Бога.
Система образов – система
жертв, попавших под колесо
строителей коммунизма. Это и
страстный призыв к покаянию
от скверности.
Заключение.
В заключение следует сказать
несколько слов о жанровых
особенностях этого произведения.
Рассказ этот многоплановый. Можно
было бы квалифицировать его
как рассказ-рассуждение, рассказ-воззвание,
рассказ-полемика. Обилие сюжетных
линий вовлекает читателя и
делает его соавтором произведения.
Каждый читатель, как нам кажется,
в меру своего жизненного опыта
по-своему завершает одну сюжетную
линию за другой. За всем этим
просматривается уже другое сюжетное
полотно – повесть. Это характерно
для многих рассказов, написанных
В. Распутиным на рубеже двух
тысячелетий. Автор вложил в
них свою спрессованную боль
за Россию, за Русь, за великий,
могучий русский язык, за великий
народ, который достоин быть
осиянным светом утренней зари.