"Чудотворец" поэзии Батюшков

Белинский признавал «важное значение» Батюшкова для истории русской литературы, называл Батюшкова «одним из умнейших и образованнейших людей своего времени», говорил о нем как об «истинном поэте», одаренном от природы великим талантом. Тем не менее в общих суждениях о характере и содержании поэзии Батюшкова критик был излишне суров. Поэзия Батюшкова казалась Белинскому «узкой», излишне личной, бедной по содержанию с точки зрения ее социального звучания, выражения в ней национального духа: «Муза Батюшкова, вечно скитаясь под чужими небесами, не сорвала ни одного цветка на русской почве» (7, 432). Белинский никак не мог простить Батюшкову его увлечение «легкой поэзией» Парни (5, 551; 7, 128). В суждениях критика, возможно, сказалось и то обстоятельство, что он писал о Батюшкове как о предшественнике Пушкина, в связи с Пушкиным — и в оценках лирики Батюшкова критерием мог служить необъятный мир поэзии Пушкина.

(«Послание  И. М. Муравьеву-Апостолу»), которым  поэт не изменял в течение  всей своей творческой жизни.  Поэзия Батюшкова замыкается  преимущественно кругом личностных  переживаний, и в этом источник  ее силы и слабости. На всем  протяжении своего творческого  пути поэт остался верен «чистой»  лирике, ограничив ее содержание  личной темой. Лишь Отечественная  война 1812 г. дала взрыв патриотических настроений, и то ненадолго. К этому времени относится желание Батюшкова выйти из своего замкнутого мира излюбленных мотивов, расширить границы элегии, обогатить ее тематически опытом других жанров. Поиски шли в разных направлениях, но Батюшков достиг ощутимых результатов там, где не изменял своему природному дару поэта-элегика. Он создал новые разновидности жанра, которым было суждено в русской поэзии большое будущее. Таковы его элегии-послания и медитативные, философско-исторические элегии.

Раздумье, наряду с мечтательностью, всегда было свойственно внутреннему миру Батюшкова. С годами в его лирике раздумье «под бременем печали» все больше приобретает мрачный оттенок, слышатся «тоска сердечная», «душевная скорбь», все отчетливее звучат трагические  ноты, и как бы своеобразным итогом раздумий поэта о жизни звучит одно из последних его стихотворений:

Ты знаешь, что изрек, 
Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек?[190] 
Рабом родится человек, 
Рабом в могилу ляжет, 
И смерть ему едва ли скажет, 
Зачем он шел долиной чудной слез, 
Страдал, рыдал, терпел, исчез.

((1824; с. 240))

При обозрении литературного наследия Батюшкова создается впечатление  неполноты. Поэзия его глубока по содержанию и значимости, но она, по определению Белинского, «всегда  нерешительна, всегда что-то хочет сказать  и как будто не находит слов» (5, 551).

Батюшков  успел высказать не много из того, что было заложено в его богато одаренной натуре. Что же помешало живущей в душе его поэзии зазвучать  в полный голос? В стихотворениях Батюшкова нередко встречается  горечь обиды на то, что он «безвестен»  и «забыт». Но не менее отчетливо  звучит в них и горькое признание  в том, что вдохновение оставляет  его: «Я чувствую, мой дар в поэзии погас…» («Воспоминание», 1815). Батюшков переживал глубокую внутреннюю драму, ускорившую наступление кризиса, и  он умолк… Но то, что он успел свершить, давало ему полное право отождествить созданный им образ истинного поэта с самим собой:

Пускай свирепый рок по воле им играет, 
Пускай незнаемый, без злата и честей, 
С главой поникшею он бродит меж людей; 
……………… 
Но музам и себе нигде не изменит. 
В самом молчании он будет все пиит.

((«Послание И. М. Муравьеву-Апостолу», с. 187))

Значение  Батюшкова не исчерпывается тем, что он был непосредственным предшественником Пушкина. Элегии, послания и другие стихотворения Батюшкова имеют  самостоятельную и непреходящую эстетическую ценность. Они вошли  в сокровищницу русской литературы, составив один из важнейших этапов развития русской лирической поэзии.