Функциональность советских аллюзий в романе Т. Толстой «Кысь»

Функциональность  советских аллюзий

 в романе  Т. Толстой «Кысь»

Роман-антиутопия «Кысь» представляет вниманию читателя своеобразную пародию на российское общество в  разные периоды его существования. На страницах романа легко угадываются черты прошлого, настоящего, и предстают картины страшного будущего России. В «Кыси» причудливо сплетаются такие явления нашей истории, как крепостное право, петровские реформы, советские репрессии, продовольственный кризис времен перестройки и т. д.

Толстая насмехается над российским укладом общественной и частной жизни, художественно анатомируя наше социальное бытие и сознание, обращаясь к абсурдным, а порой страшным и даже трагичным страницам их прошлого и настоящего, переосмысливая их, открывая в них новые стороны, находя новые смыслы. Для реализации данной цели, Толстая прибегает к интертексту, как к максимально эффективному способу ее достижения.

В нашей работе мы будем опираться на широкий подход в понимании интертекста. «В соответствии с таким пониманием, предтекстом каждого отдельного произведения являются все конкретные предшествующие тексты и лежащие в их основе общие коды и смысловые системы. Между новым создаваемым текстом и предшествующим «чужим» существует общее интертекстуальное поле, включающее в себя весь культурно-исторический опыт личности.»[4]

Ведущее место в романе занимает интертекст советской эпохи, не всегда понятный современному молодому читателю. Это одна из причин, подвигнувших нас на создание данной статьи. Другая – недостаточность исследований в области поэтики интертекстуальности отечественного постмодернистского романа ХХI века и романа Т. Толстой в частности. Интертекстуальности романа Толстой, посвящены работы таких литературоведов и критиков как Пронина А. Пономарева О.А. Ерохина М.В. Соловьева О.В. , Немзер А., однако все они носят общий характер.

В «Кыси» советский интертекст представлен, прежде всего, аллюзиями.

«АЛЛЮЗИЯ (от лат. allusio - намек, шутка) - в литературе, ораторской и разговорной речи отсылка к известному высказыванию, факту литературной, исторической, а чаще политической жизни либо к художественному произведению.» [1]

Безусловно, аллюзии в  романе Толстой, зачастую, неоднозначны. Они могут отсылать и восходить сразу к нескольким источникам. Однако,  в первую очередь, нас будут интересовать явления советского периода отечественной истории, так как многие из них мало знакомы молодому поколению, а в форме аллюзии, осложняющей понимание описываемого предмета, становятся практически не узнаваемыми, что препятствует полноценному, правильному пониманию всего романа в целом.

Уже в начале первой главы  романа мы встречаем следующее описание: «На семи холмах лежит городок Федор-Кузьмичск, а вокруг городка — поля необозримые, земли неведомые. На севере — дремучие леса, бурелом, ветви переплелись и пройти не пускают, колючие кусты за порты цепляют, сучья шапку с головы рвут…» «…На запад тоже не ходи…» «… На юг нельзя…». Это описание содержит сразу две аллюзии, первая усматривается в названии города – Федор-Кузьмичск, это явный намек на советскую традицию называть города именами видных политических деятелей. Саркастический оттенок это явление получает при дальнейшем прочтении романа и знакомстве с самим Федором Кузьмичом, человеком ничем не заслужившим такой чести. Вторая аллюзия - намек на советский железный занавес, содержащийся в описании ограниченности города со всех сторон. Насмешка заключается в надуманности, бессмысленности описываемых преград, необходимых лишь для того чтобы ограничить возможность человека покинуть город. Помимо функции создания иронии, обе эти аллюзии выполняют и другую важную функцию – функцию организации романного пространства.

Аллюзии содержатся, в большом количестве, в названиях государственных учреждений (Рабочая Изба, Столовая Изба, Выплатная Изба, Центральный Склад), вводя данные названия в роман, Толстая иронизирует по поводу порядков, заведенных в таких учреждениях в советское время.  Описывая поход Бенедикта и Варвары Лукинишны в Столовую Избу, Толстая, с небольшими преувеличениями рисует картину, являющуюся обычной для  советской столовой. Рассказывая о получении зарплаты в Выплатной Избе, или о походе к истопнику за угольками, Толстая явно намекает на советскую бюрократию, взяточничество, тотальный дефицит всего необходимого, систему государственного распределения личных благ, высокомерие чиновников.

Интересен своим интертекстуальным  богатством и образ «санитаров»: «И в санях - санитары, не к ночи будь помянуты. Скачут они в красных балахонах, на месте глаз - прорези сделаны, и лиц не видать, тьфу, тьфу, тьфу». Санитары занимаются «лечением болезни», однако нужно отметить, что в романе значение слова имеет несомненные семантические расхождения с общеязыковым значением: «Горло першит или голову ломит - это не Болезнь, боже упаси, боже упаси. Палец переломил или глаз подбил - тоже не Болезнь, боже упаси, боже упаси… А какая она, та Болезнь, и когда придет, и что тогда будет - никому не ведомо».

  Под болезнью в  романе подразумевается хранение старопечатных книг, а, следовательно, свободомыслие или «своеволие» (тот, кто видел эти книги, знает, что все написанное в них - самый настоящий плагиат, а не творчество великого Федор-Кузьмича). Все это подрывает авторитет власти, значит, нужно всех, кто видел эти книги, увозить на "лечение". Аллюзия в этом слове явно отправляет  нас в 30-е годы прошлого века, когда в любое время дня или ночи, ничего не страшась и не скрывая, представители НКВД могли приехать на своем легендарном «черном воронке» (романная аналогия - красные сани) практически в любой дом, произвести обыск (в романе: «изъятие») и увезти человека на допрос («лечение»), причем, как и в романе, домой уже, как правило, никто не возвращался. На сравнение «санитаров» с работниками НКВД наталкивают и постоянные допросы «Главного Санитара» - тестя Бенедикта:

 

«…— Ну что, зять, мыслей каких не завелось?

— Каких мыслей?

— Мыслей всяких нехороших?

— Не завелось.

— А если подумать?

— И думать не могу. Объелся.

— Может, на злодейство тянет?

— Не тянет.

— А если подумать?

— Все равно не тянет.

— Может, смертоубийство какое задумал?

— Нет.

— А если подумать?

— Нет.

— А если по-честному?...»

Советский интертекст в  романе содержатся не только в текстовых отрывках, но и в отдельных словах. Простых горожан, населяющих Федор-Кузьмичск, называют «голубчиками». В этом слове заключается намек на официальное обращение к населению СССР: "товарищи". «Над ставшим казенным словом, передающим личное, теплое отношение субъекта речи, и иронизирует Толстая.» [2]

Праздники, празднуемые  в Федор-Кузьмичске содержат очень интересную аллюзию, в «Октябрьском выходном» мы легко узнаем День Великой Октябрьской социалистической революции, как и в СССР «Октябрьский выходной» празднуется в ноябре: «Ну вот, к примеру. По-простому ежели рассуждать. Майский Выходной, — он случается в мае, а стало быть Октябрьский Выходной — в октябре? Ан и нет! Октябрьский Выходной — в ноябре!». Празднуют в Федор – Кузьмичске и 8 марта, однако абсурден и косноязычен текст поздравления с днем Восьмого марта: « Желаю вам Жена и Мать и Бабушка и Племянница или другая какая Пигалица малая счастья в жизни успехов в работе мирного неба над головой”».Тем самым подчеркивается надуманность, условность подобного праздника, что имело место быть и в советскую эпоху российской истории. Данная аллюзия помогает Т. Толстой организовать временное художественное пространство романа, кроме того через нее Толстая выражает свое отношение к политике в области культуры, проводимой советским правительством.

В главе «Покой» мы встречаем упоминание неких Праздношатающихся: «На его счастье, тут и лето настало, писцам отпуск вышел. А не то забрали бы его на дорожные работы, как Праздношатающегося», легко можно понять что Толстая намекает на существующий в советское время статус тунеядца, за тунеядство судили и приговаривали к принудительным работам, что и нашло свое отражение в приведенных выше строках.

В своем романе Толстая  создает социальную модель – ярчайший пример социального неравенства, расслоения общества.

С одной ее стороны  такие, как Бенедикт и другие бедные «голубчики». Их небогатый рацион и одежда свидетельствуют о, характерном для советского общества периода застоя (1960-е — 1980-е), дефиците промышленных товаров: «Ну, что в Складе дают? Казенную колбаску из мышатинки, мышиное сальце, муку из хлебеды, перо вот, потом валенки, конечно, ухваты, холст, каменные горшки: по-разному выходит. Иной раз накладут в туесок запселых огнецов <...>». С другой – Мурзы, во главе с Наибольшим Мурзой, наживающиеся на труде простых «голубчиков»: «<...>конечно, и с мыши в казну налог  идет, али сказать, ясак,  -  домовой,  подушный, печной, всех не  пересчитать<...>.», «Только медвежью шкуру да  мясо  взять себе  не моги: малые мурзы  зорко надзирают.  Не дело простому голубчику медвежью шкуру носить.»

Следует так же уделить  внимание аллюзии, отсылающей нас к классовой борьбе имевшей место в Советском Союзе.

«Так, слове "Прежние" («Небось из Прежних, по говору чую») возникает культурно-историческая аллюзия, это намек на тех людей, к кругу которых принадлежала Татьяна Толстая. Это интеллигенция, сохранившая связь с русской дореволюционной культурой, почитающая общечеловеческие ценности, не принимающая жестокость, бесчеловечность советской власти.» [2]

А вот «Перерожденцы», находящиеся на низшей социальной ступени, во многом напоминают рабочий пролетариат. В главе «Червь», а точнее в разговоре перерожденца Терентия Петровича и представителей прежних людей мы и можем наблюдать намек на это противостояние:

«…— Расплодились, бля! Два процента вам быть велено!.. чтоб у трудового народа на шее не засиживался!.. Кто все мясо съел? Эпштейн! А?! Сахар скупили, а мы белое из томат-пасты гони, да? Так?.. Гитлер ты! Жириновского на тебя нет!

— Но…

— …сыну костюмчик васильковый чистсшщч… чистошерстяной!.. А ты сговорился Курилы Рейгану продать!.. Ни пяди!..

— Терентий Петрович!

— Сказал: ни пяди!.. Курилы не отдадим… А столбы свои в задницу себе засунь! Развели музей в государстве, паразиты! Бензином вас всех… и спичку!.. и ппппппарламент ваш, и книжки, и академика Ссссссахарова! И…»

Таким образом, мы видим, что советский интертекст является важнейшим средством реализации замысла Толстой, лучшим способом создания иронии в «Кыси». Аллюзии в романе выполняют такие важные функции как: пространственно – временная организация текста, создание социальной модели, модели государственного управления, дают представления о бытовых и культурных реалиях жизни Федор – Кузьмичцев, и т. д. Советский интертекст, в числе других, связывает роман с историей и культурой, расширяет рамки произведения, разрушает стереотипы, позволяет глубже посмотреть на проблемы российского общества, взглянуть на них под новым углом зрения сквозь призму прошедшей эпохи.

Спимок источников:

1. Белокурова С.П. Словарь литературоведческих терминов / С.П.Белокурова. - СПб. : Паритет, 2006.
2. Григорьева Т.М. «Чужое» слово в художественном тексте (на материале романа Т. Толстой «Кысь») / Курсовая работа / Т. М. Григорьева. -  Красноярск : Сибирский Федеральный Университет , 2010.
3. Ерохина М.В. Соловьева О.В. Семантические интерпретации в романе Т. Толстой «Кысь» [Электронный ресурс] // Материалы международной научно-практической конференции «Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания» // Режим доступа: http:www.pspu.ru / liter 2005_shtml.
4. Кожина М. Н. Речеведение // Стилистический энциклопедический словарь русского языка / Под ред. М. Н. Кожиной. М., 2003.
5. Немзер А. Азбука как азбука [Электронный ресурс] // Режим доступа: http: www. guelman. ru/slava/kis/nemzer. htm.
6. Пономарева О.А. «Диалогизм» романа Т.Толстой «Кысь» // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И.Герцена. – СПб., 2007. – №20 – С.160-165.
7. Пронина А. Наследство цивилизации. О романе Т. Толстой «Кысь» // Русская словесность, 2002. – №6. – С.30-33.