Изображение
деревни в романе Ф.А. Абрамова "Братья
и сестры"
Федор Александрович Абрамов
родился в 1920 году на Пинеге, в деревне
Верколе Архангельской области. С родной
северной землей он связан не только биографией:
здесь он начинал свою трудовую жизнь, эту землю он защищал на фронте
под Ленинградом, сюда его привезли раненного
после госпиталей - с этой землей он связан
и своим творчеством, своими книгами.
Закончив в 1948 году филологический факультет
Ленинградского университета, затем аспирантуру,
Ф.Абрамов работает доцентом и завкафедрой
в университете и выступает в печати с
критическими статьями о советсткой литературе.
Федора Абрамова часто называют писателем
"де-ревенской тематики".Безграничное
уважение к нелегкому крестьянскому труду
присуще как его романам , так и повестям
и рассказам . Он настойчиво заставляет
думать читателя о тех сложных и противоречивых
процессах ,социальных и экономических
,которые происходят в жизни колхозной
деревни.
В 1958 году в журнале "Нева" был опубликован
его роман "Братья и сестры". Действие
книги приходится на самые трудные военные
годы. На полях далекой северной деревни
женщины, старики и подростки, почти дети,
ведут самоотверженную борьбу за победу
над врагом, за хлеб и лес для нашей страны.
По-разному раскрылись в войну люди. Анфису
Петровну Минину общая беда распрямила,
заставила поверить в свои силы, она с
достоинством несет тяжелую ношу председателя
колхоза, деля с односельчанами и труд,
и нужду, и горе. И, закрывая книгу, мы понимаем,
что автор подвел нас к истокам героизма.
Чудом уцелев после тяжелого ранения под
Ленинградом, после блокадного госпиталя,
летом 1942 года во время отпуска по ранению
он оказался на родном Пинежье. На всю
жизнь запомнил Абрамов то лето, тот подвиг,
то"сражение за хлеб, за жизнь", которое
вели полуголодные бабы, старики, подростки.
"Снаряды не рвались, пули не свистели.
Но были похоронки, была нужда страшная
и работа. Тяжкая мужская работа в поле
и на лугу".
"Не написать "Братья и сестры"
я просто на мог... Перед глазами стояли
картины живой, реальной действительности,
они давили на память, требовали слова
о себе. Великий подвиг русской бабы, открывшей
в 1941 году второй фронт, быть может, не
менее тяжкий, чем фронт русского мужика,
как я мог забыть об этом. Первым изъяснением
любви, сострадания и восхищения русской
северной крестьянкой стал роман "Братья
и сестры".
Восемь лет вызревал замысел романа. Кончилась
война, Абрамов вернулся доучиваться в
Ленинградский университет, закончил
аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию,
стал работать на кафедре советской литературы.
Все эти годы он думал о романе, мечтал
о писательстве, но долг перед семьей старшего
брата, которая нуждалась в помощи, не
давал возможности целиком посвятить
себя литературе.
Абрамов начал писать первые главы в летние
каникулы 1950 года на хуторе Дорище Новгородской
области.
Шесть лет - во время каникул, в выходные
дни, вечерами и даже ночами работал Абрамов
над романом. За плечами автора романа
"Братья и сестры" была трудная судьба-биография:
Был трагедийный опыт деревенского подростка,
испытавшего беды коллективизации и полуголодного
существования 1930-х годов, был ранний опыт
безотцовщины и братской взаимопомощи,
был опыт ополченца-фронтовика, а затем
- опыт человека, воочию, на своих земляках,
на семье брата столкнувшегося с послевоенным
лихолетьем, с бесправным положением крестьянина,
лишенного даже паспорта, почти ничего
не получающего на трудодни и платившего
налоги за то, чего у него не было.
Абрамов пришел в литературу не только
с огромным жизненным опытом, с убеждениями
заступника народного, но и со своим словом.
В романе "Братья и сестры" мощно
зазвучала живая многоголосая народная
речь, усвоенная писателем с детства и
всегда питавшая его книги.
Трагедия войны, единение народа перед
общей бедой выявили в людях невиданные
духовные силы - братства, взаимопомощи,
сострадания, способность к великому самоотречению
и самопожертвованию. Эта мысль пронизывает
все повествование, определяет пафос романа.
И все-таки автору казалось, что ее следует
уточнить, углубить, сделать более многосложной,
многооттеночной. Для этого потребовалось
ввести неоднозначные споры, сомнения,
размышления героев о жизни, о воинской
совести, об аскетизме.
Ему хотелось подумать самому и заставить
читателя задуматься о вопросах "бытийных",не
лежащих на поверхности, а уходящих корнями
в осмысление самой сути жизни и ее законов.
С годами он все больше свя-зывал проблемы
социальные с нравственными, философским
, общечеловеческими. Думается, поэтому
он хотел переделать начало. Открыть роман
поэтически-философской картиной летящих
журавлей, соотнести извечные законы природы,
которым повинуются мудрые птицы, с варварством
людей.
"Небывалое, непостижимое творилось
на земле. Пылали леса. Вздымались к небу
пожарища. Гремели громы не с небес, с земли!
Железным дождем секло и снизу и сверху
- и тогда падали их неделями летевшие
товарищи, клин терял свой изначальный,
с незапамятных времен установленный
рисунок. С кормежкой было худо - часто
не находили былых жировок, им не махали
с земли, как прежде, не кричали мальчишки:
журавушки, куда
вы?.. А они все летели и летели, повинуясь
древнему закону, на свои древние гнездовья,
в северные леса, на болота, на животворные
воды Заполярья".
Природа, люди, война, жизнь... Подобные
размышления хотел ввести писатель в роман.
Об этом - внутренний монолог Анфисы: "Растет
трава, цветы не хуже, чем в мирные годы,
жеребенок скачет и радуется вокруг матери.
А почему же люди - самые разумные из всех
существ - не радуются земной радости,
убивают друг друга?.. Да что же это происходит-то?
Что же такое мы, люди? Ведь и немцы люди.
И у них матери и отцы. И что же это за матери,
которые благословляют своих сыновей
на убийства? Да не может быть, не может
быть... Нет таких матерей. Что- то другое
тут, что-то другое... А что? Кто ей скажет
это? Да и к кому обращаться с этим? До этого
ли теперь людям?.. Только надо ли задумываться
сейчас? Об этом ли надо думать?". О смысле
жизни размышляет после гибели сына и
смерти жены Степан Андреянович: "Вот
и жизнь прожита. Зачем? К чему работать?
Ну, победят немца. Вернутся домой. А что
у него? Ему-то что? И, может быть, следовало
жить, для Макаровны. Единственный человек
был около него, и того проворонил. Так
зачем же мы живем? Неужели только работать?"
И тут же автор обозначил переход к следующей
главе: "А жизнь брала свое. Ушла Макаровна,
а люди работали". Но главный вопрос,
который хотел укрупнить Абрамов,- это
вопрос о совести, об аскетизме, об отречении
от личного во имя общего. "Имеет ли
право человек на личную жизнь, если все
кругом мучаются?" Вопрос наисложнейший.
Поначалу автор склонялся к идее жертвенности.
В дальнейших заметках к характерам и
ситуациям, связанным с Анфисой, Варварой,
Лукашиным, он усложнил проблему. Запись
от 11 декабря 1966 года: "Можно ли полнокровно
жить, когда кругом беды? Вот вопрос, который
приходится решать и Лукашину. и Анфисе.
Нельзя. Совесть и пр. Нельзя жить полнокровно
сейчас. А когда же жить человеку?
Гражданская война, пятилетки, коллективизация,
война... Лукашин полон сомнений, но в конце
концов на вопрос "Возможна ли теперь
любовь?" он отвечает: "Возможна! Именно
теперь и возможна. Нельзя отменить жизнь.
А на фронте? Ты думаешь, у всех пост великий?
Да возможно ли это?" Анфиса думает иначе:
"Каждый решает так, как он может. Я не
осуждаю. А сама не могу. Как я бабам посмотрю
в глаза?" Максимализм Анфисы автор
хотел объяснить крепкими нравственными
устоями в ее староверской семье. "Раз
горе а доме - каждый день покойники - разве
может она отдаваться радости? Разве не
преступно это? Все прабабки и бабки, хранившие
верность до гроба своим мужьям в их роду,
восставали против ее любви, против страсти.
Но и Анфису заставлял автор больше сомневаться,
искать ответа. Анфиса терзается: любить
должна была Настя, ее должна была одарить
всеми дарами жизнь, а на самом деле любить
выпало ей, Анфисе. Да разве справедливо
это? Кто, кто определяет все это, заранее
рассчитывает? Почему один человек умирает
в молодости, а другой живет?.
Анфиса, когда узнала, что Настя обгорела,
калекой стала, надела на себя вериги.
Стоп. Никакой любви! Она стала сурова,
аскетична, что называется, в ногу со своим
временем. И думала: так и надо. В этом ее
долг. Но людям это не понравилось. Людям,
оказывается, больше нравилась прежняя
Анфиса - веселая, неунывающая, жадная
до жизни. И именно тогда о ней с восторгом
говорили бабы:
- Ну, женка! Не падает духом.Еще и нас тянет.
А когда она стала аскетом, худо стало
и людям! И бабы даже спрашивают ее: что
с тобой, Анфиса? Не заболела ли ты? Ходишь
- лица на тебе нет и брови не раздвинешь...
Страшно на тебя глядеть. И люди не идут
к ней. А она ведь хотела им добра, для них
надевала на себя власяницу.
Хотел писатель ввести дорогие ему представления
о старых традициях северян, не знавших
даже запоров в доме: поставят приставку
- и все. "Открыт дом - хоть все вынеси.
Удивительная доверчивость северян...
Избушки охотничьи. Все остается. Лучина.
Хлеб. Взаимовыручка. И Лукашин был благодарен
этому краю. Он омылся в ключевых родниках...
он окреп, набрался сил. И не только физических,
но и духовных. Он окунулся в живой, родниковой
воде... Он влюбился в этот первозданный
край".
Роман не сразу нашел благосклонных издателей.
"Два года его отфутболивали редакции",
- вспоминал писатель. Не приняли его журналы
"Октябрь", "Новый мир". "Братья
и сестры" увидели свет в 1958 году в журнале
"Нева". И тут совершилось почти чудо.
Роман сразу был встречен критикой доброжелательно.
За 1959-1960 годы появилось более тридцати
рецензий в газетах и журналах. В 1959 году
он вышел отдельной книгой в Лениздате,
в 1960-м - в "Роман-газете", а в 1961-м был
переведен и превосходно издан в Чехословакии.
Первые рецензенты "Братьев и сестер"
отмечали мужество Абрамова, сумевшего
достойно рассказать о трагедии народной,
о бедах и страданиях, о цене самопожертвования
рядовых тружеников. Абрамов сумел "взглянуть
в душу простого человека", он ввел в
литературу целый пекашинский мир, представленный
разнообразными характерами. Не будь последующих
книг тетралогии, все равно остались бы
в памяти семья Пряслиных, Анфиса, Варвара,
Марфа Репишная, Степан Андреянович.
Тема: - Судьба человека в романе Ф. А Абрамова
«Братья и сестры»
Романы “Братья и сестры” и
“Две зимы и три лета” вместе с романами
“Пути-перепутья” и “Дом” составляют
тетралогию писателя Федора Абрамова
“Братья и сестры”, или, как назвал произведение
автор, “роман в четырех книгах”. Объединенные
общими героями и местом действия (северное
село Пекашино), эти книги повествуют о
тридцатилетней судьбе русского северного
крестьянства, начиная с военного 1942 года.
За это время состарилось одно поколение,
возмужало второе и подросло третье. И
сам автор обретал мудрость со своими
героями, ставил все более сложные проблемы,
вдумывался и вглядывался в судьбы страны,
России и человека. Более двадцати пяти
лет создавалась тетралогия (1950—1978). Более
двадцати пяти лет не расставался автор
с любимыми героями, искал вместе с ними
ответа на мучительные вопросы: да что
же такое эта Россия? Что мы за люди? Почему
мы буквально в нечеловеческих условиях
сумели выжить и победить врага и почему
в мирное время не смогли накормить людей,
создать подлинно человеческие, гуманные
отношения, основанные на братстве, взаимопомощи,
справедливости?
О замысле первого романа “Братья и сестры”
Федор Абрамов неоднократно рассказывал
на встречах с читателями, в интервью,
в предисловиях. Чудом уцелев после тяжелого
ранения под Ленинградом, после блокадного
госпиталя, летом 1942 года во время отпуска
по ранению он оказался на родном Пинежье.
На всю жизнь запомнил Абрамов то лето,
тот подвиг, то “сражение за хлеб, за жизнь”,
которое вели полуголодные бабы, старики,
подростки. “Снаряды не рвались, пули
не свистели. Но были похоронки, была нужда
страшная и работа. Тяжкая мужская работа
в поле и на лугу”. “Не написать “Братья
и сестры” я просто на мог... Перед глазами
стояли картины живой, реальной действительности,
они давили на память, требовали слова
о себе. Великий подвиг русской бабы, открывшей
в 1941 году второй фронт, быть может не менее
тяжкий, чем фронт русского мужика, — как
я мог забыть об этом?” “Только правда
— пря- мая и нелицеприятная” — писательское
кредо Абрамова. Позднее он уточнит: “...Подвиг
человека, подвиг народа измеряется масштабом
содеянного, мерой жертв и страданий, которые
он приносит на алтарь победы”.
Сразу же после выхода романа писатель
столкнулся с недовольствами земляков,
которые узнавали в некоторых героях свои
приметы. Тогда Ф. А. Абрамов, может быть,
впервые ощутил, как трудно говорить правду
о народе самому народу, развращенному
как лакировочной литературой, так и пропагандистскими
хвалебными речами в его адрес. Ф. А. Абрамов
писал: “Земляки меня встретили хорошо,
но некоторые едва скрывают досаду: им
кажется, что в моих героях выведены некоторые
из них, причем выведены не совсем в лестном
свете. И бесполезно разубеждать. Кстати,
знаешь, на что опирается лакировочная
теория, теория идеального искусства?
На мнение народное. Народ терпеть не может
прозы в искусстве. Он и сейчас предпочтет
разные небылицы трезвому рассказу о его
жизни. Одно дело его реальная жизнь, и
другое дело книга, картина. Поэтому горькая
правда в искусстве не для народа, она
должна быть обращена к интеллигенции.
Вот штуковина: чтобы сделать что-нибудь
для народа, надо иногда идти вразрез с
народом. И так во всем, даже в экономике”.
Эта трудная проблема будет занимать Ф.
А. Абрамова все последующие годы. Сам
писатель был уверен: “Народ, как сама
жизнь, противоречив. И в народе есть великое
и малое, возвышенное и низменное, доброе
и злое”. “Народ — жертва зла. Но он же
опора зла, а значит, и творец или, по крайней
мере, питательная почва зла”, — размышляет
Ф. А. Абрамов.
Ф. А. Абрамов сумел достойно рассказать
о трагедии народной, о бедах и страданиях,
о цене самопожертвования рядовых тружеников.
Ему удалось “взглянуть в душу простого
человека”, он ввел в литературу целый
пекашинский мир, представленный разнообразными
характерами. Не будь последующих книг
тетралогии, все равно остались бы в памяти
семья Пряслиных, Анфиса, Варвара, Марфа
Репишная, Степан Андреянович.
Трагедия войны, единение народа перед
общей бедой выявили в людях невиданные
духовные силы — братства, взаимопомощи,
сострадания, способность к великому самоотречению
и самопожертвованию. Эта мысль пронизывает
все повествование, определяет пафос романа.
И все-таки автору казалось, что ее следует
уточнить, углубить, сделать более многосложной,
неоднозначной. Для этого потребовалось
ввести неоднозначные споры, сомнения,
размышления героев о жизни, о воинской
совести, об аскетизме. Ему хотелось подумать
самому и заставить читателя задуматься
о вопросах “бытийных”, не лежащих на
поверхности, а уходящих корнями в осмысление
самой сути жизни и ее законов. С годами
он все больше связывал проблемы социальные
с нравственными, философскими, общечеловеческими.
Природа, люди, война, жизнь... Подобные
размышления хотел ввести писатель в роман.
Об этом — внутренний монолог Анфисы:
“Растет трава, цветы не хуже, чем в мирные
годы, жеребенок скачет и радуется вокруг
матери. А почему же люди — самые разумные
из всех существ — не радуются земной
радости, убивают друг друга?.. Да что же
это происходит-то? Что же такое мы, люди?”
О смысле жизни размышляет после гибели
сына и смерти жены Степан Андреянович:
“Вот и жизнь прожита. Зачем? К чему работать?
Ну, победят немца. Вернутся домой. А что
у него? Ему-то что? И, может быть, следовало
жить для Макаровны. Единственный человек
был около него, и того проворонил. Так
зачем же мы живем? Неужели только работать?”
И тут же автор обозначил переход к следующей
главе: “А жизнь брала свое. Ушла Макаровна,
а люди работали”. Но главный вопрос, который
хотел выделить Абрамов, — это вопрос
о совести, об аскетизме, об отречении
от личного во имя общего. “Имеет ли право
человек на личную жизнь, если все кругом
мучаются?” Вопрос наисложнейший. Поначалу
автор склонялся к идее жертвенности.
В дальнейших заметках к характерам и
ситуациям, связанным с Анфисой, Варварой,
Лукашиным, он усложнил проблему. Запись
от 11 декабря 1966 года: “Можно ли полнокровно
жить, когда кругом беды? Вот вопрос, который
приходится решать и Лукашину, и Анфисе.
Нельзя. Совесть и пр. Нельзя жить полнокровно
сейчас. А когда же жить человеку?”
Гражданская война, пятилетки, коллективизация,
война... Лукашин полон сомнений, но в конце
концов на вопрос “Возможна ли теперь
любовь?” он отвечает: “Возможна! Именно
теперь и возможна. Нельзя отменить жизнь.
А на фронте? Ты думаешь, у всех пост великий?
Да возможно ли это?” Анфиса думает иначе:
“Каждый решает так, как он может. Я не
осуждаю. А сама не могу. Как я бабам посмотрю
в глаза?” Максимализм Анфисы автор хотел
объяснить крепкими нравственными устоями
в ее староверской семье. “Раз горе в доме
— каждый день покойники, — разве может
она отдаваться радости? Разве не преступно
это? Все прабабки и бабки, хранившие верность
до гроба своим мужьям в их роду, восставали
против ее любви, против страсти”. Но и
Анфису заставлял автор больше сомневаться,
искать ответа. Анфиса терзается: любить
должна была Настя, ее должна была одарить
всеми дарами жизнь, а на самом деле любить
выпало ей, Анфисе. Да разве справедливо
это? Кто, кто определяет все это, заранее
рассчитывает? Почему один человек умирает
в молодости, а другой живет?
Когда Анфиса узнает, что Настя обгорела,
стала калекой, она надевает на себя вериги.
Стоп. Никакой любви! Она стала сурова,
аскетична, что называется, в ногу со своим
временем. И думала: так и надо. В этом ее
долг. Но людям это не понравилось. Людям,
оказывается, больше нравилась прежняя
Анфиса — веселая, неунывающая, жадная
до жизни. И именно тогда о ней с восторгом
говорили бабы: “Ну, женка! Не падает духом.
Еще и нас тянет”. А когда Анфиса становится
аскетом, худо становится и людям. И люди
не идут к ней. А она ведь хотела им добра,
для них надевала на себя власяницу.
Нравственно аскетическое и язычески
жизнелюбивое отношение к миру принимало
в романе и в других произведениях Ф. А.
Абрамова самые многоликие формы. Крайний
аскетизм и эгоистически бездумное жизнелюбие
были одинаково неприемлемы для писателя.
Но он понимал, как трудно найти правду
— истину в этом мире. Потому вновь и вновь
сталкивал противоположные натуры, взгляды,
убеждения, искания в сложных жизненных
ситуациях.
Что же, по мнению писателя, должно помочь
человеку найти ответы на те сложные вопросы,
которые ставит перед ним жизнь? Только
сама жизнь, дорогая сердцу автора природа,
те “ключевые родники”, в которых омывается
герой романа и от которых набирается
сил, “и не только физических, но и духовных”.