Автор работы: Пользователь скрыл имя, 16 Марта 2014 в 22:44, реферат
Говоря о динамизме тютчевской поэзии, мы имеем в виду в основном не это. В ней рядом с образом мира в покое дан образ мира в грозе и буре, – и этот образ у Тютчева особенно важен, связан с наиболее глубокими думами и значительными переживаниями поэта.
В ранних стихах мы находим образ грозы, восхищающей и подымающей душу своим веселым буйством. Особенно характерно известное стихотворение конца 20-х годов «Весенняя гроза» («Люблю грозу в начале мая...») с «молодыми раскатами» «как бы резвяся и играя» грохочущего грома, которому «вторит весело» и «гам лесной и шум нагорный»; стихотворение завершается смехом «ветреной Гебы». Эта веселая гроза разражается в знакомом нам «светлом мире»: гром грохочет «в небе голубом», и солнце золотит нити дождя.
ГЛАВА 1.«Мир, избытком жизни упоенный…»: мотив грозы в весенней лирике Ф.И. Тютчева.
Поэзия Тютчева – поэзия контрастов. Светлому миру гармонического наслаждения противопоставлен в ней мрачный мир холода, тьмы и мертвенной неподвижности. Противопоставлен не только в творчестве Тютчева в целом, но в большом ряде стихотворений, темой которых: является именно контраст между «светлым» и «мрачным» краем. Это противопоставление не только погоды и сезона, но именно края - севера и юга.
Зимний мир – оледенелый, оцепенелый, «околдованный». Отсюда – тема чародея («О Север, Север – чародей…», «И холод, чародей всесильный…», «Как околдованный зимой», «Чародейкою-зимою…»), тема жизни замороженной и таящейся лишь в глубине, и - тема весны, расколдовывающей природу от зимних чар. При этом часты прямые психологические аналогии: жизни ключа под леденеющим потоком и ключа жизни «подо льдистою корой» «в груди осиротелой, убитой хладом бытия», природы, пробуждающейся от зимнего сна, и пробуждения души и т. п.
В поэзии Тютчева показаны переходные состояния между светом и тьмой, теплом и холодом – состояния, как бы совмещающие противоположности уходящего света и надвигающейся тьмы и т. п.
Рядом со стойкими символами дня и ночи, лета и зимы у Тютчева часты переходные, так сказать, времена суток и года: утро и вечер, весна и осень. В стихах об утре Тютчев настойчиво возвращается ко времени, когда первые лучи света разгоняют ночной мрак (например, «Альпы», «Декабрьское утро», «Молчит сомнительно Восток...», «Вчера, в мечтах обвороженных...»). Весну Тютчев любит показывать в ее первых днях, когда еще не ушла зима:
Еще в полях белеет снег,
А воды уж весной шумят.
Здесь же можно назвать также стихотворения «Еще земли печален вид...», «Зима недаром злится...», «И в Божьем мире то ж бывает...»).
Но существенно, что Тютчев дает эти наблюдения как примеры постепенного движения. Он рисует природу в процессе ее изменения. Это стремление улавливать процесс изменения в природе – новое и важное достижение русской лирики, которому у Тютчева будут учиться и поэты и прозаики.
Пейзаж дается поэтом в динамике, движении. Об этом говорит В.Н. Касаткина в монографии «Поэтическое мировоззрение Ф.И. Тютчева»: «Движение в природе мыслится Тютчевым не только как механическое перемещение, но и как взаимосвязь, взаимопереход явлений, переход одного качества в другое, как борьба противоречивых проявлений. Поэт улавливал диалектику движения в природе»1. Причем диалектика явлений природы отражает таинственные движения человеческой души. Конкретно-зримые приметы внешнего мира порождают субъективное впечатление.
А.А. Фет пишет о стихотворениях Тютчева: «По свойству своего таланта г. Тютчев не может смотреть на природу без того, чтобы в душе его единовременно не возникала соответственная яркая мысль. До какой степени природа является перед ним одухотворенной, лучше всего выражает он сам»2:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик –
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…»
Прав современный исследователь, утверждающий, что «в восприятии Тютчевым природы нет ничего неподвижного, мертвого: все движется, дышит, живет»3. Поэт обычно изображает смену одного явления другим, переход из одного состояния в другое. Если образ весны в одноименной оде Тютчева предстает перед читателем в своем «классическом» обличии, как некое олицетворенное «божество», которое «слетает» к людям и «цветами сыплет над землею», то в двух стихотворениях того же заграничного периода — «Весенние воды» и «Еще земли печален вид...» образ весны лишается всякой условности и статичности. Тютчев рисует не пору расцвета весны с традиционными «соловьями» и «розами», а самый момент ее наступления, когда жизненные силы природы рвутся наружу из зимнего плена. Характерны контрастные зачины обоих стихотворений:
Еще в полях белеет снег,
А воды уж весной шумят...
(«Весенние воды», 1830)
Еще земли печален вид,
А воздух уж весною дышит...
(«Еще земли печален вид…», 1836)
Однако, говоря о динамизме тютчевской поэзии, мы имеем в виду в основном не это. В ней рядом с образом мира в покое дан образ мира в грозе и буре, – и этот образ у Тютчева особенно важен, связан с наиболее глубокими думами и значительными переживаниями поэта.
В ранних стихах мы находим образ грозы, восхищающей и подымающей душу своим веселым буйством. Особенно характерно известное стихотворение конца 20-х годов «Весенняя гроза» («Люблю грозу в начале мая...») с «молодыми раскатами» «как бы резвяся и играя» грохочущего грома, которому «вторит весело» и «гам лесной и шум нагорный»; стихотворение завершается смехом «ветреной Гебы». Эта веселая гроза разражается в знакомом нам «светлом мире»: гром грохочет «в небе голубом», и солнце золотит нити дождя.
В стихотворении «Весенняя гроза» не только человек сливается с природой, но и природа одушевляется, очеловечивается: «весенний, первый гром, как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом», «повисли перлы дождевые, и солнце нити золотит». Весеннее действо развернулось в высших сферах и встретилось с ликованием земли – гор, лесов, горных потоков – и восторгом самого поэта.
«С детских лет это стихотворение, его образы и его звучание слились для нас с образом и звучанием весенней грозы. Стихотворение давно стало наиболее емким и поэтически точным выражением грозы – над полем, лесом, садом, над зелеными просторами зачинающейся весны в России» – читаем мы в критической статье Льва Озерова «Люблю грозу в начале мая…(История одного стихотворения)» – «Шестнадцать алмазных строк русской лирики Тютчев хранил в своей душе четверть века. И это ли не чудо сосредоточенного мастерства!»4.
«Гроза у Тютчева дается во всей реальности, чувственной – зрительной и слуховой – непосредственности, и все же это не только образ грозы. Это одновременно образ молодости, весны жизни, взволнованности, обновления, бодрости творческого духа, мира озаренного, нового… Каждому человеку в каждую из весен его жизни стихотворение это скажет всякий раз новое и по-новому, вбирая в себя, в данный Тютчевым текст всю биографическую и психологическую полноту восприятия этого человека. Таким образом, предложенный поэтом текст наполняется жизнью, ее смыслом, ее оттенками – живая жизнь классического произведения, его бессмертие»5.
«Буйство молодое», «избыток чувств и сил» передан в рассматриваемом стихотворении. Тютчев, как кубок, наполнен восторгом перед жизнью. «Кубок – слово здесь не случайное, звук не пустопорожний. «Ветреная Геба» – богиня юности. Геба проливает из громокипящего кубка на землю дождь. В слове, в эпитете «громокипящий» собраны воедино, как в аккорд, все прозвучавшие в стихотворении звуки, основные звуки. Они-то и создают звуковое лицо стихотворения: «гро» – гроза, «мок» – мокро, влажно, много воды, «и» – соединены все предыдущие звуки с концовкой «пящий» – закипающие, шипящие, опьяняющие звуки, пена, тот же избыток не кануна, не начала, а конца»6.
Как и в стихотворении «Зима недаром злится» (1836), в котором в духе русской народной обрядовой поэзии персонифицированы времена года, – зима в образе старой колдуньи и весна в образе прекрасного дитяти, такую же персонификацию наблюдаем мы и в стихотворении «Весенняя гроза» (1828–1854). «Только на первый взгляд весенний первый гром, выражаясь языком поэта, «бестелесен», но грохочет он, «резвяся и играя», он одушевленное существо. Игре грома весело вторит лес, он тоже одухотворен. И вполне оправдан поэтому появляющийся в последнем четверостишии образ ветреной Гебы, кормящей Зевсова орла: бесхитростная мифология русского народа, по-своему олицетворившая грозу, сопоставляется поэтом с мифологией древнегреческой: они различны, но вполне соотносимы друг с другом, ибо и там и здесь отражено «древнее» миросозерцание»7.
«Люблю грозу в начале мая» – на редкость веселое, ничем не омрачаемое, вакхически-бодрое стихотворение. Озорное, искрометное, молодое. Среди не очень уж многочисленных самозабвенно-бодрых созданий русской поэзии оно занимает одно из первых мест. Предгрозовые тучи не затмевают чела поэта. Гром грохочет не в сумрачном, хмуром, закрытом облаками небе, он «грохочет в небе голубом». Гром здесь не устрашает, а радует, раскаты его не грозовые, не пугающие своей сумрачностью и внутренней силой, а «молодые», раскрепощенные, обещающие. Это праздник синевы и солнца, гром зовет не на сечу, а на волю. И первое слово стихотворения – самое сильное, ласковое, обволакивающее душу надеждой и верой, самое сокровенное и желанное – «люблю». «Люблю грозу» и уточняющее – «в начале мая» – звучит не календарно, а непреднамеренно-празднично, зазывно, обещающе, зелено, светло, молодо»8. Такое прочтение стихотворения Тютчева мы видим у Льва Озерова.
Опровержение этого мнения мы находим в вышеупомянутой статье Г. Никитина: «Поэт рассказывает кому-то не о конкретной грозе, не о живом созерцании, а о своем впечатлении, о той музыке, которая оставила след в его душе. Это не гроза, а некий миф о ней – прекрасный и возвышенный. Некая игра природных сил, в которой акустическое начало превышает визуальное, чему содействует аллитерация, звукоподражание. Через все стихотворение проходят льющиеся, гремящие, гулко-рокочущие звуки «г», «л», «р». Географические и «национальные» приметы отходят на второй план. Ошибки и неточности в изображении («Вот дождик брызнул, пыль летит», «В лесу не молкнет птичий гам») не имеют никакого значения и тонут в общем гаме и шуме. Все подчинено общему настроению, празднику и игре света и радости. А чтобы мы не ошиблись, поэт подсказывает нам резюме:
Ты скажешь: ветреная Геба.
Кормя Зевесова орла.
Громокипящий кубок с неба.
Смеясь, на землю пролила» 9.
Свои первые стихи о природе Тютчев написал в Германии. Там родилась, ставшая знаменитой, его «Весенняя гроза». Вот как она выглядела в «немецком» варианте, впервые напечатанная в 1829 году в журнале Раича «Галатея»:
Люблю грозу в начале мая:
Как весело весенний гром
Из края до другого края
Грохочет в небе голубом!
И вот как эта первая строфа звучит уже в «русской» редакции, то есть переработанной поэтом после возвращения на родину:
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
В процессе исследования мы обнаружили очень интересные факты в книге Анатолия Горелова «Три судьбы: Ф. Тютчев, А. Сухово-Кобылин, И. Бунин»: «Хрестоматийная «Весенняя гроза» имеет двойную дату: 1828-1854, – при второй публикации добавление новой строфы несколько ослабило представление грозы игрищем резвящихся античных богов. В школьных учебниках стихотворение часто помещалось вовсе без «ветреной Гебы». Однако и в усеченном виде «жизнерадостность» грозы все же сохранялась.
Любопытно, что сын бывшего крепостного и кухарки, поэт-символист Федор Сологуб презрительно третировал подобную «дворянскую грозу». Н.С. Тихонов рассказывал по этому поводу: «Я помню, как однажды желчный старик, поэт Сологуб, тыча в стихотворение Тютчева, язвительно скандировал:
«Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом».
– Дворянские стишки, дворянские, – говорил он мне. – Видите ли, гром, резвяся и играя, представлен. Да разве грому подобает «резвиться»? Гроза исполняет суровое дело природы, а у него выходит, что все на забаву поэту-дворянину. И небо «голубое», а разве при настоящей грозе небо голубое? Крестьянин так бы не написал. Крестьянину гроза не безразлична, а Тютчеву нужно чистое наслаждение, хлеб-то он презирал, а все стихотворение для того, чтобы Геба проливала из кубка вино на землю, мировоззрение такое – ничего не поделаешь» 10.
Н.С. Тихонов заметил по поводу высказывания Федора Сологуба: «Упорства Тютчева, не желавшего видеть грозу в своем стихотворении иначе, как отражением мифического действия, игрой божественных капель громокипящего кубка, – этого упорства, на котором настаивал Сологуб, не было. Тютчев не мог писать иначе. Стихотворение было рождено в той естественности поэтического мировоззрения, какое для него было совершенно незаменимым»11.
Геннадий Никитин в статье «Люблю грозу в начале мая…» говорит, что образы, картины, чувства, заключенные в стихотворении «Весенние воды» «…представляются подлинными и живыми, они воздействуют на читателя непосредственно и глубоко, видимо, потому что находят отклик в подсознании. Согласованность и слитность смысла, слова и музыки усиливают этот эффект, проявляясь не как статичное, а подвижное, динамическое единство»12.
Перевернем несколько страниц в сборнике стихов Тютчева и перечитаем другое его стихотворение под характерным заглавием «Успокоение»:
Гроза прошла — еще курясь, лежал
Высокий дуб, перунами сраженный,
И сизый дым с ветвей его бежал
По зелени, грозою освеженной.
А уж давно, звучнее и полней,
Пернатых песнь по роще раздалася,
И радуга концом дуги своей
В зеленые вершины уперлася.
Здесь опять-таки, несмотря на образ поверженного дуба, гроза не нарушает гармонии природы. Бросаются в глаза, в частности, контрастные образы сизого дыма и освеженной зелени. Последний образ близок к другому, которым открывается стихотворение Тютчева «Утро в горах»:
Лазурь небесная смеется,
Ночной омытая грозой...