Ремейки классических сюжетов в современной литературе (традиции А.П. Чехова)

Действие происходит в 2002 г., в дачном академическом поселке. На старой, разваливающейся даче живет  большая (7 человек) семья Лепёхиных-Дворянкиных. Огромный дачный участок (с гектар) находится там, где когда-то был  чеховский вишневый сад, «прекраснее  которого ничего нет на свете». Итак, действующие лица пьесы Л. Улицкой – потомки Ермолая Лопахина, женившегося на Ане (так, по-видимому, и не дошедшей до новой жизни с Петей Трофимовым, он ведь «выше любви»). Дача же – наследство академика Ивана Ермолаевича Лепёхина, селекционера, сталинского лауреата (судя по отчеству, сына чеховского героя). Как известно, именно Чехов заложил основы театра XXвека, где чувства и настроения, отдельные реплики и слова героев порой важнее их же поступков, а самым главным может оказаться то, что не случилось. Пьеса Улицкой узнаваемо «чеховская» не только по внешним приметам (место действия и «набор» персонажей), но и по характеру драматургического конфликта. Впрочем, ярко выраженного конфликта (в том числе и конфликта поколений) в «Русском варенье» вроде бы и нет. Внешне проблематика пьесы сосредоточена на быте: дача разваливается, постоянно гаснет свет, засорился туалет, прорвало канализацию, отключили воду, приключился пожар – бытовые трудности растут как снежный ком. Постоянно отваливающаяся дверца буфета (с этой ремарки начинается пьеса) и перевернутые стулья («красное дерево, середина XIXвека»), которые предупреждают об опасных местах в доме, – материальные приметы жизненного уклада этого «малахольного семейства». Если чеховские персонажи мечтали о работе (Ирина и Тузенбах в «Трех сестрах», Аня и Петя в «Вишневом саде») или изнывали от нее (дядя Ваня и Соня, доктор Астров, старшая из «Трех сестер» Ольга), то перед семейством Лепёхиных-Дворянкиных стоит другая проблема: как заработать? Как заработать на жизнь? «…Я единственная, кто в нашей семье работает», – совершенно справедливо замечает мать нынешних трех сестер Наталья Ивановна. «Я перевожу как машина… Сотни книг, сотни! Я переводила с французского, с итальянского, даже с испанского, которого совершенно не знала!» В «разнообразной и сложной звуковой партитуре» пьесы треск пишущей машинки, на которой по старинке, не доверяя компьютеру, печатает Наталья Ивановна – ведущий и постоянный мотив. В настоящее время она исполняет большой заказ – перевод на английский многотомника своей невестки, «народного писателя» Евдокии Калугиной.На аванс за переводы Натальи Ивановны и арендную плату за сданную квартиру в Москве на Новой Басманной (адрес чеховских «Трех сестер») семья и живет. Счет расходам идет в долларах: «…пятьсот долларов в неделю на хозяйство… молочнице уже 40 долларов должны…» Чем же занято молодое поколение дачников Лепёхиных? Старшая сестра Варвара молится и произносит гневные монологи о погибели страны; средняя, красавица Елена «с тремя языками», занимается йогой и крутит роман с «простым человеком Семёном»; муж Елены, музыкант Константин, выйдя из медитативного транса, садится к компьютеру «работать», да только никак не успевает загрузить программу – электричество все время отключают. Лиза пока студентка и, кажется, зарабатывает на жизнь виртуальным сексом (постоянно звонит ее мобильник). Действие первое, самое продолжительное во всей пьесе, начинается с жалоб Натальи Ивановны в духе чеховского дяди Вани: «Жизнь пропала! Лучшие годы! […] Все пропало. Молодость пропала! […] (Садится. Опускает лицо в ладони.)» «Наток, если ты так будешь ныть, то и старость пропадет», – резонно замечает ее старший брат, неунывающий Андрей Иванович. Последующий разговор героев, вспоминающих прошлое, – явная аллюзия к диалогу Гаева и Раневской в начале «Вишневого сада» Так вводится тема, равно важная и для Чехова, и для Улицкой – тема уходящего времени и промелькнувшей жизни.

Извечный русский  вопрос «что делать?», лейтмотивом звучащий в первом действии, касается не только бытовых затруднений, вокруг которых  все, казалось бы, и вертится. Житейские  проблемы можно решить легко: «Что делать, что делать… Продавать эту  дачу надо. Сгнила вся…», – давно  советует Лепёхиным «простой человек  Семён Золотые Руки» (берущий  минимум 100$ за починку любой неисправности). К тому же, как выяснилось, поселок  «стоит на какой-то красной черте, реконструкция…». Почти все соседи «съехали, кто  в Америку, кто в Израиль, …в Турцию!»  Хотя Ростислав, старший брат трех сестер, давно предлагает своим родным перебраться  в «совершенно новый коттедж  в ближнем Подмосковье», никто  из семьи переезжать не хочет. Почему же? «Здесь у нас родовое гнездо!»  – в один голос твердят и  стар и млад.

Действие  второе – пасхальный визит Ростислава и его супруги Аллочки, она же «народный писатель» Евдокия Калугина. Они навестили родственников, чтобы в последний раз попытаться уговорить их переехать. Эта красивая пара сорокалетних, успешных в бизнесе людей представлена автором с симпатией, хотя и не без иронии.

Ростислав – Лопахин нового времени. («Один  Ростислав трудится. А девочки…», – не без оснований сокрушается  Наталья Ивановна.) Он унаследовал  черты чеховского прадеда-прототипа: острое чувство настоящего, деловую  хватку и сентиментальность. «(Подходит к окну.) Здесь так прекрасно! Старые сосны. Там часть сада еще осталась? (Звонит мобильный.) Ты с ума сошел. Хотя последняя реплика относится к подчиненному Ростислава, который позвонил боссу по делу, она легко может быть переадресована и понята так: пора, хватит, какой сад, время не ждет! «Даже разговору быть не может…», – такой фразой Ростислава заканчивается диалог с невидимым собеседником.

Подобно «Вишневому саду», где внешний сюжет (продажа  усадьбы за долги и все сопутствующие  события) зарифмован с внутренним (знаменитое «подводное течение»), в пьесе Улицкой  есть скрытый до времени «тайный  сюжет». Оба сюжета, явный и тайный, объединяются в кульминационном  финале пьесы. В отличие от грустной чеховской комедии, сюжет «Русского  варенья», разрешается фарсом.

Улицкая, умело  и тонко выстраивающая драматургическую интригу, уже в первом действии обнаруживает присутствие «тайных механизмов»: «Мария Яковлевна. А вы не чувствуете, Наталья Ивановна, как будто немного трясет… Вибрация какая-то…» Чеховское «подводное течение» пародийно превращается в «подземное трясение», материализуясь в отдаленных ударах отбойного молотка. Хотя Маканя постоянно говорит об этом, но на нее, как водится, никто не обращает внимания (так хозяева вишневого сада не слышат слов Лопахина: «Имение ваше продается!»).

    Привязанность Натальи Ивановны к «родному пепелищу»  вполне понятна, хотя автор пьесы  и не упускает случая указать на литературное происхождение ее патриотических чувств. Средняя сестра Елена поначалу удивлена предложением брата о переезде, но в действительности совсем не прочь переселиться (только не на одну, а на две дачи); идейная Варвара печется о русской нации. Поскольку «разговор о судьбе нашей старой дачи – это разговор о судьбе всей страны», вопрос оказывается принципиально нерешаемым: «Да, да… Я понял… Так что и дальше живем, как жили» (Ростислав)

    Лепехины  не могут, а главное – не хотят  ничего менять в силу инерции и  привычки (как это знакомо и  как по-русски!), бездействие –  их способ сопротивления (новому) времени, подошедшему вплотную (к самому забору дачи). Очередной исторический «евроремонт» не для них, предпочитающих по старинке «починять».

    Визит Ростислава и Евдокии Калугиной, окончательно решивших «пойти другим путем» (действий, а не уговоров), окончился  «катастрофой» – это слово  герои пьесы склоняют на все лады. Суть «катастрофы» в том, что новый  русский Лопахин (Ростислав) отказался  и дальше спонсировать дачников Лепехиных, поэтому в ближайшее время  они «должны продержаться сами». Финал второго действия – водевильный, в духе драматических шуток и  юмористических рассказов Антоши Чехонте.

    Действие  третье – «Варенье крыжовенное царское», или «Попытка продержаться». Теплое лето – божий подарок, особенно для русских, которые, как известно, «живут в таком климате, что того и гляди снег пойдет» (закавыченная фраза, слова Маши из «Трех сестер», – один из рефренов «Русского варенья»). Особенно для Лепёхиных, перебравшихся из своей обгоревшей в предыдущем акте дачи на участок. Как и в начале пьесы, Улицкая подробно описывает их жизненный интерьер: перевернутые стулья (знаки опасности) по-прежнему на своих местах; выделяется будка уборной с новой нарядной дверью: «сто лет простоит» (за эту дверь Семён Золотые Руки содрал 100 $).

Три сестры во главе с домоправительницей Маканей  заняты изготовлением варенья на продажу:

«Мария Яковлевна. Нам надо собрать деньги на ремонт квартиры! Это варенье – наша валюта! […] Двести граммов – десять долларов»

«Елена. Я рисую этикетки! Мои этикетки стоят дороже варенья! […] как здорово получается! Сверху красными латинскими буквами – “русское варенье”, а сбоку и внизу – ягоды, ягоды…»

Предполагаемая  латинская надпись (в тексте пьесы  она не приводится) – вербальный символ абсурдности «коммерческого проекта» Лепёхиных. Отчего-то Елене, знающей  три языка, не приходит в голову, что ее этикетки-хэндмейд не могут  быть дешифрованы (прочитаны) иностранцем  в «шикарном парижском магазине», куда предполагается поставлять “Ruskoevaren’e”. К тому же и варится «валюта» из покупных ягод (своих фруктовых деревьев в наследственном саду деда-селекционера уже не осталось), а пока, в ожидании Парижа, употребляется к чаю. 

Тупик, в  который якобы загнали героев долги, условный — это пружина  театральной интриги. Он всего лишь внешнее отражение другого, поистине смертельного тупика, в который Чехов  привел и действующих лиц “Вишневого сада”, и себя, и всю русскую  литературу в ее классическом виде. Этот тупик образован векторами времени

    Ни  действие, ни бездействие Лепёхиных  ничего не меняет, их участь уже решена – и даже не Ростиславом и Евдокией Калугиной, а самим временем: русское  варенье опять забродило. «Мария Яковлевна (рассматривает на свет баночку с вареньем). Кажется, забродило! Почему это оно забродило? (Берет другую баночку.) И эта забродила. Ничего не понимаю…» «Я все жду чего-то, как будто над нами должен обвалиться дом», – так невпопад отвечает Раневская Лопахину, напоминающему ей о грозящей продаже вишневого сада. В финале «Русского варенья» дача Лепёхиных «разваливается, как карточный домик». «Подземное трясение» наконец получило разумное объяснение: на месте поселка будет станция метро. Ростислав, инвестировавший в этот проект все свои средства, осуществляет эвакуацию родных. Он «стоит посреди толчеи, величественный, самодовольный, в белом»: «Главное не волнуйся, мамочка! У тебя в новом доме собственный санузел». Заключительная сцена пьесы Улицкой (гибрид чеховских грустно-обнадеживающих финалов), несмотря на свою откровенную пародийность, не кажется смешной: «Ростислав. Хватит работать! Пора отдыхать! Здесь будет Диснейленд! Поняли? И вы увидите небо в алмазах! […] Играет музыка. Колокольный звон. […] Рев бульдозеров приближается, грузчики уволакивают за забор всех Лепёхиных…» [6, с. 189].

В сборнике пьеса «Русское варенье» помечена юбилейным 2003 г. – столетие «Вишневого сада». Будущее, о котором грезили тоскующие  герои Чехова, из виртуального пространства русской литературы переместилось  в день сегодняшний. «Настроим мы дач, и наши внуки и правнуки увидят тут новую жизнь…. » (Лопахин). Действительно, настроили и увидели: дачи стали  местом убежища не только для советской  интеллигенции, но и для значительной части народа российского. Дача как  русский образ жизни. Отвоеванный  и возделанный своими руками участок  уикэндной свободы.В историческом контексте (усадьба-дача-диснейленд) утрата Лепёхиными наследственной дачи вполне соотносима с вырубкой вишневого сада. Как и у Чехова, герои «Русского варенья» постоянно говорят о саде: «Подумай, еще недавно мы были дети, бегали в саду» (Наталья Ивановна); «А сады? Какие сады были!» (Варвара); «Там часть сада еще осталась?» (Ростислав) Имение Раневской пошло с молотка 22 августа, дом Лепёхиных взорван 19-го, «6 августа по-старому, Преображение Господне…» В финале пьесы от сада остается одно-единственное дерево. «…Чеховского вишневого сада больше не будет. Его вырубили в последней пьесе последнего русского классика» От ушедшей России нам остались природа, погода (изрядно подпорченные) и литература. Порой мы так же склонны идеализировать прошлое, как герои Чехова – будущее. На историческом векторе времени именно настоящее оказывается самым уязвимым и провальным отрезком. (Железный занавес или евроремонт. Без вариантов.) В этом плане показательно, что в пьесе Улицкой наиболее живыми и неординарными среди персонажей оказываются самый старший – дядя Дюня и самая младшая – Лиза. Среднее поколение, представители настоящего, являет собой статичные типы, а не характеры.

    При безусловной творческой самостоятельности  черты римейка легко обнаруживаются и в «Русском варенье» Людмилы  Улицкой (частичное продолжение  сюжета «Вишневого сада», набор персонажей, мотивно-тематический комплекс). Любой  римейк в той или иной мере рассчитан  на сотворчество читателя (зрителя). Конечно, пьеса Улицкой может быть воспринята и вне чеховского контекста, но знакомство с первоисточником позволяет  увидеть в этой «жутко смешной» комедии  драму русской интеллигенции  и неизбывное одиночество человека в вечном круговороте жизни.

    Сохраняется чеховское неосуждающее отношение к героям-недотепам, что не исключает наличия авторской оценки. Так, например, красавица-лентяйка Елена, подобно Соленому, «каждые пять минут пальчики душит духами «Пуазон», а Наталья Ивановна с легкостью Раневской расстается с деньгами. Используются и другие фирменные приемы Чехова-драматурга: пространные монологи-самохарактеристики героев, а также диалоги, состоящие из безадресных реплик «в сторону» (например, монолог Лизы о вырождении в первом действии или попытки Натальи Ивановны сообщить об окончании перевода 6-го тома – в третьем). Концентрированным выражением таких «диалогов глухих» являются короткие интермедии между действиями, сплошь состоящие из восклицаний, на которые никто не реагирует, и вопросов без ответов. Среди них выделяются реплики-лейтмотивы из Чехова, своеобразный лирический камертон «Русского варенья»: «Надо работать! Надо тяжело работать!», «Живем в таком климате, того и гляди снег пойдет…», «Ермолай купил имение, прекрасней которого ничего нет на свете»…

Так, оказывается, что описанное Чеховым 100 лет назад  «там и тогда» во многом объясняет  происходящее «здесь и сейчас». Пьеса  Улицкой не только о «лишних людях, вымирающей русской интеллигенции (теперь таких не делают)» , но и о литературности реальности, о нашей жизни, изъясняющейся языком классических сюжетов.  
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Заключение

В современной литературе прием интертекстуальной ссылки и

отдаленного повтора  классических образов и произведений выходит

на первый план, становясь одним из основных способов построения

художественного текста, как постмодернистского, так и реалистиче-

ского. Интертекстуальные элементы актуализируют определенные

грани смысла текста-предшественника, модифицируют и обогащают