Роман М. Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» и «Притча о блудном сыне»

 

 

 

 

 

 

РОМАН М. Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА  «ГОСПОДА ГОЛОВЛЕВЫ» И «ПРИТЧА О БЛУДНОМ СЫНЕ»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

К истории создания романа «Господа Головлевы¹»

 

Головлевская хроника первоначально не мыслилась Салтыковым как самостоятельное произведение. Она входила в «Благонамеренные речи» и задумана была в более чем скромном объеме. Но роман о Головлевых, конечно, не просто отпочковался от очередного художественно-публицистического цикла, а был подготовлен всем предшествующим творчеством Салтыкова, пристально интересовавшегося уходом с исторической арены «ветхих людей», дворян-душевладельцев, чиновников патриархальной складки. В преддверии новой революционной ситуации 1879—1881 годов Салтыков уже ясно видел резкие очертания пореформенной «переворотившейся» России. Поездки за границу (1875—1876 и 1880—1881 гг.), в свою очередь, расширяли круг наблюдений, вооружали Салтыкова новыми историческими критериями, новыми социальными измерениями происходящего. Та идейно-художественная концепция, какая реализуется в романе «Господа Головлевы» и его центральном герое, могла возникнуть и определиться в полном виде лишь на позднейшей стадии творчества Салтыкова, когда у него сложилась новая повествовательная форма, новый жанр — «общественный роман» («Господа ташкентцы», «Дневник провинциала в Петербурге»), когда он создал ряд крупных произведений, разоблачавших «принципы», «краеугольные камни» современного общества («История одного города», «Помпадуры и помпадурши», «Благонамеренные речи»). «На принцип семейственности, — сообщал автор Е. И. Утину 2 января 1881 года, — написаны мною "Головлевы"».

И в 1875–1876 годах вместо очерков автор создает «крупный роман с группировкой характеров и событий, с руководящей мыслью и широким исполнением», и одна за другой появляются главы «По-родственному», «Семейные книги», «Племяннушка», «Выморочный», «Недозволенные семейные радости».

(Историю публикаций см. в «Приложении 1».)

 

 

 

 

 

 

Библейский претекст

 

Одним из исследовательских  подходов является сопоставительное соотнесение «Господ Головлевых» с евангельским – шире – библейским текстом. Названы и описаны многие из библейских образов, сюжетов, цитат, реминисценций, которые намеренно, даже подчеркнуто и открыто писатель ввел в роман. Библейский претекст используется в романе «Господа Головлевы» на разных уровнях поэтики. Евангельские тексты  введены через цитаты (речь героев) (см. «Приложение 2»), мотивы («мотив райского сада, мотив оборотничества, мотив драконоборства»²) сюжеты и ситуации, описанные в Библии, через систему персонажей (Иуда-Иудушка).  В основу многих исследований романа была положена идея о том, что роман имеет многочисленные реминисценции и аллюзии с текстом Библии, а сцены романа являются отражением ветхозаветных притч: Семейный суд – Страшный суд, неожиданный приезд домой Степана – возвращение блудного сына, покаяние Анниньки – прощение блудницы и т.д. Роль библейского текста в романе, по оценкам ученых, неоднозначна. Одни считают, что «евангельские притчи и легенды подготавливают ситуацию, возникшую в финале хроники, делая его многоплановым и художественно мотивированным³», другие – что весь роман строится как проповедь священника, и называют его «великопостным произведением⁴». Часть исследователей пришла к выводу, что, несмотря на близость романа с Библией, «Салтыков-Щедрин использовал текст Священного писания как образец праведной жизни, при этом свое произведение составлял как его зеркальную копию⁵». Поэтому наблюдаются процессы «десакрализации, демифологизации и наполняются реалиями повседневной жизни. Подобная трансформация («от священного – к обыденному») становится показателем утраты героями романов М. Е. Салтыкова-Щедрина общечеловеческих ценностей, заключенных в христианских мотивах»⁶.

 

Место «Притчи о блудном сыне» в романе

 

Среди всех библейских мифов, легенд, притч, включенных в повествовательную  ткань романа М.Е. Салтыкова-Щедрина  «Господа Головлевы», особое место  занимает притча о Блудном сыне. Тема «блудного сына» является сквозной в романе. Все герои произведения – в той или иной мере «блудные сыновья», их судьбы раскрываются в ключе соответствующей библейской притчи. Этот евангельский текст, как показано исследователями, наделен в романе ролью архетипической⁷.

Смыслообразующая функция притчи заключается в том, что она дает ключ к интерпретации произведения, помогая постичь его глубинный смысл. Обращение к притче обусловлено во многом ее тесной связью с проблематикой романа. Семья, семейные узы, вернее, их отсутствие находятся в центре изображения и щедринской хроники. Для реализации глубинной идейной концепции произведения будут значимы такие мотивы, вводимые полисемантическим сюжетом этой притчи, как мотив возвращения, прощения, милосердия, мотив родительской любви. В романе притча о Блудном сыне становится символической формой выражения идеальных, истинно семейных отношений. Благодаря этой универсальности своего значения, она оказалась способной выполнять не только существенные смысловые, но и организующие художественные функции.

 Эта притча становится  своеобразной моделью, по которой  выстраиваются основные этапы  и события в жизни героев. Все  члены головлевского семейства в определенный момент покидают семью, рвут с ней все связи, но в конце концов после многочисленных скитаний и мытарств чувствуют неизбежную, инстинктивную потребность вернуться в родовое гнездо. Каждая жизненная история в романе – это разные варианты драмы Блудного сына.

 Однако М.Е.Салтыков-Щедрин существенно трансформирует библейскую притчу: ни один из головлевских «блудных сыновей» не получит мучительно ожидаемого прощения и избавления от бедствий, а найдет во вновь обретенной семье только равнодушие, пустоту и смерть. Во многом это было связано с тем, что героям оказывается некуда и не к кому возвращаться. Господа Головлевы всегда создавали лишь видимость существования у них крепкой семьи. «Семейная твердыня», неутомимо воздвигаемая Ариной Петровной, была только призраком, мгновенно рассеявшимся при первом испытании на жизненность.

Воплощение притчи о блудном сыне в романе

 

Текст первоисточника поддержан  на сюжетно-композиционном уровне через  использование аллюзий и реминисценций.

Возвращение Степана Головлева автор описывает следующим образом: «Было около  десяти  часов  утра,  когда  из-за  леса  показалась  белая головлевская колокольня. Лицо Степана Владимирыча побледнело, руки затряслись: он снял картуз  и перекрестился.  Вспомнилась ему евангельская  притча   о   блудном   сыне, возвращающемся домой, но он тотчас же  понял,  что,  в применении  к нему, подобные воспоминания составляют только одно обольщение». Автор напрямую называет Владимира блудным сыном, точно так же, как и Петеньку: «Но теперь он, очевидно, приехал  по  нужде, по принуждению, вследствие чего он не выразил даже ни одного из  тех  знаков радостного недоумения, которыми обыкновенно  ознаменовывает  всякий  блудный дворянский сын свой приезд в родное место». В обоих приведенных «возвращениях» мы видим не только прямые отсылки к притче, но и трансформацию ее сюжета в романе: блудные сыновья сами чувствуют и осознают, что в родительском доме они не найдут приюта и спокойствия. Родители названных «блудных сыновей», возвращающихся в отеческий дом, подтверждают своими действиями сомнения в применимости притчи о блудном сыне к головлевской жизни. Арина Петровна творит над Степаном «семейный суд», который оборачивается для Степки-балбеса «страшным судом». Иудушка же «не дал Петеньке денег, хотя, как добрый отец, приказал в минуту отъезда положить ему в повозку и курочки, и телятинки,  и пирожок. Затем он, несмотря на стужу и ветер, самолично вышел на  крыльцо проводить сына, справился, ловко ли ему сидеть, хорошо ли он  закутал  себе  ноги,  и, возвратившись  в  дом,  долго  крестил  окно  в  столовой,  посылая  заочное напутствие повозке, увозившей Петеньку.  Словом,  весь  обряд  выполнил  как следует, по-родственному.

     - Ах, Петька, Петька! - говорил он, - дурной  ты  сын!  нехороший!  Ведь вот что набедокурил... ах-ах-ах! И что бы,  кажется,  жить  потихоньку  да полегоньку, смирненько да ладненько, с папкой да с бабушкой-старушкой -  так нет! Фу-ты! ну-ты! У нас свой царь в голове есть! своим умом проживем! Вот и ум твой! Ах, горе какое вышло!

     Но  ни один мускул при этом  не дрогнул на его деревянном  лице,  ни  одна нота в его голосе не прозвучала чем-нибудь похожим на призыв блудному  сыну».

Подобная трансформация  притчи наблюдается во многих ситуациях романа (см. сопоставительную таблицу ниже).

 

 

 

 

Притча о блудном сыне	Трансформация в романе
…и сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую часть имения. И отец разделил им имение.	“Тогда Арина Петровна решилась на крайнюю меру: она "выбросила сыну кусок", который, впрочем, в то же время должен был изображать собою и "родительское благословение". Кусок этот состоял из дома в Москве... который обещал давать тысячу рублей серебром дохода...”
…А по прошествии немногих дней младший сын, собрав все, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно.	Степан “прогорает окончательно”, поступает в ополчение. К тому времени, когда он возвращается в Москву, дом его уже продан, у него в кармане — сто рублей, которые он проигрывает в карты. Степан ходит по домам зажиточных крестьян матери, живших в Москве: у кого пообедает, у кого займет денег.
…Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился;	«Было около  десяти  часов  утра,  когда  из-за  леса  показалась  белая головлевская колокольня.      Лицо Степана  Владимирыча побледнело, руки затряслись: он снял картуз  и перекрестился.  Вспомнилась  ему  евангельская  притча   о   блудном   сыне, возвращающемся домой, но он тотчас же  понял,  что,  в применении  к нему, подобные воспоминания составляют только одно обольщение».
… А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; (23) и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться!	«Арина Петровна, совсем было забывшая про существование сына, начинает выяснять, откуда он брал водку, и впервые входит в комнату Степана. “Комната была грязна, черна, заслякощена, так что даже ей, не знавшей и не признававшей никаких требований комфорта, сделалось неловко”».
… а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся.	«Головлево - это сама смерть, злобная, пустоутробная; это смерть,  вечно подстерегающая новую жертву. Двое дядей тут умерли; двое двоюродных  братьев здесь получили "особенно тяжкие" раны,  последствием  которых была  смерть; наконец, и Любинька... Хоть и кажется, что она умерла где-то в Кречетове "по своим делам", но начало "особенно тяжких" ран несомненно положено  здесь,  в Головлеве. Все смерти, все  отравы,  все язвы  -  все идет  отсюда.  Здесь происходило кормление протухлой  солониной, здесь впервые  раздались  в  ушах сирот слова: постылые, нищие, дармоеды, ненасытные  утробы  и  проч.;  здесь ничто не проходило им даром, ничто не укрывалось  от  проницательного  взора черствой и блажной старухи: ни лишний кусок, ни изломанная  грошовая  кукла, ни изорванная тряпка, ни стоптанный башмак. Всякое правонарушение немедленно восстановлялось или укоризной,  или  шлепком.  И вот,  когда они получили возможность  располагать  собой  и  поняли,  что  можно  бежать   от   этого паскудства, они и бежали... туда! И никто не удержал их  от  бегства,  да  и нельзя было удержать, потому что хуже, постылее  Головлева не  предвиделось ничего».

 

При такой, казалось бы, полемической заостренности щедринского произведения по отношению к библейскому источнику происходит утверждение смысла, заложенного в притче о Блудном сыне⁸. Только крепкие семейные узы вызывают ощущение полнокровного и гармоничного существования, и поэтому именно эта притча становится в хронике тем нравственным критерием, по которому оценивается жизнь героев. Ни  один из членов семьи Головлевых не выдерживает такой проверки и получает соответствующее наказание. Таким образом, притча о Блудном сыне делает логически обоснованным возникновение в романе мотива расплаты, Божьего наказания, с помощью которого нагнетается жуткая атмосфера угасания и вырождения головлевского рода.

¹ Покустаев Е. И., Прозоров В. В., Баскаков В. Н. Комментарии: М.Е. Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы // М.Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в 20 т. -  М., 1972. Т. 13.

² Омельницкая Е. Ю. Трансформация библейских мотивов в романах М. Е. Салтыкова-Щедрина // Ярославский педагогический вестник. 2012, № 2, т. I (Гуманитарные науки). С. 210-213.

³ Ремпель Е. А. Диссертация. Библейские речения, сюжеты и мотивы в творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина: «История одного города», «Господа Головлевы», «Пошехонская старина». – Саратов, 2004.

⁴ Варакина Е. «Како может Бог прокаженное житие убелити и очистити». (О романе Салтыкова-Щедрина "Господа Головлевы"). – 2004. [Режим доступа (23.05.2013): сайт «Православный поклонник на Святой земле» http://palomnic.org/bibl_lit/obzor/saltykov/1/]

⁵ Ларионова Н. П. Поруганные семейные ценности (по роману М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы») // VI Всероссийские научно-образовательные Знаменские чтения «Духовные ценности российского общества в XXI веке», 2010.

⁶ Омельницкая Е. Ю. Трансформация библейских мотивов в романах М. Е. Салтыкова-Щедрина // Ярославский педагогический вестник. 2012, № 2, т. I (Гуманитарные науки). С. 210-213.

⁷ См. об этом: Колесников А. А. Переосмысление архетипа "блудного сына" в романе Салтыкова-Щедрина "Господа Головлевы" // Писатель, творчество: современное восприятие. Курск, 1999. С. 38-52.

⁸ См. об этом: Ремпель Е. А. Притча о Блудном сыне в художественной системе романа  М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы»