Своеобразие темы любви в лирике А.А.Ахматовой

Своеобразие темы любви в  лирике А.А.Ахматовой    

Мир глубоких и драматических  переживаний, очарование, богатство  и неповторимость личности запечатлелись  в любовной лирике Анны Ахматовой. Тема любви, безусловно, занимает в ее поэзии центральное место. Неподдельная искренность, предельная откровенность в сочетании  со строгой гармонией, лаконичной емкостью поэтического языка любовных стихотворений  Ахматовой позволили ее современникам  называть ее русской Сафо сразу же после выхода первых поэтических  сборников. Ранняя любовная лирика воспринималась как своеобразный лирический дневник. Однако изображение романтически преувеличенных чувств не свойственно поэзии Анны Ахматовой, Она говорит о простом  человеческом счастье и о земных, обычных горестях: о разлуке, измене, одиночестве, отчаянии — обо всем, что близко многим, что способен испытать и понять каждый.  
    Любовь в лирике А. Ахматовой предстает как “поединок роковой”, она почти никогда не изображается безмятежно, идиллически, а наоборот — в предельно кризисном выражении: в момент разрыва, разлуки, утраты чувства или первого бурного ослепления страстью. Обычно ее стихи — начало драмы или ее кульминация. “Мукой живой души” платит ее лирическая героиня за любовь. Сочетание лиризма и эпичности сближает стихи А. Ахматовой с жанрами романа, новеллы, драмы, лирического дневника. Одна из тайн ее поэтического дара заключается в умении полно выразить самое интимное и чудесно-простое в себе и окружающем мире. В ее стихах поражает “струнная напряженность переживаний и безошибочная меткость острого их выражения. В этом сила Ахматовой...” (Н. В. Недоброво).  
    Тесно переплетены в стихах Анны Ахматовой тема любви и тема творчества. В духовном облике героини ее любовной лирики угадывается “крылатость” творческой личности. Трагическое соперничество Любви и Музы отразилось во многих произведениях, начиная с раннего, 1911 года, стихотворения “Музе”, где Муза-сестра отнимает “Золотое кольцо” — символ земных радостей — и обрекает лирическую героиню на “любовную пытку”. Однако Ахматова предвидит, что поэтическая слава не может заменить любви и счастья земного. Интимная лирика А. Ахматовой не ограничена лишь изображением отношений любящих. В ней всегда — неиссякаемый интерес поэта к внутреннему миру человека. Неповторимость ахматовских стихов о любви, оригинальность поэтического голоса, передающего самые сокровенные мысли и чувства лирической героини наполнены глубочайшим психологизмом. Как никто другой Ахматова умеет раскрыть самые потаенные глубины внутреннего мира человека, его переживания, состояния, настроения. Поразительная психологическая убедительность достигается использованием очень емкого и лаконичного приема красноречивой детали (перчатка, кольцо, тюльпан в петлице и т.д.).  
    “Земная любовь” у А. Ахматовой подразумевает и любовь к окружающему человека “земному миру”. Изображение человеческих отношений неотрывно от любви к родной земле, к народу, к судьбе страны. Пронизывающая поэзию А. Ахматовой идея духовной связи с родиной выражается в готовности пожертвовать ради нее даже счастьем и близостью с самыми дорогими людьми (“Молитва”), что впоследствии так трагически сбылось в ее жизни. До библейских высот поднимается она в описании материнской любви. Страдания матери, обреченной видеть крестные муки своего сына, просто потрясают в “Реквиеме”. Хор ангелов великий час восславил, И небеса расплавились в огне. Отцу сказал: “Почто Меня оставил!” А Матери: “О, не рыдай Мене...” Магдалина билась и рыдала, Ученик любимый каменел, А туда, где молча Мать стояла, Так никто взглянуть и не посмел.  
    В неразрывности личной судьбы и судьбы народа и страны — истинное величие той любви к человеку и окружающему миру, которая звучит в стихах А. Ахматовой: “А я молюсь не о себе одной...”. Таким образом, поэзия 
 
    А. Ахматовой не только исповедь влюбленной женщины, это исповедь человека, живущего всеми бедами, болями и страстями своего времени и своей земли.  
    “В наши дни самая одаренная из русских поэтесс, Анна Ахматова, создала как бы синтез между “женской” поэзией и поэзией в точном смысле этого слова. Но этот синтез лишь кажущийся — Ахматова очень умна: сохранив тематику и многие приемы женской поэзии, она коренным образом переработала и то, и другое в духе не женской, а общечеловеческой поэтики....” — писатель много раз говорил о том, что никак не мог начать работу над романом, пока не проник в тайны языка описываемой эпохи. Настоящим кладом оказалась для него книга профессора Новомбергского “Слово и дело”, где были собраны судейские акты XVII века. “Эти розыскные акты записывались дьяками, которые старались записать в наиболее сжатой и красочной форме наиболее точно рассказ пытаемого. Не преследуя никаких “литературных” задач, премудрые дьяки творили высокую словесность. В их записях — алмазы литературной русской речи. В их записях — ключ к трансформации народной речи в литературу” (А. Н. Толстой “Чистота русского языка”). Исследуя исторические материалы, А. Н. Толстой выделяет наиболее типичные для языка XVII—XVIII веков слова и выражения и старается выбрать прежде всего те обороты речи, которые несли аромат и колорит старины, но одновременно были близки и понятны современному читателю. Иногда он видоизменял некоторые тяжеловесные речевые обороты и архаичные грамматические формы. Чтобы сократить длинноты, устранить монотонность повествования, Алексей Толстой объединял несколько старинных документов в один текст. Последняя редакционная правка “Петра Первого”, предпринятая в 1944 году и доведенная лишь до V главы первой книги, красноречиво свидетельствует о кропотливой работе писателя над каждым портретом, эпизодом, оборотом речи, даже эпитетом.

 

 

 

Любовь

 

 

                         То змейкой, свернувшись клубком,

                               У самого сердца колдует,

                               То целые дни голубком

                               На белом окошке воркует,

 

                               То в инее ярком блеснёт,

                               Почудится в дреме левкоя…

                               Но верно и тайно ведёт

                               От радости и от покоя.

 

                               Умеет так сладко рыдать

                               В молитве тоскующей скрипке,

                               И страшно её угадать

                               В ещё не знакомой улыбке.

 

 

Есть ценр, который сводит к себе весь остальной мир поэзии Ахматовой,

оказывается её основным нервом, её идеей и принципом. Это  любовь. Стихия

женской души неизбежно  должна была начать с такого заявления  себя в любви.

Герцен сказал однажды  как о великой несправедливости в истории человечества

о том, что женщина  “загнана в любовь”. Вся ранняя лирика Ахматовой “загнана

в любовь”.

   “Великая  земная любовь”- вот движущее  начало всей её лирики. Именно  она

заставила по- иному- реалистически увидеть мир. В одном из своих

стихотворений Ахматова назвала любовь “пятым временем года”. Из этого- то

необычного, пятого, времени увидены ею остальные  четыре, обычные. В

состоянии любви мир видится заново. Обострены и напряжены все чувства. И

открывается необычность  обычного. Человек начинает воспринимать мир с

удесятирённой силой, действительно достигая в ощущении жизни вершин. Мир

открывается в дополнительной  реальности: “Ведь звёзды были крупнее, Ведь

пахли иначе травы”.

   В стихах  Ахматовой много эпитетов, которые  рождаются из слитного

восприятия мира, когда глаз видит мир неотрывно  от того, что слышит в нём

ухо; когда чувства  материализуются, а предметы одухотворяются. “В страсти

раскалённой добела”- скажет Ахматова. И она же увидит небо:

 

                 Жарко веет ветер душный,

                 Солнце руки обожгло.

                 Надо мною свод воздушный,

                 Словно синее стекло…

 

   Стихи Ахматовой- не фрагментарные зарисовки, не разрозненные

психологические этюды: острота взгляда сопровождается остротой мысли.

Велика их обобщающая сила. Стихотворение может начаться как

непритязательная  песенка:

 

                 Я на солнечном восходе

                 Про любовь пою,

                 На коленях в огороде

                 Лебеду полю.

 

   А заканчивается  оно библейски:

 

                 Будет камень вместо хлеба

                 Мне наградой злой.

                 Надо мною только небо,

                 А со мною голос твой.

 

   Личное(“голос твой”) восходит к общему, сливаясь с ним. И так всегда в

стихах Ахматовой. Грусть об ушедшем предстаёт как картина померкнувшего в

этом состоянии мира.

 

                 Он весь сверкает и хрустит,

                 Обледенелый сад.

                 Ушедший от меня грустит,

                 Но нет пути назад.

 

                 И солнца бледный тусклый лик-

                 Лишь круглое окно;

                 Я тайно знаю, чей двойник

                 Приник к нему давно…

 

   Мандельштам  имел основание ещё в 20-е  годы написать: “…Ахматова принесла

в русскую лирику всю огромную сложность и психологичес-

кое богатство русского романа 19-го века. Не было бы Ахматовой, не будь

Толстого и “Анны  Карениной”, Тургенева с “Дворянским  гнездом”, всего

Достоевского и  отчасти даже Лескова.

 

                 Столько просьб у любимой всегда!

                 У разлюбленной просьб не бывает.

                 Как я рада, что нынче вода

                 Под бесцветным ледком замирает.

 

                 И я стану- Христос помоги!-

                 На покров этот, светлый и ломкий,

                 А ты письма мои береги,

                 Чтобы нас рассудили потомки…

 

   Но любовь  в стихах Ахматовой отнюдь  не только любовь- счастье, тем более

  благополучие.Часто, слишком часто это- страдания, своеобразная антилюбовь

и пытка, мучительный, вплоть до распада, до прострации, излом  души,

болезненный, “декадентский”. Образ такой “больной” любви  у ранней Ахматовой

был и образом  больного предреволюционного времени 1910-х годов и образом

больного и старого  мира.

 

                 Дал Ты мне молодость трудную.

                 Сколько печали в пути.

                 Как же мне душу скудную

                 Богатой Тебе принести ?

                 Долгую песню, льстивая,

                 О славе поёт судьба.

                 Господи! я нерадивая,

                 Твоя скупая раба.

                 Ни розою, ни былинкою

                 Не буду в садах Отца.

                 Я дрожу над каждой соринкою,

                 Над каждым словом глупца.

 

   Любовь у  Ахматовой почти никогда не  предстаёт в спокойном пребывании.

Чувство, само по себе острое и необычайное, получает дополнительную остроту

и необычность, проявляясь в предельном кризисном выражении- взлёта или

падения, первой пробуждающей встречи или совершившегося разрыва,

смертельной опасности  или смертной тоски. Потому же Ахматова так тяготеет к

лирической новелле  с неожыданным, часто прихотливо капризным концом

психологического  сюжета и к необычностям лирической баллады, жутковатой и

таинственной (“Город згинул”, “Новогодняя баллада”).

 

                 Город згинул, последнего дома

                 Как живое взглянуло окно…

                 Это место совсем незнакомо,

                 Пахнет гарью, и в поле темно.

 

                 Но когда грозовую завесу

                 Нерешительный месяц рассёк,

                 Мы увидели: на гору, к лесу

                 Пробирался хромой человек.

 

                                   (Отрывок из стихотворения “Город  згинул”)

 

 

 

Стихи Ахматовой, и  правда, часто грустны: они несут  особую стихию любви-

жалости. Есть в народном русском языке, в русской народной песне синоним

слова “любить”- слово  “жалеть”; “люблю”-“жалею”. Уже в самых первых стихах

Ахматовой живёт  не только любовь любовников. Она часто  переходит в другую,

любовь- жалость, или даже ей противопоставляется, или даже ею вытесняется:

 

                 О нет, я не тебя любила,

                 Палима сладостным огнём,

                 Так объясни, какая сила

                 В печальном имени твоём.

 

 

 

Вот это сочувствие, сопереживание, сострадание в любви- жалости делает

многие стихи  Ахматовой подлинно народными, эпичными, роднит их со столь

близкими ей и  любимыми ею некрасовскими стихами. И открывается выход из

мира камерной, замкнутой, эгоистической любви- страсти, любви- забавы к

подлинно”великой земной любви” и больше- вселюбви, для людей и к людям.

Любовь у Ахматовой  в самой себе несёт возможность  саморазвития.

   И может  быть потому же почти от  самых первых стихов вошла  в поэзию

Ахматовой ещё одна любовь- к родной земле, к Родине, к России.

 

                 Мне голос был. Он звал утешно,

                 Он говорил: “Иди сюда,

                 Оставь свой край глухой и  грешный,

                 Оставь Россию навсегда.

                 Я кровь от рук твоих отмою,

                 Из сердца выну чёрный стыд,

                 Я новым именем покрою

                 Боль поражений и обид”.

 

                 Но равнодушно и спокойно

                 Руками я замкнула слух,

                 Чтоб этой речью недостойной

                 Не осквернился скорбный дух.

 

 

“Замкнуло слух”- не от искушения, не от соблазна, а от скверны. И

отвергается мысль  не только о внешнем, скажем, отъезде  из России, но и

вероятность какой бы то ни было внутренней эмиграции по отношению к ней.

Это стихи 1917 года. А  вот- 1922 года:

 

                 Не с теми я, кто бросил  землю

                 На растерзание врагам,

                 Их грубой лести я не внемлю,

                 Им песен я своих не дам.

 

 

Такие стихи не были эпизодическими эмоциональными всплесками. Это

заявлялась жизненная позиция. Недаром строки стихотворения 1922 года стали

эпиграфом к стихам 1961 года- “Родная земля”.

   Любовь к  Родине у Ахматовой не предмет  анализа, размышлений.

Будет она- будет жизнь, дети, стихи. Нет её- ничего нет. Вот почему

Ахматова писала во время войны, уже Великой Отечественной:

 

                 Не страшно под пулями мёртвыми  лечь,

                 Не горько остаться без крова,-

                 И мы сохраним тебя, русская  речь,

                 Великое русское слово.

 

 

В ощущении судьбы, которое появилось уже у ранней Ахматовой и которое стало

одним из главных  залогов становления Ахматовой  зре-

лой, есть действительно замечательное свойство. Оно основано на исконной

национальной особенности- чувстве сопричастности миру, сопереживаемости с

миром и ответственности  перед ним: моя судьба- судьба страны, судьба народа-

 история.

   Анна Ахматова  прожила долгую и счастливую  жизнь. Как счастли-

вую? Не кощунственно ли сказать так о женщине, муж которой был расстрелян и

чей подрасстрельный сын переходил из тюрмы в ссылку и обратно, которую

гнали и травили  и на чью голову обрушивались бесконечные  невзгоды, которая

почти всегда жила в  бедности и в бедности умерла, познав, может быть, все

лишения, кроме лишения  Родины- изгнания.

   И всё же- счастливую. Она была- поэт: “Я не перестовала писать стихи.

Для меня в них- связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я

писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в  героической истории моей

страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было

равных”.

1911 год ознаменовался  появлением новой, так называемой  «женской поэзии» Анны Ахматовой. Тему любви в ее творчестве можно назвать одной из ключевых.

А я была дерзкой, злой и  веселой

И вовсе не знала, что это  — счастье.