на площади перед собором в
Москве в отрывочных фразах звучит настороженность
народа, угнетаемого и притесняемого
царской властью. И крик Юродивого: “Нет,
нет! Нельзя молиться за царя-Ирода!”
— звучит призывом к бунту. Народ
мятежный, охваченный страстью
разрушения, показывает нам Пушкин в сцене
у
Лобного места. Мудрым, справедливым
и непреклонным судьей истории предстает
народ в финале трагедии.
Мощью философского обобщения
отличается многогранный, противоречивый,
воистину шекспировский образ
царя Бориса. Уже в первой сцене автор
устами
разных действующих лиц дает
характеристику Годунову, как бы предупреждая
нас
о сложности его личности: “Зять
палача и сам в душе палач”, “А он сумел
и
страхом и любовью, и славою
народ очаровать”.
В первом монологе Бориса в
кремлевских палатах, перед патриархом
и боярами
смиренная кротость и мудрая
покорность обрываются интонацией приказа.
И уж
совсем русская удаль и размах
в последних строках:
А там —сзывать весь наш народ
на пир, Всех, от вельмож до нищего слепца;
Всем
вольный вход, все гости дорогие.
Глубокая, сильная душа Бориса
раскрывается в монологе “Достиг я
высшей
власти...”. Философом предстает
Борис, размышляющий о превратностях судьбы;
ему доступно понимание непреходящих
ценностей жизни:
...ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто... едина, разве
совесть.
Сила его характера проявляется
и в беспощадности
приговора самому
себе:
Да, жалок тот, в ком совесть
нечиста.
Пушкин показывает Бориса и
в кругу семьи; он нежный отец, мудрый наставник.
Но он не погнушается и выслушать
донос. Более того в Московском государстве
целая сеть шпионов и осведомителей.
В каждом боярском доме у Бориса есть “уши
и глаза”. И он не занимается
выяснением справедливости доносов. Жестокостью
веет от его приказа: “Гонца
схватить...”
Как бы для того чтобы дать Борису
достойного противника, Пушкин рисует
образ
хитрейшего из хитрецов князя
Шуйского. Но и в хитрости Борис может
помериться
с любым хитрецом. Огромное
самообладание проявляет он, внешне спокойно
выслушивая долгий доклад Шуйского
о событиях в Угличе. “Довольно, удались”,
— отпускает царь подданного.
Но как только ушел Шуйский, вопль истерзанной
совести вырывается из груди
Бориса: “Ух, тяжело!.. Дай дух переведу...”
В сцене на Соборной площади
у царя Бориса всего две фразы. Но и их
довольно
Пушкину, чтобы в неожиданном
заступничестве Бориса за Юродивого отразить
внутреннее понимание Годуновым
своей ответственности за преступление,
совершенное в борьбе за престол.
Создавая образ Бориса Годунова,
Пушкин не задавался целью нарисовать
злодея
от рождения. Борис Годунов
привлекает силой характера, ума, страсти.
Но чтобы
добиться власти самодержца
и удержать ее за собой, надо быть злодеем.
Самодержавие обеспечивается
властолюбием, хитростью, жестокостью,
угнетением
народных масс. Это поэт делает
очевидным всем содержанием трагедии.
Пушкин создает и обобщенный
образ правящей верхушки — боярства.
Это
Шуйский, Воротынский, Афанасий
Пушкин. Они сами в конфликте и с царем
и с
народом, но им нужен и конфликт
царя с народом — на этом строится их
благополучие.
Нарождающееся и обделенное
дворянство рисует Пушкин в образе талантливого
полководца, хитрого царедворца
Басманова, которому неизвестны мучения
совести. Представитель молодого
в ту эпоху класса, он готов и на измену
ради
обеспечения личной выгоды.
“Милым авантюристом”
назвал Пушкин своего
Самозванца, которого
отличает обаяние молодости,
бесшабашная смелость (сцена в корчме),
пылкость
чувств (сцена у фонтана). Он
смел и лукав, находив и льстив. И даже
“хлестаковскими” чертами,
присущими любому авантюристу,
наделяет Пушкин
Самозванца: в
сцене с поэтом, преподносящим
ему стихи; в
сцене, где Лжедимитрий
строит прожекты относительно своего
будущего
двора. Ничего нет в нем барского,
величественного, даже ростом мал
Самозванец. Героем его сделало
“мнение народное”,
обращенное
против “царя-Ирода”.
Совесть народную представляют
в трагедии Пимен и Юродивый.
В
неторопливой, мудрой речи Пимена
слышится недовольств царской властью,
властью царя-преступника.
Пимен является выразителем гнева
и мнения
народа.
Как и Шекспир, Пушкин смешивает
стихотворную и прозаическую речь. Внутри
стихотворной речи рифмованный
стих соседствует с белым стихом. Стихотворные
размеры меняются со смелостью
дозволенной только гению. И всякий раз
язык
героя (и размер стиха) именно
тот, которым может говорить только этот
персонаж. Русская народная
речь, отражающая “лукавую насмешливость
ума”
присущую русскому народному
складу, в трагедии представлена очень
широко. Но
русской речью в форме народной
прибаутки может заговорить только Варлаам,
а
русская речь в форме народного
плача может раскрыть душевную боль Ксении
—
“в невестах уж печальней вдовицы”.
Размеренным белым стихом разговаривают
в палатах царя Бориса и в боярских
домах. Рифмованная, более легкая
речь — в Кракове и Самборе. Величавая
чеканка речи царя Бориса выдержана
от первого его слова до последнего (“Я
готов”).
Действующие лица в “польских”
сценах изъясняются особенно изысканно.
Изменяется в зависимости от
окружения и речь Самозванца: в сценах,
где он
становится царевичем Димитрием,
она более легкая, изысканная, чем была
у
Гришки Отрепьева. А в монологе
патера Черниковского ( “Всепомоществуй
тебе
снятый Игнатий...”) слышны интонации
польской речи.
Народ изъясняется почти всегда
прозой. Даже стихотворная форма первых
народных сцен краткостью и
разорванностью реплик, частотой восклицаний
создает впечатление разговорной
речи.
“Борис Годунов” — первая народная
трагедия России. Трагедия, обнажающая
сущность самодержавия, его
антинародный характер. Естественно, что
царь долго
отказывался разрешить ее опубликование,
издана она была только в 1831 году, но
была запрещена для сцены. Даже
отрывки из нее цензура не разрешала исполнять
в
театре. Впервые трагедия Пушкина
была поставлена лишь в 1870 году на сцене
Александрийского театра.
3.“Маленькие трагедии”
Дальнейшим утверждением театральной
эстетики Пушкина стали “маленькие
трагедии”: “Скупой рыцарь”,
“Моцарт и Сальери”, “Каменный гость”
и “Пир во
время чумы”.
Сюжетно не связанные между
собою, “маленькие трагедии” объединены
философскими размышлениями
поэта. Несмотря на горечь утраты “120 братьев,
друзей, товарищей”, Пушкин
и в последекабрьскую пору остался верен
идеалам
“вольности святой” и проповедовал
своим творчеством идеи освобождения
народа;
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою, Я
гимны прежние пою...
Создание Пушкиным “маленьких
трагедии” и “Русалки” связано творческим
феноменом “болдинской осени”
поэта — осени 1830 года. В это же время были
написаны “Станционный смотритель”,
“История села Горюхина”, десятая глава
“Евгения Онегина”. Широкая
тематика пушкинских творений этого периода
охватывает нечто большее, чем
личные ассоциации автора, вынужденного
выжидать
холерный карантин (в разлуке
с невестой Н. Н. Гончаровой накануне своей
женитьбы), вполне осознавшего,
что с момента возвращения из ссылки он
оказался скованным не только
в свободе творчества, но даже в свободе
передвижения, находясь под
неусыпным наблюдением Третьего жандармского
отделения личной его величества
канцелярии. Замыслы Пушкина были необъятными.
Он думал и над историей Петра
I и над историей царствования Александра
1. Его
волновала тема декабристов
и самого восстания 14 декабря 1825 года.
“Маленькие трагедии” родились
от живой заинтересованности поэта в развитии
русского театра, от желания
создать глубокие социально-психологические
образы, не просто рассказать
о действии, но развить само действие.
Не следует искать в “маленьких
трагедиях” иной связи с произведениями
Вильсона и Корнуола или Тирсо
де Молина и Мольера, кроме чисто сюжетного
сходства. Пушкин, как, впрочем,
и Шекспир и Гете, смело использовал известные
сюжеты для создания вполне
самобытных произведений. Известные сюжеты
наполнены у Пушкина новизной
содержания, широтой и контрастностью
характеров
персонажей.
В “Скупом рыцаре” в центре
внимания драматурга стоит вовсе не скупость
в
обыденном понимании этого
слова. Пушкин разворачивает страшную
картину
власти золота, которой охвачены
в разной степени почти все действующие
лица.
Молодому Альберу необходимо
добиться заметного положения при дворе
Герцога.
Ему нужны средства на экипировку
для предстоящего турнира, в котором Альбер
надеется победить. Однако старый
отец, Барон, Денег не даст, и Альбер,
попытавшись получить ссуду
у ростовщика, вынужден обратиться за
помощью к
самому Герцогу. Мысль об убийстве
отца ради наследства пугает молодого
рыцаря, но нисколько не мешает
ему желать скорейшей смерти Барона. В
самом
конфликте между сыном и отцом
еще не возникает трагедии. Не видит
ее поэт
и в крайней
скупости Барона, скрывающего
в подвалах своего замка
несметные сокровища. Трагическое
заключено в сундуках Скупого рыцаря,
в
судьбах множества обездоленных
им людей:
Так я, по горсти бедной принося
Привычну дань мою сюда в подвал.
Вознес мой холм – и с высоты
его
Могу взирать на все, что мне
подвластно.
Под этим “холмом” раздавленные
судьбы вдовы и трех ее детей. преступление
Тибо, учинившего разбой. чтобы
отдать долг Барону, утраченная рыцарская
честь
отца и сына, готовых сразиться
в поединке, наконец, скоропостижная смерть
самого Барона. Власть с помощью
денег – предмет заветных желаний Скупого
рыцаря и Альбера. Во имя этой
власти люди идут больше чем на самоуничтожение.
Так золото становится в трагедии
“Скупой рыцарь” самостоятельной силой,