Тема смерти и бессмертия в лирике М.Ю. Лермонтова

Тема смерти и бессмертия в лирике М. Ю. Лермонтова

 

Проблема смерти и бессмертия на протяжении человеческой истории была и остается ценностным смысловым полем для выявления духовных интенций личности и культурной парадигмы в целом. На уровне мифологического и религиозного мировоззрений смерть и бессмертие всегда рассматривались в единстве и взаимообусловленности. Румынский писатель, историк религий и исследователь мифологии, профессор Чикагского университета, Ми́рча Элиа́де,  подчеркивает: "Более того, зарождение, смерть и воскресение (воз- рождение) понимались как три момента одного таинства.".

Проблема смерти и бессмертия в лирике Лермонтова, по мнению многих литературоведов, являясь стержневой, во всей её мировоззренческой глубине стала актуальной для поэта уже на ранней стадии его творческой эволюции. Подтверждением сказанному могут служить слова современного исследователя Косякова Г.В., который обращает внимание, что в "ночной" лирике Лермонтова (1830 -1831), где заострены диалектика земного и небесного в мироощущении души, борьба добра и зла, четко разведены физическая кончина как разлучение души и тела, разрешение и переход в инобытие и вечная смерть как богооставленность "бесплотного духа". Родовой страх физической смерти уступает место сакральному страху, проникнутому острым осознанием утраты земной личностной уникальности и невозможностью обретения полноты бытия.

Лирическая ситуация в "Ночи. I", "Ночи. II" созвучна ветхозаветной обращенности к Богу из бездны Иова и Давида. Напряженное неприятие акциденций зла, физического разрушения, острые сомнения приводят к зреющей хуле, проникнутой как пафосом отрицания, так и устремлением к целостности и полноте.

Бессмертие в форме "бесплотного духа" изначально не достаточно для ценностной системы поэта. Пробуждение героя к земной жизни моделирует необходимое целостное воскресение в единстве духа и тела. Диалогизируя с традициями "ночной" и "кладбищенской" поэзии Лермонтов, преодолевает конвенциональность и однолинейность образных моделей. Образы "гроба", "могилы", "колокола" получают диалектическую и полифоническую направленность, выражая динамику личностного становления, устремленного к осуществлению полноты бытия. Так, образ "могилы" в ранней лирике поэта знаменует, с одной стороны, обостренное выражение физического разрушения, обезличенности, с другой - необходимый отдых и покой.

Тема смерти и бессмертия постоянно вступает в тесные и выразительные связи с такими ведущими проблемами и мотивами его творчества, как поиски цели и смысла жизни, время и вечность, память и забвение. Конкретное воплощение этих мотивов и проблем создает многообразные поэтические контексты, в которых особое смысловое наполнение могут получать распространенные поэтические и даже языковые метафоры. К их числу относится понятие "след", очень частое у Лермонтова, возникающее на разных уровнях метафоризации и меняющее в зависимости от контекста свой объем и содержание.

Метафора "следа" у Лермонтова связана с острейшим переживанием конечности собственного "Я". Признание Лермонтова: "Страшно подумать, что настанет день, когда я не смогу сказать: я! При этой мысли весь мир есть не что иное, как ком грязи!" — из письма к М. А. Лопухиной, 1832, т. VI, с. 705). Именно "бесследность" как возможный жизненный итог, а не страх смерти омрачает взгляд лермонтовского героя в будущее:

И близок час ...и жизнь его потонет

В забвенье, без следа, как звук пустой

("Когда твой друг с пророческой тоскою").

Гарантией бессмертия является память не только самого героя, но и "родной" души, любимой женщины, память которой сохранит о нем "глубокие следы". Поэтому он так горячо требует не столько любви, но прежде всего памяти, и сам верит в неизгладимость своего чувства в чужой памяти:

И не изгладишь ты никак из памяти своей

Не только чувств и слов моих — минуты прежних дней...!

("Романс", 1832).

Надежда на справедливость и долговечность коллективной людской памяти как залога бессмертия многократно подвергается скептическому обсуждению:

Мы сгибнем, наш сотрется след.

Таков наш рок, таков закон

("Отрывок", 1830; см. также стих.

"Когда твой друг с пророческой тоскою", "Слава").

Ожидание смерти как освобождения от земных мук и страданий — распространенный мотив романтической поэзии. У Лермонтова он достигает наивысшей трагической кульминации в стих. "Пленный рыцарь", где смерть — желанное избавление от плена жизни:

Смерть, как приедем, подержит мне стремя;

Слезу и сдерну с лица я забрало.

 Но гораздо чаще в поэзии  Лермонтов смерть предстает не  как финал земного пути, естественный  или "избранный" героем, а как  провиденциальное ощущение гибели  или близкой кончины:

Не смейся над моей пророческой тоскою;

Я знал: удар судьбы меня не обойдет;

Я знал, что голова, любимая тобою,

С твоей груди на плаху перейдет.

Эта же тема звучит в стихотворении "Из Андрея Шенье", "Когда к тебе молвы рассказ" и другие.

Лермонтову не свойственно пушкинское гармоничное ощущение природного кругооборота, смены поколений, смягчающее трагизм смерти. Смерть переживается в его поэзии как бессмысленное поглощение мирозданием человеческой индивидуальности. Поэту чужда просветительская ирония над "тайнами гроба". Смерть для него — роковая тайна, не вмещаемая человеческим разумом, и он стремится не к разгадке, а к более глубокому ощущению тайны смерти. Трагизм ее Лермонтов видит прежде всего в невозможности личного бессмертия, в бесследном исчезновении духовного "Я", с уничтожением которого Лермонтову так трудно примириться:

В сырую землю буду я зарыт.

Мой дух утонет в бездне бесконечной!..

("Смерть" — "Закат горит огнистой полосою");

Боюсь не смерти я. О нет!

Боюсь исчезнуть совершенно

("1830. Майя. 16 число").

Сама по себе смерть не страшит поэта; ужасно связанное с ней забвение и гибель любви:

Что смерть? — лишь ты не изменись душою!

Смерть не разрознит нас

("Настанет день — и миром осужденный").

Для героя лирики Лермонтова смерть нередко предстает как событие, уже заранее пережитое. Отсюда появление темы "живого мертвеца": герой чувствует себя мертвым среди живых или ожившим среди мертвых, что делает его равнодушным к факту собственной гибели. Так, в стихотворении "Челнок"

Воет ветр и свистит пред недальной грозой;..

смертельно раненный пленник не страшится бури:

Он смерть равнодушнее спутников ждет,

Хотя его прежде она уведет.

Так с смертию вечно: чем ближе она,

Тем менее жалко нам свет;

Две могилы не так нам страшны, как одна,..

Заранее пережитое героем ощущение смерти переносит события его дальнейшей реальной жизни в иной план, где душа обречена быть немым, но не безучастным созерцателем земной жизни. Невозможность умереть для земли, забыть о земных страстях ("Любовь мертвеца") становится для героя роковой обреченностью.

Наряду с пророческим переживанием смерти в творчестве Лермонтова всегда существовал образ смерти, умышленно лишенной ореола таинственности, данной как бы взглядом со стороны. Во многих поздних стихотворениях ("Памяти А. И. Одоевского", "Завещание", "Валерик") мотив смерти не связан с эсхатологическими (как в ранних) и космическими мотивами, а в "Валерике" смерть на поле боя дана во всей своей беспощадной простоте. В "Выхожу один я на дорогу" образ сна-смерти обретает новое наполнение: здесь душа после смерти не тонет в "вечности холодной" и не испытывает муки могильного ада. Граница жизни и смерти передана в стихотворении не как резкая и непроходимая преграда. Смерть — это погружение в сон, в котором человек и природа "понимают" друг друга (в сне-смерти человек приобщается к "вечной" жизни природы:

Надо мной чтоб вечно зеленея

Темный дуб склонялся и шумел.

Но это сон трагический, ибо такое понимание куплено ценой отказа от земных ожиданий, от самого личного бытия.

Предчувствуя свою довременную смерть, поэт видит две могилы: одна — среди гор Кавказа, неоплаканная, "кровавая"

Могила без молитв и без креста,

На диком берегу ревущих вод

("1831 июня 11 дня" (Моя душа, я помню...)).

Другая могила видится ему среди русского пейзажа,

Есть место:  Близ тропы глухой,

В лесу пустынном средь поляны

("Завещание");

над ней не тяготеет проклятие людей:

Могиле той не откажи

Ни в чем, последуя закону;

Поставь над нею крест из клену

И дикий камень положи.

Поэтическое предсказание поэта о "двух могилах" оказалось пророческим.

Последнее сочинение, которое вписал Лермонтов в запасник Одоевского, - это поэзия "Выхожу один я на дорогую..." В стихе, который был написан за несколько дней до дуэли и смерти, поэт доверчиво открывает читателям свою незащищенную душу, делится мыслями вслух, высказывает пожелания и искренне радуется красоте природы.

Именно образ могущественного дуба привлекает поэта. Он дает надежду на бессмертие. Такой живой памятник хотел бы соорудить над своим последним приютом поэт:

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,

Про любовь мне сладкий голос пел,

Надо мной чтоб, вечно зеленея,

Темный дуб склонялся и шумел.

И растет такой большой дуб в Тарханах, на родине М.Лермонтова. Каждого года в день памяти приходят к нему тысячи людей для того, чтобы поклониться праха большого русского гения.