Человек как предмет философии

Рассуждение наше было бы неполно, если бы мы оставили без внима­ния вопрос о “совершенстве” или “идеальной модели”, о которых шла речь ранее; дело в том, что этот вопрос выводит нас за рамки, в кото­рых выполнение правил рассматривается как условие достижения опре­деленных целей—требование “совершенства”, примененное к цели дей­ствия, предполагает выбор наилучшего из всех возможных способов достижения этой цели. Здесь мы подходим к пониманию того, что совер­шенство безусловно, оно имеет смысл «само по себе», и это чрезвычай­но существенно для обоснования того, что понятие ценности уместно так­же и в тех случаях, когда речь идет об операциях и исполнениях.

Перейдем к тому, что мы назвали человеческими действиями в строгом смысле, образцом которых являются моральные действия. Теперь мы будем говорить уже не о правилах, а о нормах, подчеркивая существен­ное различие между ними: нормы не “конститутивны”, а “прескриптивны”. Они предписывают действовать таким-то и таким-то образом не по­тому, что это непременный путь к достижению некой заранее пред­видимой цели, а потому, что они приняты как некое безусловное благо, как ценность в себе и для себя. Нетрудно здесь увидеть аналогию с кантовским различением гипотетического и категорического императи­вов: нормы как бы относятся к семейству категорических, императивов, а цели, из которых они “выводятся”, можно поэтому назвать ценностя­ми в наиболее полном и специфическом смысле.

Подводя итог, можно сказать, что чисто естественное поведение объ­ясняется естественными законами, тогда как поведение людей может быть объяснено правилами и нормами. Существование норм зависит от признанных ценностей. Однако, поскольку в известной мере ценности играют роль и в операциях и исполнениях, то вся человеческая деятель­ность в конечном счете объясняется наличием определенных ценностей.

Хоть это и кажется излишним, напомним все же, что все эти разли­чения и разграничения проводятся лишь в анализе и нисколько не ме­шают признанию того, что любое человеческое действие, взятое во всей своей сложности, имеет множество сторон и аспектов, часть которых не связана с ценностями, а обусловлена естественными — биологическими, физиологическими и т. д.— факторами. Всякий из таких аспектов может успешно и корректно исследоваться соответствующей научной дисципли­ной в отвлечении от прочих аспектов; с одной стороны, это значит, что интенциональность и ценности могут быть исключены из рассмотрения, когда человек изучается, скажем, физиологией, но, с другой стороны, это значит, что когда исследуются собственно “гуманистические” аспекты че­ловеческой деятельности, можно и даже нужно, отвлекаясь от естествен­ных дисциплин, сосредоточиться на интенциональности и ценностях, сделав именно их предметом анализа.

Науки и “как должно быть”

Сказанного уже, по-видимому, достаточно, чтобы понять: наука не может быть лучшим средством исследования тех аспектов человеческого бытия, которые относятся к тому, “как должно быть”. Ведь на протя­жении почти всей своей истории ценностная нейтральность науки счи­талась ее отличительной чертой, ее добродетелью, спасающей от пред­взятости и необъективности. В наше время это утверждение уже не про­износят столь категорично, имея в виду, конечно, не то, что содержание науки, знание, которое она добывает, может зависеть от принятых людь­ми ценностей, а просто то обстоятельство, что научная деятельность ценностно-ориентирована (как прежде, так и сейчас, и в будущем), т. е. направляется неким сознательно-ценностным выбором. Дело обстоит именно так, а не иначе, поскольку научная деятельность — род человече­ской деятельности, и в этом своем статусе она не может не ориентиро­ваться на ценности.

Это обстоятельство и создает проблемную ситуацию, когда мы пыта­емся определить научный статус “наук о человеке”. В самом деле, то, что мы можем изучать человека с помощью физики, химии и физиоло­гии, не принимая при этом в расчет ровно никаких ценностей, не вызы­вает сомнений (поскольку это означает, что мы рассматриваем человека всего лишь как некий комплекс физических процессов, химических реак­ций, как животное, обладающее определенными жизненными функциями); в то же время гораздо проблематичнее то, что таким же образом могут поступать науки, адресующиеся к специфике человека, к человека как таковому. Напрашивается вывод, что такие науки обязаны принимать во внимание ценности и пытаться понять и объяснить человеческие дейст­вия на основе их мотивации, а не на основе детерминистических меха­низмов разного рода, как это слишком часто пытались сделать. Именно здесь, по-видимому, заключено наиболее важное различие между естественными науками и человековедением (а не в частных методологических характеристиках этих областей). В частности, это означает, что в иссле­довании человека должен быть вновь введен телеологический подход, изгнанный из науки несколько столетий назад.

Подчеркнем: даже когда ценности рассматриваются как существен­ные элементы человеческой реальности, наука о человеке должна воз­держиваться от ценностных суждений: это значит, что историк, социолог, психолог должны пытаться раскрыть, какие ценности данного сообщества иая данного индивида направляют данные действия или являются источ­ником правил и норм их осуществления. Но сами эти ученые не должны высказываться о таких ценностях, критиковать или защищать их, одоб­рять или порицать людей, действующих в соответствии с этими ценно­стями. Иначе говоря, проблема обоснованности ценностей не стоит даже перед науками о человеке. Это противоречило бы специфике и структуре науки. Наука говорит о том, что действительно имеет место, каковы вещи, как они могут быть или как они не могут быть, но она ничего не гово­рит о том, чем или каковы они должны быть, поскольку ответ на подоб­ные вопросы потребовал бы выхода за рамки эмпирического опыта, единственного источника знаний, допускаемого наукой. Поэтому ценности рассматриваются как нечто такое, что может быть обосновано эмпириче­ски или выведено из человеческого поведения для того, чтобы понять это поведение как интенциональное, целенаправленное и увидеть в этом под­линно бытийственную его характеристику. Таким образом, ценности впи­сываются в определенную картину мира, и для этого не требуется ника­кого дополнительного оправдания или указания на источники, почти в том же смысле, в каком Ньютон называл гравитацию высшей “причи­ной”, позволяющей объяснить природные явления, но для которой он не мог найти причину ее самой и не пытался этого сделать в рамках той науки, создателем которой он был.

Чем собственно должна заниматься философия?

Самое большее, чего можно требовать от науки,— это исследование человеческих действий как интенционального целенаправленного поведе­ния; мы уже видели, однако, что к этому не сводится их ценностная ориентированность. Задача философии человека, которая не противопо­ставляла бы себя, а дополняла этот уровень исследования, заключается в том, чтобы осветить это иное пространство, в котором то, “как должно быть”, является предпоставленной целью и потому — ценностью в под­линном смысле. Отметим, что все хорошо известные объяснения того, “как должно быть”, в терминах социальных традиций, воспитания, био­логической обусловленности или физиологических механизмов, психоло­гии бессознательного и т. п. являются примерами того, как, пытаясь за­щитить права науки, легко вступить в противоречие с самим духом на­учной методологии, а вовсе не примерами того, как наука способна объ­яснить этот уровень, В самом деле. ведь метод науки — это эмпирическое исследование и объяснение его данных, но отнюдь не такое объяснение. при котором с опытом обращаются как с иллюзией, применяя к нему непроверяемые интеллектуальные конструкции, легко обходящиеся без причинных обоснований. Более того, все названные механизмы способны не более чем на указание некоторых конкретных “форм”, в которых вы­ступает это самое “как должно быть”, но они не могут даже выйти на тот уровень, на каком это измерение человеческого действия обладает существованием (например, они могут помочь нам уразуметь, почему кровная месть считается моральным долгом в некоторых обществах, но они не в состоянии объяснить существование самого чувства морального долга). Когда этого не замечают, то повторяют ошибку, уже однажды раскрытую в платоновском “Федоне”, где Сократ подчеркивает нелепость рассуждения, по которому выходило бы, что “причина” его добровольно­го прихода в тюрьму и того, что он остается в ней как узник, заключа­ется в движении его ног посредством мускулов и нервов (научное объяс­нение) , тогда как подлинной причиной его поведения является уважение к законам полиса (т. е. действие, производимое в соответствии с неко­торой ценностью).

Рассмотрение того, “как должно быть”, не только необходимое усло­вие исследования причинности в сфере человеческой деятельности, но также и условие изучения некоторых других аспектов, глубоко характер­ных для человека. Мы не станем здесь подробно на этом останавливать­ся, но лишь кратко и без комментариев перечислим некоторые из них. Начнем с ответственности и свободы. Ответственность как одна из наи­более присущих человеческой личности черт, в той же мере, как внутрен­няя структура любого человеческого сообщества, является не чем иным, как конкретным воздействием того, “как должно быть”, на различные человеческие действия (и не случайно, что те объяснения, которые, .по сути, отбрасывают то, “как должно быть” под влиянием сциентистского образа мысли, о котором уже шла речь выше, часто влекут за собой распространение той прискорбной безответственности, которой прониза­на наша современная жизнь). Что касается свободы, то она не только необходимо сочетается с тем, “как должно быть” (ведь это нечто такое, что не происходит и не длится само по себе, из внутренней необходимо­сти, но интенционально выбирается и укрепляется волей), но и вообще теряет смысл без последнего (если все либо необходимо, либо равновозможно, свобода либо невозможна, либо равна случайности).

Чтобы продолжить примеры, мы могли бы вспомнить всю проблема­тику, связанную с так называемым “смыслом жизни”: протест против не­справедливости, против бессмысленности страданий, переживание мучи­тельных сомнений при принятии жизненно важных решений — все это ясно выраженное внутреннее неприятие того, что “есть”, потому что этого “не должно быть” (установка, кажущаяся абсурдом с любой возможной научной точки зрения), либо некий драматический поиск того, что “долж­но быть” сделано, чтобы наше существование не утрачивало свой смысл (во всяком случае, мы чувствуем, что этот смысл был бы весьма разли­чен при выборе той или иной из возможных альтернатив).

И, наконец, упомянем проблемы, связанные со сферой человеческого достоинства и прав человека, столь широко обсуждаемые сегодня. Эти проблемы прямо и недвусмысленно подводят нас к сфере того, “как долж­но быть”, а потому бесполезно “оправдывать” эти проблемы с помощью некой “научной” методологии. Научное исследование (в широком смыс­ле), конечно, полезно для определения конкретного “содержания” прав человека и для того, чтобы знать, “как” эти права могли бы осуществ­ляться, но оно неспособно раскрыть их как права по их внутренней сути.

6. Когнитивный стиль философии

Приведенных примеров достаточно, чтобы показать, как много про­блем и аспектов человеческого бытия не могут быть рассмотрены сквозь призму науки, но тем не менее требуют исследования, а может быть, и ре­шения. Наука воздерживается от ценностных суждений, но людям они нужны (поскольку они должны руководствоваться ими во всех своих собственно “гуманистических” действиях). Научное описание может объ­ективно и бесстрастно представить весь спектр целей, правил и норм, актуально существующих в социальном сообществе, но человеку хотелось бы знать, какие из них “действительно” значимы, т. е, почему следует придерживаться одних и отвергать другие. Наука может показать нам огромное разнообразие возможностей (и обозначить наиболее эффектив­ный путь их реализации). Но она не может нам помочь как раз в том, что чаще всего составляет для нас самое важное: как решить, какую из возможностей нам следует попытаться осуществить. Современный фило­софский подход к человеку выражается уверенностью в том, что этот аспект и связанные с ним проблемы, как и другие, подлежат рациональ­ному исследованию, хотя и выходят за рамки того, что может дать на­учное исследование. Последнее перекликается с отрицанием позитивист­ского и сциентистского тезиса о том, что все не поддающееся анализу с помощью инструментария науки должно быть отнесено к сфере эмоций и иррациональности.

Теперь возникает резонный вопрос: какие же отличные от научных когнитивные методы должна применять философия, чтобы успешно рабо­тать с этими аспектами и проблемами? Наука разрабатывает свои ког­нитивные методы как вариации двух основных типов: знание, получаемое через непосредственное ознакомление с объектом, и знание, получаемое в рассуждении. В естественных науках первый тип воплощен в наблю­дениях, оснащенных приборами, а второй — главным образом в матема­тических доказательствах и вычислениях. С расширением сферы науки первый тип начинает трактоваться более свободно, но все же остается некоторой формой наблюдения, непосредственного ознакомления с эмпи­рическим материалом, который должен получить интерсубъективное вы­ражение. Второй тип также трактуется свободнее, но все же ограничен построением моделей дедуктивно-неоспоримого рассуждения. И лишь философия, помимо этих типов, которые она, конечно же, не отбрасывает, вводит третий тип, который можно было бы назвать знанием, получае­мым посредством рефлексии. Такая рефлексия обычно совершается не над отдельными и ограниченными фрагментами эмпирического материа­ла, но над глобальными и комплексными фактами и ситуациями, смысл которых, условия их возможности философия пытается понять и иссле­довать, добираясь при этом и до условий их постижимости. Эти факты и ситуации рассматриваются не через эмпирический материал как таковой, а через феноменологическую очевидность, которая своей точкой отсчета имеет не содержание некоторого интерсубъективного наблюдения, а со­держание живого переживания. Свобода, ответственность, ценности, интенциональность не могут быть объектами “наблюдения”, они не могут логически выводиться из наблюдаемых фактов. Они могут лишь прини­маться как данное в контексте личного опыта, либо концептуализироваться в рефлексии, пытающейся придать значение этой переживаемой очевидности и распознать условия, при которых это возможно.

С точки зрения науки, такой способ мышления мог бы казаться “субъективным” и потому негодным. Однако мы знаем, что те, кто раз­рабатывает эти методы (например, трансцендентальный метод, феноме­нологический, аналитический — все эти методы суть частные случаи ме­тода философской рефлексии), имеют целью достижение уровня объек­тивности более глубокой и более радикальной, чем даже уровень интерсубъективности, достигаемый науками (которые вынуждены мирить­ся с большим количеством неявных допущений и неанализируемых пред­посылок) . Другими словами, обращение к субъекту не обязательно влечет за собой субъективность, но может быть даже условием для обоснования знания об “объектах”, поскольку само это знание ничего не может до­бавить к характеристике познающего субъекта и в конечном счете зави­сит от него. Не будем здесь дискутировать, лучше или хуже эти методы, чем методы науки: ясно, что они не менее строги (когда их строго при­меняют), чем научные методы, и рациональны. К тому же следует сказать, что они применимы не только к исследованию человека, но и к по знанию природы, хотя в этом случае они не увеличивают совокупность знаний о природе, а дают только общую интерпретацию того, что известно благодаря науке. Но в исследовании человека они имеют особую ценность, ибо здесь пресловутая “нейтрализация субъекта”, почти неизбежная в естественных науках, бессмысленна. Действительно, именно то, что человек является субъектом, отличает его от прочих естественных объектов; поэтому любая программа, игнорирующая бытие человека в качестве субъекта, не может считаться программой его исследования как человека.

Вот почему, если мы сводим изучение человека к узконаучному уровню, мы тем самым отрицаем его специфически человеческую природу. Поэтому философия обязана продолжать исследования человека своими методами, так как это не только восстанавливает ее права как философии, но и реабилитирует специфику человека, без чего все наши разглагольствования, направленные против “овеществления” человека или в защиту его прав и достоинства, его свободы и творчества, суть не более чем нравоучительная риторика. Иначе говоря, если специфика человека подвергается элиминации путем чисто научного анализа и объяснения, тем самим бросается вызов самому существованию человека как человека. Было время, когда одной из наиболее серьезных задач философии считалось доказательство бытия Бога; видимо, уже трудит сомневаться в том, что в наше время важнейшей задачей философии является доказательство бытия человека.

Вопросы философии № 2, 1989 г. Стр. 24-35

Заключение.

Человек формируется и как природно-биологическое, и как социальное существо. Человек рождается трижды: физически, социально, духовно. И в этом заключается так называемая биосоциальная проблема - это проблема соотношения и взаимодействия социального и биологического (природного), приобретенного и унаследованного, «культурного» и «дикого» в человеке, проблема двух начал («корней») в человеке как уникальном явлении мира. Она свидетельствует о противоречивости человеческого существа.