Наука как ценность в современнной культуре. Дилемма сциентизма и антисциентизма

До середины XX века проблемы этики науки не являлись объектом особого внимания и систематического изучения. Этические вопросы науки и научного творчества обсуждались, как правило, в форме традиционного морализаторства и декларативных призывов к ученым учитывать в своей профессиональной деятельности требования и нормы нравственности. Этические оценки науки и ее вклада в развитие современной цивилизации давались абстрактно, вне применения к конкретным научным направлениям, дисциплинам и специализациям.

Ситуация радикально меняется, когда экспансия науки затрагивает сферу непосредственного человеческого существования и распространяет свое влияние на биофизиологическис, психические и духовные аспекты жизнедеятельности человека. В предметное поле научных исследований вовлекаются т.п. антропоразмерные системы, в структуре которых в качестве атрибутивного элемента выступает сам человек во всем богатстве и конкретности его психофизиологических, социальных и духовно-нравственных характеристик. Именно в таких познавательных ситуациях актуализируется сфера нравственной компетенции и ответственности ученого не только за результат, но и за формы проведения научных экспериментов (в том числе за использование эффективных техник манипулирования с объектами). Здесь отчетливо проступает принципиальная граница возможностей науки и научного метода освоения сложных человекоразмерных систем. Еще И. Кант утверждал, что в соответствии с фундаментальными этическими принципами человек никогда не может рассматриваться как средство, а должен оцениваться только как цель. Этот гуманистический пафос этики Канта все более осязаемо обнаруживает себя при планировании и проведении научных исследований в таких предметных областях, как экология, молекулярная биология, биомедицина, генетика и генная инженерия, психология и др.

В качестве примера, демонстрирующего необходимость этической регуляции научных исследований на одном из самых актуальных и проблемных направлений развития биологии, можно указать на феномен клонирования. В строго научном смысле слова клонирование — это сложная экспериментальная технология, позволяющая осуществлять точное воспроизведение той или иной биологической системы с сохранением ее наследственной информации, закодированной в полном наборе генов. Принципиальная возможность клонирования живых организмов появилась в результате развития генной инженерии, т.е. тончайших технологий, позволяющих извлекать из клеток одного организма группу генов (либо даже единичный ген), кодирующих необходимый продукт, и соединять их с молекулами ДНК, способными проникать в клетки другого организма и размножаться в них.

В феврале 1997 года появилось сообщение о том, что в лаборатории Я. Вильмута в Рослинском институте (Эдинбург) разработан эффективный метод клонирования млекопитающих и на его основе осуществлен успешный эксперимент по воспроизводству овечки Долли из соматической клетки донора. 236 неудачных опытов, предшествовавших этому успеху, не помешали Вильмуту заявить, что существует техническая возможность клонирования человека. Естественно, данное заявление вызвало шок не только в широком общественном мнении, но и в рамках научного сообщества. Такая перспектива может создать поистине беспрецедентную ситуацию в науке, когда под вопрос будут поставлены многие этические, философские и религиозные ценности, утверждающие недопустимость экспериментального манипулирования с человеческими эмбрионами, ибо это чревато разрушением вековых устоев морали и человеческой культуры. Реализация подобной перспективы оценивается серьезными учеными как весьма сомнительная. Однако мы должны констатировать: прогрессирующая наука в очередной раз напомнила человечеству о безграничности своих возможностей. Все это, безусловно, актуализирует проблему этического контроля над научными исследованиями в тех областях знания, которые непосредственно затрагивают сферу человеческого бытия.

Не случайно сегодня столь популярны различные формы этической экспертизы планируемых научных исследований и инновационных проектов. К примеру, в США существует закон, согласно которому биомедицинские исследования, финансируемые из федерального бюджета, должны быть подвергнуты такой экспертизе. Она проводится независимым этическим комитетом в соответствии с тщательно разработанными нравственными кодексами и процедурами.

Этические комитеты как специально созданные структуры для осуществления социального контроля над наукой впервые возникают в США во второй половине XX века, затем появляются при больницах и научно-исследовательских центрах в ряде европейских стран. В состав комитетов входят не только ученые и специалисты, но и независимые эксперты из других областей знания и даже представители общественности, абсолютно не имеющие специального образования и профессиональной подготовки в рассматриваемой области науки. Безусловно, деятельность таких комитетов не всегда соответствует профессиональным критериям, согласно которым следовало бы оценивать новые научные результаты и возможные перспективы их широкого социально-практического использования. Именно поэтому этические комитеты нередко подвергаются серьезной критике. Тем не менее, их появление и активная деятельность в последние десятилетия на многих магистральных направлениях развития современной науки убедительно свидетельствует о том, что среди множества форм социального контроля над наукой этическое регулирование научных исследований обретает все более устойчивый статус и высокий гуманистический смысл [ 9, c. 150-158].

Вопросы взаимоотношения  науки с ее социальным и культурным окруженном широко обсуждаются в отечественной философии'. Стало общим мнением, что наука представляет собой сложное общественно-историческое явление, и постижение ее функционирования и развития требует исследования тех отношений, которые связывают ее с другими сферами деятельности людей, что они составляет часть культуры и в силу этого испытывают определенное воздействие со стороны других компонентов культуры и общества в целом. Далеко не тривиальным оказывается, однако, вопрос о степени и границах такого воздействия. Является ли оно только периферийным или же проникает в саму сердцевину науки, определяя и содержание научных идей? Трудно было бы отрицать прямую зависимость от социальных условий таких характеристик науки, как выбор направления исследований, темпы и объем научных разработок, скорость распространения научных идей и их внедрения в производство. И если речь идет о науке как социальном институте, обращение к социокультурным факторам при теоретической реконструкции ее функционирования неизбежно [6, c.31]

Стоит также отметить, что происходящее ныне переосмыслении истории страны, в особенности истории советского периода, нередко напоминает надевание очков, в попытке перестроить зрительный мир. Где раньше видели верх, оказался низ, что казалось темным фоном, оказалось сложной совокупностью фигур. В понимании истории науки и ее взаимоотношений с обществом эта смена оптики только началась. Хотя никто уже не верит в то, что чернила и паровоз изобрели па Руси, продолжает давать знать о себе «героическая» картина развития отечественной науки, созданная в 40—50-е гг. на волне борьбы с низкопоклонством перед Западом и «космополитизмом».

Между тем так ли безоблачно и поступательно восхождение русской науки от Ломоносова до наших дней? Как понять на фоне этой героической истории те огромные трудности, с которыми столкнулась предпринятая Петром I программа насаждения науки и просвещения в стране, жалкое в целом положение Академии наук и Московского университета в течение многих десятилетий после их основания? Как понять, если подойти к этой истории с другого конца, практически полное разрушение социальных и гуманитарных наук (истории, философии, политической экономии, экономической статистики, социологии, лингвистики и т. п.), распад научного сообщества в 30—40-е годы?

Любопытно в этой связи  заметить следующее. Ежегодно выходят сотни статей и книг по философии науки. Их авторы, как в положено ныне, в своем анализе постоянно обращаются к тем или иным ситуациям из истории наука. Но что интересно: практически все эти ситуации берутся из истории западной науки. Было бы странно представить, например, чтобы английские философы и социологи науки не интересовались работами Ньютона или Дарвина, немецкие — Эйнштейна. И они, естественно, не обходят их, более того, явно выражена тенденция к анализу национальных научных сообществ в самых разных аспектах, к включению в этот анализ творчества всех ученых, внесших какой-либо вклад в развитие знания. В аналогичных советских исследованиях совсем иная картина. На фоне созданной в упомянутые времена галереи героических портретов русских ученых — Ломоносова и Лобачевского, Бутлерова и Менделеева, Павлова, Тимирязева, Циолковского и Мичурина — наши философы науки с завидным упорством занимаются анализом западной науки.

Как можно  объяснить такую ситуацию? Проще  всего сказать, что нет пророка в своем отечестве. Можно, с другой стороны, предположить, что русская наука, поскольку же становление происходило значительно позднее западноевропейской, лишь перенимала результаты и институциональные структуры последней, в связи с чем ее анализ мало что может добавить к картине науки как таковой. Несомненно, современная наука как интернациональное явление суть постепенное распространение западноевропейской традиции научного знания. Однако это распространение предполагает наличие в воспринимающем науку обществе собственных ценностных и социальных предпосылок, без чего оно не может быть успешным. Продуктивность вхождения национальной науки в науку как мировое явление. Однако серьезное обсуждение подобных вопросов несовместимо с упомянутой выше (и продолжающей влиять как на популярную литературу, так нередко и на научные работы) схемой истории русской науки, предполагавшей самозарождение науки на Руси уже в X—XI веках и ее поступательный ход через самоучек-изобретателей и ученых-патриотов вплоть до великих народных строек и сталинских планов преобразования природы на основе «советской народной науки» .

Вместе с тем в  обсуждаемой ситуации есть еще одна, более существенная трудность. Как бы то ни было, наука в России, по крайней море с конца XIX в., когда она обрела адекватную мировоззренческую и социальную основу, достаточно богата первопостроенными научными достижениями. В том числе такими, которые были отмечены Нобелевскими премиями. Казалось бы, здесь уже не может быть проблем для исследователя науки. И все же именно при попытках анализа науки нынешнего века возникают подлинные проблемы. Стоит лишь чуть приоткрыть реальные события в любой научной дисциплине, как сразу обнаруживается, что стандартные гносеологические или методологические схемы приходится откладывать в сторону. Становится ясным, что основные проблемы отечественной науки являются не гносеологическими, а социологическими и идеологическими. Пользуясь языком М. Фуко, можно сказать, что разнообразные «техники власти», «надзор и наказание», «логики цензуры» и т. п. оказывали на ход ее развития не менее серьезное воздействие, чем эксперименты, гипотезы или какие-то философские влияния. Более того, на некоторых этапах ее судьба являла собой уникальный опыт существования науки и научного сообщества в условиях лишения их автономного социального пространства, разрушения необходимой для науки философской и культурной инфраструктуры, подчинения тоталитарным структурам власти и всеохватывающему идеологическому давлению [8, c.34-36]

Наука, являясь культурно-историческим феноменом возникла в контексте исторического развития цивилизации и культуры, на определенных стадиях этого развития.

Проблемы будущего современной  цивилизации не могут обсуждаться  вне анализа современных тенденций  развития науки и ее перспектив. В целом наука воспринимается как одна из высших ценностей цивилизации  и культуры.

Однако так было не всегда, и не во всех культурах наука занимала столь высокое место в шкале ценностных приоритетов. В этой связи возникает вопрос об особенностях того типа цивилизационного развития, который стимулировал широкое применение в человеческой деятельности научных знаний.

В развитии человечества, после того как оно преодолело стадию варварства и дикости, существовало множество цивилизаций — конкретных видов общества, каждое из которых имело свою самобытную историю. Известный философ и историк А. Тойнби выделил и описал 21 цивилизацию. Все они могут быть разделены на два больших класса, соответственно типам цивилизационного развития, — на традиционные и техногенную цивилизации [7, c.91].

Традиционные  общества характеризуются замедленными темпами социальных изменений. В традиционных обществах может смениться несколько поколений людей, заставая один и тот же уклад общественной жизни, воспроизводя их и передавая следующему поколению. Виды деятельности, их средства и цели могут столетиями существовать в качестве устойчивых стереотипов. В связи с этим в культуре этих обществ приоритетное значение имеют традиции, образцы и нормы, аккумулирующие опыт поколений. Инновационная деятельность не воспринимается здесь как высшая ценность.

Техногенная цивилизация — особый тип социального развития, характеризуемый следующими признаками:

- высокая скорость социальных изменений;

- интенсивное развитие материальных оснований общества (взамен экстенсивных в традиционных обществах);

- перестройка оснований жизнедеятельности человека.

История техногенной цивилизации началась с развития античной культуры, прежде всего культуры полисной, которая подарила человечеству два великих открытия — демократию и теоретическую науку. Эти два открытия — в сфере регуляции социальных завоеваний, обеспечивающих все более счастливое мироустройство.

Техногенная цивилизация, существующая чуть более 300 лет, оказалась не только динамичной и подвижной, но и агрессивной: она подавляет, подчиняет себе, переворачивает, буквально поглощает традиционные общества и их культуры. Такое активное взаимодействие техногенной цивилизации и традиционных обществ, как правило, приводит к гибели последних, к уничтожению многих культурных традиций, по существу к гибели этих культур как самобытных целостностей. Традиционные культуры не просто оттесняются на периферию, но радикально трансформируются при вступлении традиционных обществ на путь модернизации и техногенного развития. Чаще всего эти культуры сохраняются только фрагментами в качестве исторических рудиментов. Везде культурная матрица техногенной цивилизации трансформирует традиционные культуры, преобразуя их смысложизненные установки, заменяя их новыми мировоззренческими доминантами.