Никомахова этика Аристотеля

Никомахова этика Аристотеля

Это – трактат о счастье, о том, как достичь счастливой жизни, или блаженства. Написан Аристотелем  зрелого возраста и посвящен то ли отцу, то ли сыну, рано умершему, оба  носили имя Никомах. Философские направления, как известно, именуются путем прибавления частицы «изм» к категории, которая для мыслителей этого направления считается базисной. Трудно придумать в данном случае термин на русском языке, древнегреческий это позволяет. И придумано название эвдемонизм для направления, в котором счастье признается высшей целью жизни. От эв – благо, и даймоний – дух, получается что-то вроде благодушия, душевного покоя. Так что «Никомахова этика» считается выдающимся памятником античного эвдемонизма. Тут читатель может спросить: а как же иначе, что еще, кроме счастья, может быть высшей целью жизни? Ну, хотя бы свобода, так говорят современные философы. И разъясняют, что в жизни вполне возможны ситуации, когда человек стоит перед выбором: счастье или свобода. Греки перед таким выбором не стояли.

«Никомахова этика» состоит из десяти книг. Структура сочинения довольно четкая. Она задана ясным принципом: подробно рассмотреть добродетели, чтобы понять все, связанное со счастьем. Ибо счастье – это деятельность души в полноте добродетели. Вот они и рассматриваются, добродетели, на протяжении многих страниц, весьма подробно.

Книга первая. В ней анализируется  исходное понятие – счастье. Человека, ориентированного на либеральные ценности, может разочаровать то, что учение о счастье, которое Аристотель собирается изложить, оказывается наукой о государстве. Разумеется, никакого этатизма или  превознесения государства в  современном смысле здесь нет. Все  проще. Поскольку человек, по Аристотелю, – существо политическое, т.е. живущее  в полисе (государстве), ясно, что  там он и может достичь счастья. А наше понимание государства  иного рода. Любопытна классификация  образов жизни: государственный, созерцательный и, пардон, скотский. Последний избирает большинство, это – жизнь, полная грубых чувственных наслаждений. Государственный  образ жизни ведет человек  деятельный, тот, для которого счастье  связано с почетом. Но лучший образ  жизни – созерцательный. Речь идет о размышлении, познании истины ради нее самой, а не ради какой-либо пользы. Ясно, почему это так. Ведь счастье  есть деятельность, сообразная с добродетелью, а высшей добродетелью является разум. В конце книги первой вводится различение добродетелей на мыслительные (дианоэтические) – мудрость, сообразительность, рассудительность и нравственные (этические) – щедрость, благоразумие.

Книга вторая разъясняет природу  добродетелей того и другого вида. Мыслительные добродетели формируются  обучением, а нравственные – привычкой. И то, и другое предполагает многократное повторение. Пожалуй, подходящее здесь  слово – упражнение, т.е. работа, смысл которой не столько в  единичном результате, сколько в  обретении навыков. Аристотель ясно высказывается о цеди этики –  не просто знать, что такое добродетель, а стать добродетельным. В сфере  нравственной нечего рассуждать, надо совершать нравственные поступки.

Хотя вся «Никомахова этика» посвящена исследованию добродетели, время от времени Аристотель дает этому главному понятию краткие определения. Вот и здесь мы находим определение добродетели «по родовому понятию». Оказывается, что это – нравственные устои или склад души. Это то, в силу чего мы хорошо или дурно владеем своими страстями.

В этой книге Аристотель приступает к изложению своего, ставшего знаменитым, учения о середине, можно  сказать, золотой середине. Это то, что не избыточно и не недостаточно: избыток и недостаток губительны для добродетели. Излюбленное занятие  Аристотеля – давать определения  разным добродетелям как серединным состояниям. Например, мужество – это  обладание серединой между страхом  и отвагой. Или щедрость – это  середина между мотовством и скупостью.

Книга третья начинается с  разграничения произвольных и непроизвольных поступков. Непроизвольное совершается  подневольно и по неведению. Иными  словами, здесь на первом месте внешние  условия. А при произвольных действиях  главную роль играет мотив – нечто  внутреннее. Далее рассматривается  вопрос о сознательном выборе и принятии решений. Это необходимо, чтобы показать, что добродетели произвольны  и зависят от нас.

Аристотель весьма конкретен, он предпочитает простые примеры  и разборы обыденных ситуаций. Ему надо сосчитать число добродетелей, взяв каждую в отдельности и рассмотрев, какова она, к чему относится и  как проявляется. Много говорится, например, о мужестве. Для греков, а особенно для римлян, эта добродетель  была на втором месте, после мудрости. «Мужественные решительны в деле, а перед тем спокойны», – пишет  Аристотель. Ясно о каком деле речь – о войне. Но не только в битве  проявляется мужество. Всего видов  мужества Аристотель насчитывает пять. Кроме воинского, еще гражданское, из тех, что могут быть названы  кратко. Далее можно перечислить: немужественен тот, кто легко  впадает в гнев, кто самонадеян и кто пребывает в незнании. Противоположные им – мужественны. В конце книги подробно рассматривается  вопрос, о том, что есть благоразумие.

Книга четвертая. По порядку  исследования в этой книге присутствуют следующие добродетели: щедрость, великолепие, величавость, ровность, любезность. Человеку нашего времени слова величавость  и великолепие мало о чем говорят. О других добродетелях из этого списка мы знаем или догадываемся. Чтение Аристотеля позволяет нам и узнать, и уточнить. Любопытно, что учение о середине формально предполагает существование для каждой добродетели  крайних состояний – того, во что превращается добродетель при  избытке или недостатке. Но в языке  не всегда находятся слова, выражающие эти состояния. Есть такие слова  для мужества и щедрости, а для  ровности нет. Точнее, само слово ровность не обозначает точно ту золотую середину, которой надо обладать, чтобы быть добродетельным. И для соответствующих  крайностей нет слов. «Мы относим  к середине ровность, которая отклоняется  в сторону недостатка», – пишет  Аристотель. А страсть, вокруг которой  обсуждается тема ровности, есть гнев. Не обладающие этой добродетелью гневливы, горячи, желчны, злобны.

Смысл великолепия можно  понять, зная соответствующие крайности. Недостаток в великолепии есть мелочность, а избыток – безвкусная пышность. Эта добродетель имеет отношение  к имуществу. Траты великолепного  велики и подобающи. А величавость – добродетель особенная. Это, можно сказать, украшение добродетелей. Истинно величавым быть трудно, это требует нравственного совершенства. Величавых часто считают гордецами. Они равнодушны к ценностям толпы, не суетливы, даже праздны. Однако же они деятельны в великих и славных делах, каковые, естественно, не каждый день случаются. Великое – большая редкость, поэтому величавому мало что важно.

Книга пятая. Она целиком  посвящена справедливости, точнее, добродетели, которая обозначается словом «dikaiosyne» (латинская транскрипция). Переводчик «Никомаховой этики», представленной в данном томе, отказался от традиции переводить «dikaiosyne» словом «справедливость», предложив вместо него слово «правосудность». Классический русский язык это позволяет: правосудный человек – тот, кто судит и поступает по праву. Короче говоря, в этой книге речь идет о справедливости, праве и правосознании. Мы будем использовать слова «правосудность» и «справедливость» как синонимы. Текст весьма сложен, читателю, желающему разобраться в этой теории, надо набраться терпения.

Прежде всего Аристотель различает справедливость общую  и частную. Это вроде понятного  нам различения на мораль и право. Общая справедливость – величайшая из добродетелей. Это даже не отдельная  добродетель, а признак гармонического единства всех других добродетелей. Здесь  Аристотель солидарен с Платоном, который в «Государстве» под  справедливостью понимает единство мудрости, мужества и рассудительности. Далее вводится два вида частной  справедливости: коммутативная и  дистрибутивная (латынь). Термины эти  появились позже, в русском языке  принята соответствующая пара –  распределительная и компенсаторная (уравнительная). Первая относится к  ситуациям распределения благ в  зависимости от статуса (достоинства), вторая – к разнообразным ситуациям  обмена (простейший пример – купля-продажа).

Книга шестая. При рассмотрении добродетелей Аристотель следует определенной логике. Вначале идет анализ нравственных добродетелей, затем «справедливость» как нечто, опирающееся на рациональное начало, и, наконец, добродетели собственно разума, или дианоэтические добродетели. К ним и переходит Аристотель в книге шестой.

Разум продуцирует мысль. Но не любая мысль рассматривается  в этике, а та, которая есть начало поступков (практики). В философии  Нового времени это будет названо  «практическим разумом». В отличие  от теоретического, или чистого. Однако одной мысли недостаточно для  поступка, «мысль ничего не приводит в  движение». Необходима еще другая сила души – стремление. Это то, что  сегодня мы называем волей. После  этих определений Аристотель переходит  к рассмотрению самих «мыслительных» добродетелей – рассудительности, мудрости, знания, сообразительности. Здесь же присутствует и совестливость. Хотя в этом ряду совестливость может  показаться не вполне уместной, основания, чтобы поместить ее сюда, у Аристотеля были – он не разводил слишком далеко истину и добро. Их единство мы обнаруживаем в определении совести – «правильный  суд доброго человека».

Книга седьмая. Рассматривая добродетели, Аристотель противопоставляет  им пороки. Это – то, чего следует  избегать. Но этого мало, надо еще  избегать невоздержности и зверства. Речь идет о том, что находится  за пределами добродетелей и пороков, о том, что выше (бог) и ниже (зверь) человеческого.

Воздержности, или выдержанности, отводится много места. Аристотель, как мыслитель, державшийся больше фактов, нежели идей, не согласен с Сократом в том, что человек поступает  дурно только по неведению. Да, знание – великая вещь, но есть еще страсти. Сократ не различает знание и его  применение. А ведь знающий человек  может и не применять свои знания, т. е. он может знать, что поступает  дурно, и не воздерживаться. Надо различать  невоздержность и распущенность. Невоздержный захвачен сильным влечением. А распущенный  совершает постыдный поступок, не испытывая влечения или испытывая  его слабо. Потому распущенный представляется худшим.

В трактате о счастье невозможно избегнуть вопроса о телесных удовольствиях и страданиях. Ведь принято считать, что счастье  сопряжено с удовольствием. Аристотель отмечает подробность «народной  этимологии»: слово «ма-кариос» (блаженный, счастливый) происходит от «кхайро» (радуюсь, наслаждаюсь). От того, кто считает разум «лучшей частью души» нельзя ожидать особого почтения к телесным удовольствиям. Однако Аристотель и не аскет. Он не согласен с теми, кто не относит удовольствия к благу только потому, что их ищут дети и звери. В счастливой жизни благоразумного человека должно быть место удовольствиям. А дурной человек тот, кто ищет их избытка. Понятно, почему люди вообще стремятся к удовольствиям – они вытесняют страдания.

Книга восьмая. Она посвящена  добродетели, которая обозначается словом «philia». В русском языке есть много слов, от него образованных: «философия», «библиофил» и т. п. В данном случае речь идет об особом отношении между людьми, о дружбе или дружественности. О том, что есть, по словам Аристотеля, «самое необходимое для жизни». Philia – это и любовь, но не та любовь, о которой толкуют персонажи платоновского «Пира». У греков было четыре слова для обозначения разных оттенков любви. Philia и Eros – в известном смысле противоположны, как противоположны духовный покой и страсть, соединение подобных и противоположных сущностей.

Дружбу Аристотель ставит выше справедливости. Ведь когда граждане дружественны друг к другу, они не нуждаются в суде. А всего существует три вида дружбы, и различаются  они по тому, ради чего люди желают друг другу благ: одни ради блага самого по себе, другие ради удовольствия, третьи ради пользы. Возможно, читатель решит, что упоминаемая здесь польза снижает пафос и все сводится к теме «нужного человека». Нет, в  жизни бывают ситуации, когда соединение дружбы и пользы вполне нормально: старики, замечает Аристотель, ищут не удовольствий, а помощи. Из соображений пользы дружат и государства. Но совершенная  дружба устанавливается между людьми добродетельными и по добродетели  друг другу подобными. Главный же признак дружбы – наслаждение  взаимным общением. Поэтому скучные  и сварливые люди не годятся для  дружбы.

От индивидуально-психологического аспекта Аристотель переходит к  социальному, рассматривая дружбу в  связи с правом и государством. Такова ментальность древнего грека, государство  для него – нечто иное, нежели для нас. В зависимости от типа государства по-разному складывается между людьми дружба. Одно государственное  устройство более располагает к  дружбе, другое менее.

Книга девятая. В ней продолжается тема дружбы. Исследователи предполагают, что восьмая и девятая книги  «Никомаховой этики» составляли у Аристотеля единый трактат о дружбе, который позднее разделили на две части, чтобы сделать все десять книг соразмерными. И в этой книге, так же как в других, мы находим много тонких наблюдений и глубоких размышлений, подтверждающих мысль о неизменности человеческой природы. В главном древние греки одобряли и осуждали то, что одобряем и осуждаем мы. Любопытно рассуждение о единомыслии как признаке дружеского отношения. Это – не сходство мнений, не согласие, скажем по научным вопросам, ибо все это не имеет отношения к дружбе. Единомыслием обладают в том, что касается поступков. Например, единомыслие в государствах имеется тогда, когда граждане согласны между собой относительно того, что всем им нужно, когда они делают то, что приняли сообща. В вопросе Аристотеля «К кому нужно питать дружбу в первую очередь – к самому себе или к кому-нибудь другому?» чувствуется, что слово «дружба» неточно передает греческое «philia». Но это – детали, ясно все-таки о чем речь. Так вот, себялюбие считается чем-то негативным, потому что под этим обычно имеется в виду неумеренное стремление к имуществу, почестям и телесным удовольствиям. Когда же человек заботится о своей нравственной красоте, никто не осудит его, не назовет себялюбивым. Но именно такой человек – «себялюб».