Проблема свободы и творчества в философии Н.А Бердяева

По мнению писателя, личность и субъективное находятся в конфликте с общим и объективным, личность восстает “против власти объективированного “общего”. Объективация - одно из основных понятий философии Бердяева, она означает трансформацию духа в бытие, вечности - во временное, субъекта - в объект, порождение неподлинного мира явлений, где результаты духовной активности человека приобретают формы пространства и времени, начинают подчиняться причинно-следственным отношениям и законам формальной логики. Писатель так поясняет свою идею, он говорит, что “объективной реальности не существует, это иллюзия сознания, существует лишь объективация реальности, порожденная известной направленностью духа. Объективированный мир не есть подлинный реальный мир... Объект есть порождение субъекта. Лишь субъект экзистенциален, лишь в субъекте познается реальность.” В книге “Царство духа и царство кесаря” Бердяев пишет: “Объективация есть выбрасывание человека вовне, экстериоризация, подчинение условиям пространства, времени, причинности, рационализации. В экзистенциальной же глубине человек находится в общении с духовным миром и со всем космосом.” [7] Таким образом, объективация представляет собой не раскрытие, обнаружение духа, а, наоборот, его закрытие, обеднение. В результате человек оказывается в двойственном положении: как личность он остается в своей глубине носителем экзистенциального “я”, образа и подобия Бога, как индивид он становится причастен миру природной и социальной необходимости. Мысль писателя перекликается здесь с идеями западноевропейских экзистенциалистов о трагическом положении человека в безучастном, равнодушном к его существованию мире. сам Бердяев подчеркивает сходство этих идей: “Когда экзистенциалисты... говорят о выброшенности человека в мир и обреченности человека этому миру, то они говорят об объективации, которая делает судьбу человека безысходной, выпавшей из глубокой реальности”. Писатель видит природное зло не только в жестокости борьбы за существование, в страдании и смерти, а в самом факте необходимости, несвободы, которая составляет сущность материи. “Человек с его возможностями духовной свободы брошен в слепой механический мир, который порабощает и губит его”. [2]  Бердяев отмечает, что у него “есть напряженная устремленность к трансцендентному, к переходу за грани этого мира.” “Обратной стороной, - пишет он, - этой направленности моего существа является сознание неподлинности, неокончательности, падшести этого эмпирического мира”. Философ утверждает “примат свободы над бытием”. “Бытие вторично, есть уже детерминация, необходимость, есть уже объект”, - считает автор. В религиозном плане объективация тождественна с актом грехопадения - отчуждения человека от Бога, сопровождающегося попаданием субъекта в зависимость от мира объектов. "Если мир, - писал Бердяев, - находится в падшем состоянии, то это - не результат способов познания (как это думал Шестов). Вина лежит в глубинах мирового бытия. Это лучше всего уподобить процессу разложения, разделения и отчуждения, которое претерпевает ноуменальный мир. Было бы ошибкой думать, что объективация происходит только в познавательной сфере. Она происходит прежде всего в бытии самом. Она порождается субъектом не только как познающим, но как бытийствующим... В результате нам кажется реальным то, что на самом деле вторично, объективировано, и мы сомневаемся в реальности первичного, необъективируемого и нерационализированного". Осознание первичности духа как творческой реальности и составляет, по мысли автора, задачу философии, указывает путь решения проблемы свободы человеческой личности.

“Персоналистическая революция”, к которой стремился философ, “означает свержение власти объективации, разрушение природной необходимости, освобождение субъектов-личностей, прорыв к иному... духовному миру”. [2] Преодоление объективации связывается Бердяевым не столько со спасением, сколько с творчеством как “обнаружением избыточной любви человека к Богу”, ответом его “на Божий зов, на Божье ожидание”.

Бердяев убежден, что свобода трагична: если она составляет сущность человека, то, следовательно, она выступает как обязанность; человек порабощен своей свободой. Она тяжкое бремя, которое несет человек. Он ответственен за свои поступки и происходящее в мире. “Свобода есть моя независимость и определяемость моей личности изнутри... не выбор между поставленным передо мной добром и злом, а мое созидание добра и зла, - считает автор. - Само состояние выбора может давать человеку чувство угнетенности... даже несвободы. Освобождение наступает, когда выбор сделан и когда я иду творческим путем”. Бердяев воспринимает свободу “не как легкость, а как трудность”. По мысли писателя, даже простая политическая свобода, свобода выбора убеждений и поступков - это тяжелая и ответственная обязанность. Он пишет: “В этом понимании свободы как долга, бремени, как источника трагизма мне особенно близок Достоевский. Именно отречение от свободы создает легкость...” “Свобода порождает страдание, отказ же от свободы уменьшает страдание... И люди легко отказываются от свободы, чтобы облегчить себя”, - эта идея философа, на мой взгляд, действительно перекликается со взглядами Достоевского на эту проблему, для которого проблема свободы духа также имеет центральное значение. У Достоевского свобода - не право человека,  а обязанность,  долг;  свобода - "не легкость, а тяжесть". Не человек требует от Бога свободы, а наоборот, "и в этой свободе видит достоинство богоподобия человека". Именно по этой причине “свобода аристократична, а не демократична”. Бердяев считает, что “огромная масса людей совсем не любит свободы и не ищет ее”. Великий Инквизитор у Достоевского, “враг свободы и враг Христа”, считает, что “десятки тысяч миллионов существ... не в силах будут пренебречь хлебом земным ради небесного”, он упрекает Христа в том, что возложив на людей бремя свободы он не жалеет их.

Таким образом, взгляд Бердяева на проблему свободы человеческой личности мне представляется следующим. Личность - это ноуменальный центр мироздания, обнаруживаемый через выявление бесконечности и всеобъемлимости духа конкретного человека. Даже трансцендентное открывается в духе и через дух личности. Однако присущая ей свобода двойственна: она дана человеку и от Бога как просветленная свобода к добру, истине, красоте, вечности и от Божественного “ничто”, которое заключает в себе возможность зла и отпадение от Бога.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

РАЗДЕЛ 3.  Идея Богочеловека в концепции свободы личности.

 

“Философия свободы есть философия богочеловечества”, - вот идея Бердяева. В ней “трансцендентный прорыв из необходимости естества в свободу божественной жизни”. Идея богочеловечества, характерная для русской философской мысли, восходит к христианскому учению о единстве божественной и человеческой природы Иисуса Христа. У Вл. Соловьева она выразилась в “видении целостности, всеединства мира, божественного космоса,  в котором нет отделения частей от целого, нет вражды и раздора, нет ничего отвлеченного и самоутверждающегося". [3] В "Чтениях о Богочеловечестве" он отмечает, что христианство есть не только вера в Бога, но и вера в человека, в возможность раскрытия божественного в человеке. Для Бердяева эта идея неразрывно связана с творчеством, в котором человек усыновляет себя Богу. Он пишет: “Тема о творчестве была для меня вставлена в основную христианскую тему о Богочеловечестве, она оправдана богочеловеческим характером христианства. ...Идея Бога есть величайшая человеческая идея. Идея человека есть величайшая Божья идея. Человек ждет рождения в нем Бога. Бог ждет рождения в нем человека. ...Необычайно дерзновенна мысль, что Бог нуждается в человеке, в ответе человека, в творчестве человека. Но без этого дерзновения откровение Богочеловечества лишается смысла”. С явлением Богочеловека Христа “прекращается самодержавие Бога, ибо сыновний Богу человек призывается к непосредственному участию в божественной жизни. Управление мира становится богочеловеческим.” [1] Таким образом, мировой процесс у Бердяева становится не возвращением к изначальной полноте, а творческим приращение к ней, “восьмым днем творения”.

“Преображение и обожествление” возможны только путем достижения свободы, “проникнутой любовью к Богу”. Бердяев считает, что “они не могут быть достигнуты принудительно; они предполагают свободную любовь человека к Богу. Поэтому христианство является религией свободы”. По его мнению, вера в Бога есть не почитание церковных канонов, а стремление к Божьему царству,  мысль о том, что следуя заветам Христа, "с Христом в сердце" можно достичь духовной свободы. Для достижения Царства Божьего, по мнению писателя, необходимо творчество. “Новое, завершающее откровение будет откровением творчества человека. Это и будет чаемая эпоха Духа”. Именно в ней “реализуется христианство как религия Богочеловечества”, так как “совершенное соединение человечества с Божеством может явиться лишь как результат проникновения Св. Духа в путь истории и культуры” [1].

Для Бердяева важна “проблема индивидуальной судьбы в вечности”. “Растворение личности, неповторимой индивидуальности в безликой божественности... противоположно христианской идее”. “Тайна христианства есть тайна Богочеловечности, тайна встречи двух природ, соединяющихся, но не смешивающихся. Человек не исчезает... но наследует свою человечность в вечной жизни”.

"Лишь путь  Богочеловечества  и  Богочеловека ведет к утверждению  человеческой личности и свободы",- пишет Бердяев. [3]  Человечество, оторванное от  Бога, отвергшее Христа, перерождается в бесчеловечное (пример этого в "Бесах" Достоевского, в его “легенде о Великом Инквизиторе”).

Христианство Бердяева антропологично, оно основано на идее богоподобия человека и очеловечивании Бога. Если это так, то человек призван к соучастию в Божественном творчестве и, следовательно, история становится продолжением миротворения. Причем “конец истории и путь к концу - не исключительно божественный, а богочеловеческий, и в богочеловечности таится возможность осмыслить божественный план истории, не погасив индивидуальной свободы человека”.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

РАЗДЕЛ 4.  Творчество как реализация свободы, путь к гармонизации бытия.

 

Суть “персоналистической революции”, объявленной Бердяевым, раскрывается им в концепции творчества, центральным стержнем которой становится идея творчества как откровения человека, совместно с Богом продолжающего творения. Философия христианского творческого антропологизма Бердяева получила свое первое развернутое выражение в книге “Смысл творчества”, основная тема которой - идея творчества как религиозной задачи человека. Впечатления современницы писателя Е.К. Герцык о книге: “Сотни пламенных, парадоксальнейших страниц. Книга не написана - выкрикнута. Местами стиль маниакальный: на иной странице повторяется пятьдесят раз какое-нибудь слово, несущее натиск его воли: человек, свобода, творчество. Он бьет бешено молотком по читателю, Не размышляет, не строит умозаключений, он декретирует.” [2]

В этой книге Бердяев ставит вопрос об отношении творчества и греха, творчества и искупления, об оправдании человека в творчестве и через творчество. Он считает, что “оно оправдывает человека, оно есть антроподицея”. Антроподицея, согласно Бердяеву, это "третье антропологическое откровение", возвещающее о наступлении "творческой религиозной эпохи". Оно упраздняет откровение Ветхого и Нового заветов ("Христианство так же мертвеет и коснеет перед творческой религиозной эпохой, как мертвел и коснел Ветхий завет перед явлением Христа"). Но третьего откровения нельзя ждать, его должен совершить сам человек; это будет делом его свободы и творчества. Творчество не оправдывается и не допускается религией, а само является религией. Его целью служит искание смысла, который всегда находится за пределами мировой данности; творчество означает "возможность прорыва к смыслу через бессмыслицу". Смысл есть ценность, и потому ценностно окрашено всякое творческое стремление. Творчество создает особый мир, оно "продолжает дело творения", уподобляет человека Богу-Творцу. Бердяев считает, что “все достоинство творения, все совершенство его по идее Творца - в присущей ему свободе. Свобода есть основной внутренний признак каждого существа, сотворенного по образу и подобию Божьему; в этом признаке заключено абсолютное совершенство плана творения”. [1]  Присущая человеку способность к творчеству божественна, и в этом состоит его богоподобие. Со стороны Бога высшая природа человека показывается Иисусом Христом, Богом, принявшим человеческий облик; со стороны человека - его творчеством, созданием “нового, небывшего еще”.

Для автора “творчество человека не есть требование человека и право его, а есть требование Бога от человека, обязанность человека”. “Бог ждет от человека творческого акта как ответ человека на творческий акт Бога. О творчестве человека верно то же, что и о свободе человека. Свобода человека есть требование Бога от человека, обязанность человека по отношению к Богу.” [2] Бердяев пишет: “Творчество неотрывно от свободы. Лишь свободный творит. Из необходимости рождается лишь эволюция; творчество рождается из свободы”. Тайна творчества также “бездонна и неизъяснима”, как и тайна свободы.

“Творчество - это цель жизни человека на земле - то, для чего Бог создал его. Если христианство есть религия спасения, то это спасение через творчество, а не только через аскетическое очищение от греха”, - пишет Бердяев. В книге “О назначении человека. Опыт парадоксальной этики” (1931) он утверждает, что не только этика искупления, но также этика творчества есть путь в царство небесное.

“Тьма, ничто, бездна - вот что для Бердяева в основе бытия, вот в чем корни и божественного миротворчества, и бездонной свободы человеческого духа. Но эта же тьма, бездна снова настигает светлый космос и человека и грозит поглотить их - отсюда необходимость творчества во что бы то ни стало... твори, не то погибнешь”, - пишет Герцык. [2] “Бог всемогущ в бытии и над бытием, но он бессилен перед “ничто”, которое до бытия и вне бытия. Он мог только распяться над бездной этого “ничто” и тем внести свет в него... В этом и тайна свободы. ...Отсюда и бесконечный источник для творчества”. Бердяев считает, что “творчество возможно лишь при допущении свободы, не детерминированной бытием, не выводимой из бытия”. Иначе, “без “ничто”, без небытия творчество в истинном смысле слова было бы невозможно”.

В “Смысле творчества” Бердяев выражает мысль, что “творчество есть творчество из ничего, то есть из свободы”. На мой взгляд, было бы неправильно думать, что творчество человека не нуждается в какой-либо материи (материале), так как совершается в реальности. Бердяев поясняет, что “творческий акт человека не может целиком определяться материалом, который дает мир, в нем есть новизна, не детерминированная извне миром. Это и есть тот элемент свободы, который привходит во всякий подлинный творческий акт”. Я думаю, что именно в этом смысле “творчество есть творчество из ничего”. Бердяев считает, что творческие дары даны человеку Богом, но в творческие акты человека привходит элемент свободы, не детерминированной ни миром, ни Богом.

Бердяев говорит о трагедии человеческого творчества. Он видит ее в несоответствии его результатов первоначальному замыслу, в том, что “творческий акт в своей первоначальной чистоте направлен на новую жизнь, новое бытие... на преображение мира. Но в условиях падшего мира он отяжелевает, притягивается вниз... создает не новую жизнь, а культурные продукты большего или меньшего совершенства”. Культура, по мысли писателя, является одной из форм объективации и лишь символически указывает на духовный мир. Подтверждение своей мысли Бердяев видит в том, что великие русские  писатели  чувствовали конфликт между совершенной культурой и жизнью и стремились к совершенной,  преобразованной жизни. В том  отношении  очень показательны Гоголь, Толстой, Достоевский. Вся русская литература проникнута болью о страданиях народа и человека. В условиях “падшего” мира “результаты творчества носят не реалистический, а символический характер”. Такое творчество “символическое, дающее лишь знаки реального преображения. Реалистическое творчество было бы преображением мира, концом этого мира, возникновением нового неба и новой земли”, так как творческий акт “есть акт эсхатологический, он обращен к концу мира”, предвосхищает начало мира нового, новой эпохи Духа.