Экономическая политика Временного правительства

Вопрос №4. Экономическая политика Временного правительства

Февральская революция  поставила перед новой властью  вопрос взаимодействия со старыми органами управления и создания собственных  управляющих структур. Этот процесс  с первых же дней пошел по пути «демократизации» - только за период с февраля по сентябрь сменилось 3 центральных структуры, управляющих продовольственной  политикой. На местах чехарда с переформированием  царских продовольственных органов  и созданием новых превратилась в настоящее бедствие. Ситуация только усугублялась общим послереволюционным хаосом и возникшим двоевластием.

27 февраля 1917 года в  Таврическом дворце была создана Продовольственная комиссия Временного комитета Госдумы и Совета рабочих и солдатских депутатов. Некоторое время она пыталась наладить взаимодействие со старыми региональными структурами. Однако уже 2 марта Комиссия распорядилась губернским и земским управам организовать, как подчеркивалось, «на широко демократических основаниях» [1] новые продовольственные органы – губернские продовольственные комитеты. На них, в свою очередь, возлагалась задача организации комитетов уездных, волостных, мелкорайонных и т.д.

9 марта 1917 года начавшая  было складываться продовольственная  структура подверглась первой  реорганизации – постановлением  Временного правительства на  место упраздненного «Особого  совещания по продовольствию»,  а также вместо ранее созданной  Продовольственной комиссии учреждался Общегосударственный продовольственный комитет.

В дальнейшем под влиянием во многом чисто политических факторов – формирования коалиционного правительства  – постановлением от 5 мая 1917 года высшим органом по регулированию снабжения  продовольствием было объявлено  специально созданное Министерство продовольствия.

Местные отделения высшего продовольственного органа подвергались за этот период неоднократному реформированию – как в силу изменений в центральных структурах власти, так и под воздействием меняющейся конъюнктуры. Процесс их организации, запущенный Продовольственной комиссией 2 марта, был скорректирован уже 25 марта Временным положением о местных органах «впредь до образования демократического местного самоуправления» [2]. При этом органы, которые сложились до 25 марта, должны были подвергнуться реорганизации.

В апреле 1917 года с целью  ускорения организационного процесса и осуществления лучшей связи  с центром, были созданы дополнительные управляющие структуры – институт эмиссаров с большими полномочиями. К осени 1917-го, так и не установив единовластие, Министерство продовольствия ввело в дополнение к прежним институт особоуполномоченных, обличенных широкими правами в сфере осуществления заготовок.

Все эти попытки централизации  натыкались на море вызванных революцией проблем и противоречий. «После революции, - отмечает Кондратьев, - сразу наметилась относительная слабость центральной  власти и «автономия» мест». В  итоге «в некоторых местах продолжали действовать дореволюционные продовольственные  органы, в других – органы, возникшие  самочинно, в третьих – органы, возникшие по приказу 2 марта, наконец, в четвертых – органы, возникшие по закону 25 марта» [3].

Широко давала о себе знать политика «демократизации»: «Наряду  с пестротой местных органов  обнаружился факт, в особенности  в голодающих районах, частой смены  персонального состава продовольственных  комитетов на почве политической борьбы. Все это вело к тому, что  продовольственная сеть находилась в состоянии как бы перманентной реорганизации» [4].

И, наконец, чтобы получить полное представление о происходящем на местном уровне, нужно упомянуть, что «далеко не все продовольственные  органы, в особенности мелкотерриториальные, т.е. наиболее близкие к населению, <были> в состоянии подняться до понимания общегосударственных задач и эмансипироваться от чисто-местных интересов» [5]. То есть, получив в свои руки местную власть, они элементарно отказывались кормить города и армию – мотивируя это вполне естественным «самим не хватает».

Все эти прелести постреволюционной  действительности накладывались на крайне сложное продовольственное  положение в стране. «Наследие, которое  мы получили, - вспоминал министр  Временного правительства кадет  И.Шингарев, - заключалось в том, что никаких хлебных запасов в распоряжении государства не осталось» [6].

Соответственно, первыми  действиями новой власти в области  продовольственного обеспечения стали реквизиции. 2 марта Продовольственная комиссия Временного комитета Госдумы распорядилась на местах, не останавливая заготовки хлеба по разверстке, немедленно приступить к реквизиции хлеба у крупных земельных собственников и арендаторов всех сословий, у торговых предприятий и банков [7].

Распоряжением от 3 марта  особо подчеркивалась необходимость  продолжать ранее полученные в соответствии с риттиховской разверсткой распоряжения по заготовками продовольствия «впредь до выполнения уполномоченными данных им нарядов».

Встречались и курьезные  попытки стабилизировать положение  с продовольствием – так, 7 марта 1917 года местным органам было предложено рассмотреть вопрос о запрете  выпечки для продажи сдобных  булок, куличей, пряников, пирогов, тортов, пирожных и печенья [8] – для сбережения муки.

25 марта 1917 года Временное правительство  приняло закон о государственной  монополии на хлеб. В соответствии с ним государство, во-первых, полностью упраздняло хлебный рынок, беря зерно под свой контроль, выступая как единственный покупатель (заготовитель) с одной стороны и монопольный торговец с другой. Во-вторых, государство декларировало вмешательство в жизнь индивидуального хозяйства, определяя его нормы потребления – весь хлеб вне нормы подлежал сдаче государству по твердым ценам. И в третьих, учитывая сложную продовольственную обстановку и введение официальной карточной системы, государство вмешивалось в жизнь конечного покупателя, декларируя нормы его потребления.

Для крестьянских хозяйств нормы потребления  хлеба определялись следующим образом: на семью владельца, а также на рабочих, получающих от него довольствие, выделялось 1 ¼ пуда зерна на душу в месяц (чуть больше 20 кг. – Д.Л.). Для взрослых рабочих одиночная норма повышалась до 1 ½ пуда. Кроме того семье оставлялось разных круп исходя из норматива 10 золотников (около 43 грамм – Д.Л.) на душу в день. Объем круп, впрочем, можно было увеличить за счет сокращения хлебов [9].

Кроме того, в хозяйстве  оставлялось зерно на семена (исходя из площади обрабатываемой земли  и способа сева), а также овес, ячмень и другие злаки для прокорма скоту, исходя из видов и количества скота. Также еще 10 процентов от общей  суммы зерна, которая должны остаться в хозяйстве, возвращалась хозяевам на всякий случай.

Все остальное зерно подлежало  отчуждению в пользу государства. Закон от 25 мая 1917 года говорил, что в случае обнаружения скрываемых запасов хлеба, подлежащих сдаче государству, запасы эти отчуждались по половинной твердой цене. А в случае отказа от добровольной сдачи хлебных запасов государству, они отчуждаются принудительно [10].

Понятно, что сельские жители отнюдь не приветствовали подобные меры со стороны властей, тем более, что нормы потребления, объявленные законом о хлебной монополии, в дальнейшем подвергались лишь сокращению. Уже попытки учета наличного зерна в деревнях встретили, как пишет Кондратьев, «крайне недоброжелательное отношение населения». «В некоторых случаях население не допускало учета, вступая на путь эксцессов, иногда кровавых» [11]. Что же говорить о сдаче «хлебных излишков» государству. (хресто атия).

Между тем ситуация с  хлебом в стране планомерно катилась в пропасть. Разрушение старых продовольственных  органов, хаос в создании новых, недовольство крестьян хлебной монополией отнюдь не способствовали ее улучшению. Растущие трудности с заготовкой зерна  требовали исключительных мер. 20 августа 1917 года министр продовольствия распорядился всеми средствами – вплоть до применения оружия – взять в деревне хлеб [12]. Интересно, что его распоряжение распространялось (видимо, для начала) на «крупных владельцев, а также производителей ближайших к станциям селений». Хотя такая избирательность могла быть вызвана и трезвой оценкой возможностей Временного правительства.

Система распределения, введенная в городах и поселениях городского типа исходила из норм получения продовольствия по карточкам в 30 фунтов (12 кг.) муки и 3 фунтов (1,2 кг.) крупы в месяц на душу населения. Для лиц, занятых тяжелым физическим трудом, устанавливался дополнительный паек в 50% от основного [13]. Однако карточная система по-прежнему оставалась распределительной, а не уравнительной – все указанные нормы являлись «предельными», т.е. отмечали верхний порог того, что население могло приобрести по карточкам.

26 июня приказом министра продовольствия нормы потребления городских жителей подверглись сокращению до 25 фунтов муки и 3 фунтов крупы в месяц. 6 сентября была сокращена предельная норма потребления для сельских жителей. Им оставалось до 40 фунтов (16 кг.) зерна в месяц и до 10 золотников крупы в день [14]. В дальнейшем сокращения применялись еще несколько раз.

Все это, однако, уже не могло  спасти ситуацию. Находящееся в непрерывном  кризисе Временное правительство  теряло контроль над экономикой. «Министр иностранных дел Терещенко подсчитал, что из 197 дней существования революционного правительства 56 дней ушло на кризисы. На что ушли остальные дни, он не объяснил», - иронично отмечал впоследствии Л.Д.Троцкий [15].

Страна неудержимо стремилась к полной потере управления, анархии  и развалу. Причины разные политические силы склонны были искали где угодно – в происках оппонентов, в разрушительном влиянии германских шпионов и так далее, и тому подобном. «Кривая хозяйства продолжала резко клониться вниз. Правительство, Центральный исполнительный комитет, вскоре и вновь созданный предпарламент регистрировали факты и симптомы упадка как доводы против анархии, большевиков, революции. Но у них не было и намека на какой-нибудь хозяйственный план. Состоявший при правительстве для регулирования хозяйства орган не сделал ни одного серьезного шага. Промышленники закрывали предприятия. Железнодорожное движение сокращалось из-за недостатка угля. В городах замирали электрические станции. Печать вопила о катастрофе. Цены росли. Рабочие бастовали слой за слоем, вопреки предупреждениям партии, советов, профессиональных союзов», - отмечает Троцкий. [16]

«Август и сентябрь, - по его словам, - становятся месяцами быстрого ухудшения продовольственного положения. Уже в корниловские дни хлебный паек был сокращен в Москве и Петрограде до полуфунта (200 грамм – Д.Л.) в день. В Московском уезде стали выдавать не свыше двух фунтов в неделю. Поволжье, юг, фронт и ближайший тыл - все части страны переживают острый продовольственный кризис. В текстильном районе под Москвой некоторые фабрики уже начали голодать в буквальном смысле слова. Рабочие и работницы фабрики Смирнова - владельца как раз пригласили в эти дни государственным контролером в новую министерскую коалицию - демонстрировали в соседнем Орехове-Зуеве с плакатами: "Мы голодаем", "Наши дети голодают", "Кто не с нами, тот против нас". Рабочие Орехова и солдаты местного военного госпиталя делились с демонстрантами своими скудными пайками..." [17]

Троцкий, описывая ситуацию в России накануне Октябрьской революции, возлагает  вину за развал и хаос преимущественно  на Временное правительство. Но при  всех недостатках этого действительно  малодееспособного руководящего органа, нельзя все же не заметить, что наблюдаемые им процессы берут свое начало отнюдь не с Февраля, а со дня вступления России в Первую мировую войну. Все дальнейшее их развитие абсолютно логично и последовательно вытекает из тех мер и действий, которые предпринимались царскими властями и, позже, Временным правительством, с целью стабилизировать ситуацию.

Нужно констатировать, что  эти меры были явно недостаточны, половинчаты, содержали множество непродуманных шагов, таких, как запреты вывоза продовольствия или эксплуатация железнодорожного транспорта «на убой». Подавление частного рынка продовольствия и отсутствие даже попыток заменить его государственной системой распределения – вплоть до Временного правительства. Как ни странно это прозвучит, но царские власти в стране с жестко централизованной монархической фирмой правления встали на путь централизации и контроля в экономике, видимо, не очень представляя себе, как функционирует экономика собственной страны. И мало представляя, как осуществлять над ней централизованный контроль. И в результате непрофессиональных, непродуманных и бессистемных действий довели государство до хаоса.

Такова была ситуация в  стране накануне Октябрьской революции. Крах экономики, крах политики, крах правоохранительных органов и армии, практический крах государства.