Деятельность Марка Туллия Цицерона

В юности Цицерону нравилась такая проза декламационного характера, но он вскоре отказался от манерности и вычурности. Он критиковал азианизм, утверждая, что такой стиль подходит юношам, но не имеет благородства, необходимого старцам. Однако Цицерон не стал и полным аттикистом: он порицает ограниченные возможности требуемого аттикистами пуризма и доказывает, что римские аттикисты не понимают сути аттикизма:

"Если кто говорит  неровно и небрежно, лишь бы  получалось четко и ясно —  только такую речь и признают  аттической. Правильно, что аттической; неправильно, что только такую. Если, по их мнению, только в этом  и заключается аттичность, то  по-аттически не говорил и сам  Перикл, без спору считавшийся  первым оратором: будь он приверженцем  простого красноречия, никогда бы  не сказал поэт Аристофан, будто  он гремит громом и мечет  молнии, приводя в смятение всю Грецию".

Огромный талант Цицерона не мог уместиться в рамках одного стилистического направления. Оратор выбирает такой способ речи, который ему нужен. Типы его речей различны. Совершенно справедливо он говорит о себе: "Ни в одном роде нет такого ораторского достоинства, которого бы не было в наших речах, пусть не в совершенном виде, но хотя бы в виде попытки или наброска".

Речь "За поэта Архия" звучит как спокойные литературные мемуары, проповедующие уважение к искусству и образованию, "Против Ватиния" — как полная сарказма инвектива, "Против Пизона" — похожа на политический памфлет. В "Катилинариях" преобладает патетика, выражающая и любовь к Риму, и беспокойство по поводу исхода заговора, и предчувствие своей миссии. Особенно впечатляет "Первая речь против Катилины, произнесенная на заседании срочно созванного сената, на которое пришел и сам руководитель заговорщиков. Безо всякого вступления Цицерон сразу нападает на него лавиной риторических вопросов:

"До каких пор, скажи  мне, Катилина, будешь злоупотреблять  ты нашим терпением? Сколько может  продолжаться эта опасная игра  с человеком, потерявшим рассудок? Будет ли когда-нибудь предел  разнузданной твоей заносчивости? Тебе ничто, как видно, и ночная  охрана Палатина, и сторожевые  посты, — где, в городе! — и  опасенья народа, и озабоченность  всех добрых граждан, и то, что  заседание сената на этот раз  проходит в укрепленнейшем месте, — наконец, эти лица, эти глаза? Или ты не чувствуешь, что замыслы  твои раскрыты, не видишь, что  все здесь знают о твоем  заговоре и тем ты связан  по рукам и ногам? Что прошлой, что позапрошлой ночью ты делал, где был, кого собирал, какое принял  решение, — думаешь, хоть кому-нибудь  из нас это неизвестно? Таковы  времена! Таковы наши нравы!".

Цицерон не может арестовать Катилину, потому что заговорщик — римский гражданин. Ему сообщено, где собираются заговорщики, что они решили, но этого мало. Ему остается только одно оружие — сила слова. Как каменным дождем осыпая Катилину вопросами, полными упреков, негодования, презрения, убеждения в своей правоте и твердости, восклицаниями и спокойными предложениями, Цицерон ломает уверенность в себе у вождя заговорщиков: выслушав речь, Катилина с некоторыми сообщниками удаляется из Рима к войску, набранному в Этрурии. Теперь с ним можно бороться как с врагом, поднявшим оружие против родины. "Первая катилинария" Цицерона — это образец слова, спасшего жизни многих людей, которых планировали убить заговорщики. Цицерон здесь показывает себя великим и прекрасным: он защищает не одно лицо, как в других речах, а весь Рим. Консул видит перед собой долг охранить от суматохи заговора прошлое и будущее Рима, его традиции, обычаи, спокойствие.

Похожий Цицерон предстает и в "Филиппиках", произнесенных через двадцать лет: "В юности я защитил республику, не оставлю ее и в старости. С презрением я смотрел на меч Катилины, не испугаюсь и твоего", — говорит он Антонию. Только теперь ситуация сложнее и опаснее. В то время Цицерону удалось хоть ненадолго завоевать всеобщую оппозицию против Катилины, некоторый отблеск своего идеала — согласия честных людей. Теперь это сделать почти невозможно. В 44 г. до н. э. бывший консулом Антоний предложил в сенате к каждому римскому празднику добавить обряд почитания Цезаря. Цицерон был в Риме, но на то заседание не пришел. Антоний заявил, что прикажет силой привести Цицерона и разрушить его дом. На следующий день Цицерон пришел в сенат и произнес "Первую Филиппику".

Это была еще довольно сдержанная речь, в которой оратор спорил по поводу предлагаемых Антонием законов. Выступив с этой речью, он отбыл из Рима. Антоний созвал другое заседание, на котором заявил, что Цицерон был виновником всех несчастий: незаконно убил сообщников Катилины, поссорил Цезаря с Помпеем, был идейным руководителем убийства Цезаря. Цицерон ответил Антонию, написав "Вторую Филиппику", в которой показал моральное разложение своего противника и обвинил его в том, что тот сам собирался убить Цезаря. Антоний заявил, что после окончания времени консульства он, имея огромные силы, использует их для защиты. Цицерон понял, что гражданская война неизбежна, и, начиная "Третью Филиппику", берется убедить сенат объявить Антония врагом.

Он пытается предлагать и идею согласия честных людей, утверждая, что всем вместе нужно разбить Антония и сохранить республику. Однако сенат долго не решался этого сделать. И в последней, "Четырнадцатой Филиппике" Цицерону пришлось упорно говорить о том же самом. "Доколе человек, превзошедший всех врагов злодеяниями, не будет назван врагом?! А может быть, вы хотите, чтобы дрожали кинжалы наших воинов, не знающих, кого они пронзают: гражданина или врага?!" — говорит он с горькой иронией. Только после поражения Антония войском сената он был объявлен врагом. Цицерон справлял свой триумф. К сожалению, недолго. Антоний быстро собрал дополнительные силы, к нему примкнул Октавиан со своим набранным войском, и защитнику республики уже нечего было делать в Риме, в котором шла борьба не за демократию, а за власть. Может быть, поэтому он так нерешительно пытался бежать и так спокойно положил голову под меч присланного Антонием солдата.

Каждая речь Цицерона имела конкретную цель, была связана с определенными личностями и обстоятельствами, оратор применял в ней юридические или политические уловки. Однако вместе с тем она дышала огромной силой таланта и была произведением искусства.

Поэтика речей Цицерона исследована исчерпывающе. Ученые собрали и изучили риторические фигуры Цицерона, обсудили синонимику, архаизмы, вульгаризмы и другие стилистические средства. Однако особенно нужно обратить внимание на один элемент сочинений Цицерона, по которому училась европейская проза — на его диалогическую речь. Мимоходом отмечалось, что диалоги риторических и философских трактатов Цицерона не такие живые, как у Платона, что римский оратор склоняется скорее к аристотелевскому диалогу, в котором каждый собеседник пространно и последовательно излагает свои мнения и мысли.

Это положение справедливо только отчасти, оно подходит только к отдельным трактатам. В речах Цицерон создает особенно выразительные диалоги различных типов. Один такой тип можно назвать косвенным диалогом. Его мы видели выше в начале цитированной "Катилинарии". Цицерон спрашивает, Катилина молчит. Некоторые вопросы остаются без ответов, некоторые ответы подразумеваются. Имеется и множество прямых диалогов. Публике должно было быть не скучно слушать образные рассказы Цицерона, которые оживляются пересказанными беседами двух или нескольких лиц. Такой рассказ мы находим в речи против Верреса:

"Я припоминаю, как Памфил  из Лилибея, мой друг и гостеприимец, знатный человек, рассказывал мне, что он — после того как  Веррес, злоупотребив своей властью, отнял у него массивную гидрию  чудной работы, произведения Боэта, — возвратился домой опечаленный  и расстроенный тем, что такой  ценный сосуд, доставшийся ему  от отца и предков, которым  он пользовался в праздничные  дни и при приеме гостей. у  него отняли. "Сидел я у себя  дома печальный, — говорил он, — вдруг прибегает раб Венеры  и велит мне немедленно нести  к претору кубки с рельефами; я сильно встревожился, — продолжает  он, — кубков у меня была  пара; я велел достать оба кубка, чтобы не стряслось большей  беды, и нести их со мной  в дом претора. Когда я туда  пришел, претор почивал; пресловутые  братья из Кибиры расхаживали  по дому; увидев меня, они спросили: "Где же твои кубки, Памфил?" Показываю их с грустью; хвалят. Начинаю сетовать: если мне придется  отдать также и эти кубки, у  меня не останется ни одной  сколько-нибудь ценной вещи. Тогда  они, видя мое огорчение, говорят: "Сколько ты дашь нам за  то, чтобы кубки остались у  тебя?" Одним словом, — сказал  Памфил, — они потребовали с  меня тысячу сестерциев; я обещал  дать их. В это время послышался  голос претора, требовавшего кубки. Тогда они стали говорить, что  на основании рассказов им  казалось, что кубки Памфила представляют  ценность, но это дрянь, недостойная  находиться среди серебряной  утвари Верреса. Тот сказал, что  и он такого мнения". Так  Памфил унес домой свои прекрасные кубки".

В произведениях Цицерона любых жанров то там, то тут пробивается поток остроумия, охватывающий широкую шкалу от легкой усмешки до злого смеха. Знатоки находят у Цицерона даже двенадцать разновидностей юмора. В речи "За Мурену" мы видим, что, насмехаясь над увлечением стоицизмом Марка Младшего, Цицерон пользуется весьма сложными формами диалога. Сначала идет косвенный диалог, разговора других людей нет, их положения только подразумеваются из ответов Катона, потом же начинается лаконичная беседа:

"Вот взгляды, которые  себе усвоил Марк Катон, человек  высокого ума, следуя ученейшим  наставникам, и не для того, чтобы  вести споры, как поступает большинство  людей, но чтобы так жить. Откупщики  просят о чем-либо. — "Не вздумайте  что-нибудь сделать в их пользу". Какие-нибудь несчастные и находящиеся  в беде люди умоляют о помощи. "Ты будешь преступником и  нечестивцем, если сделаешь что-либо, уступив голосу состарадания". — Человек признает себя виновным  и просит о снисхождении к  своему проступку. — "Простить  — тяжкое преступление". Но  проступок невелик. — "Все проступки  одинаковы". — Ты высказал какое-либо  мнение, ... — "Оно окончательно  и непреложно". — ...руководствуясь  не фактом, а предположением. — "Мудрец  никогда ничего не предполагает". — Ты кое в чем ошибся. Он  оскорблен. Этому учению он обязан  следующими словами: "Я заявил  в сенате, что привлеку к суду  кандидата в консулы". Ты сказал  это в гневе. — "Мудрец, — говорит  Катон, — никогда не знает гнева". Но это связано с обстоятельствами. — "Лишь бесчестному человеку, — говорит он, — свойственно  обманывать, прибегая к лжи; изменять  свое мнение — позор, уступить  просьбам — преступление, проявить  жалость — гнусность".

Без сомнения, Цицерон этот эпизод рассказывал, меняя голос и интонацию, и слушатели весело улыбались, а может быть, и смеялись, наблюдая, как точно оратор гиперболизирует суровость Катона.

Процитируем еще два диалога из речи "За Секста Росция Америйца". В первом Цицерон изображает свой разговор как защитника с обвинителем, назваемый альтеркацией:

"Хотел сына лишить  наследства". Да по какой же  причине? "Не знаю". А лишил? "Нет". Да кто же воспрепятствовал? "Он помышлял". Помышлял? А кому  же сказал? "Никому".

В другом диалоге оратор создает диалог обвинителя и обвиняемого:

"Ты скажешь: "Так  что же, если я и был безотлучно  в Риме?" Отвечу: "А я-то там  не был вообще". — "Положим, я скупщик чужого, но и другие  многие тоже". — А я-то, ты  сам утверждаешь, земледелец и  деревенщина. — "Ну, связался я  с шайкой убийц, но это еще  не значит, что сам я убийца". — А я-то, который не знался  ни с кем из убийц, и совсем  в стороне."

В этих диалогах нет никакого юмора. В них — напряжение битвы. Удар — контрудар, удар — контудар. Убежденный в своей правоте, Цицерон бьет точно и логично.

Характеристику Секста Росция Цицерон дает как живой разговор с самим собой и обвинителем:

"Отца убил он, Секст  Росций. — Каков же он человек? Мальчишка развратный и соблазненный  негодниками? — Ему уже за сорок. — Видно, старый головорез, лихой  человек, убивать ему не впервые? — Нет, и такого вы не слыхали  от обвинителя. — Ну так, конечно, роскошная жизнь, непомерность долгов, неукрощенные страсти толкнули  его к преступлению? — Насчет  роскошной жизни Эруций его  обелил, сказав, что, пожалуй, ни разу  он не был ни на какой  пирушке. Долгов не имел никогда  никаких. Страсти — откуда им  быть у того, кто (чем попрекнул  его сам обвинитель) безвыездно  жил в деревне, только и делал, что обрабатывал землю? Такая  жизнь дальше всего от страстей  и неразлучна с сознанием долга. Так что же довело Секста  Росция до такого отчаянного  неистовства? Отец, говорят нам, его  не любил. Отец не любил? А причина? Ведь она должна быть справедливой, и важной, и всем очевидной. Ибо, как невозможно поверить тому, что смертельный удар был сыном  направлен в отца без многочисленнейших  и важнейших причин, точно так  же неправдоподобно, чтобы отцу  был сын ненавистен опять-таки  без причин, многих, важных и непреложных. Что ж, возвратимся к тому, о  чем уже говорили, и спросим: каким  же пороком был мечен единственный  сын, чтобы внушить отцу нелюбовь? Да выходит, что никаким! Так, значит, был сумасбродом отец, ненавидевший  без причины свое порожденье? Да нет, его ум отличался твердостью  и постоянством".

Цицерон не только производил сильное впечатление на слушателей своими речами, он и писал сочинения по теории красноречия. Главные его трактаты — это "Об ораторе", "Брут" и "Оратор". В них отражен опыт нескольких десятков лет, проведенных Цицероном в сенате, суде, на форуме. Это не учебники по риторике. Автор осмысляет развитие красноречия, его место в обществе, его соотношение с философией и другими явлениями культуры. Трактат "Об ораторе" характеризует идеального оратора. Он написан в форме диалога, которая обусловливает дискуссию. Сторонник практического красноречия Марк Антоний утверждает, что говорящему достаточно ясно изложить свой предмет. Полемизирующий с ним Красс полагает, что оратор должен разбираться и в риторической теории, и в художественной литературе, истории, философии и психологии. Цицерон — сторонник последнего мнения.

Два других трактата "Брут" и "Оратор" посвящены одному из убийц Цезаря Марку Юнию Бруту. Цицерон любил этого юношу старинного рода, прекрасно образованного, аскетических установок, твердой воли и трезвого ума, хотя Брут был другом ненавистного оратору Цезаря и сторонником нелюбимого им аттикизма. Трактат "Брут" — диалог, в нем участвуют Брут, Аттик и сам Цицерон. Однако это не живая беседа, произведение скорее можно назвать лекцией Цицерона, в которой излагается история римской риторики. Здесь есть, как мы уже упоминали, и полемические мысли: Цицерон критикует аттикизм. Написав это сочинение, Цицерон отправил его Бруту, который был в то время наместником Цизальпинской Галлии. Последний ответил, прося подробнее разъяснить некоторые положения или, возможно, с чем-то не соглашаясь.