Этапы классического риторического канона:инвенция

Зададим себе лучше вот какой  вопрос: почему меня интересуют возможности  человеческого голоса, пусть даже только хоть в какой-то степени? Ответ  очевиден: потому что меня вообще интересуют возможности человека (обоснования  данного положения предъявлять, видимо, ни к чему). Разумеется, это не означает, что я очертя голову брошусь участвовать в разговоре "Давайте обсудим возможности человека!", поскольку возможности человека интересуют меня вообще-то в проекции на конкретного человека, то есть, например, на меня самого (если поблизости в данный момент нет более подходящей и интересной для меня кандидатуры, которая в принципе легко может оказаться поблизости, но данный вопрос мы оставим в стороне).

Итак, если мне, скажем, в не слишком  неблагоприятной обстановке (например, не в вагоне метро, когда я приготовился к выходу) задан вопрос, могу ли я, начав говорить очень тихо, постепенно повысить громкость моего голоса до максимальной и после этого постепенно же вернуться к первоначальному уровню громкости, я буду очень даже не прочь попытаться. Хотя бы только и из так называемого спортивного интереса, то есть из желания узнать, до какой степени это для меня достижимо. Разумеется, попытка, скорее всего, удастся не слишком, но это определенно будет попытка осуществить месса ди воче, которая - после данной попытки - перестанет быть для меня "совершенно чужой" и, может быть, даже покажется крайне интересной.[20]

Тот, кто не осуществил месса ди воче до прочтения сноски, вероятно, все-таки сделал это после прочтения сноски (за исключением, пожалуй, совсем уж серьезных людей, которым легкомысленный автор приносит свои запоздалые извинения). Так что соответствующий вопрос, видимо, можно считать закрытым

Попытаемся понять, что произошло  с большинством из нас на протяжении разговора о месса ди воче - приеме бельканто, предполагающем медленный  подъем голоса от pianissimo до fortissimo и медленный  возврат обратно. Произошло следующее: предмет моего индивидуального (правда, все-таки случайного) интереса каким-то образом превратился в предмет общественного (во всяком случае, читательского) интереса. Допускаю даже, что у читателей возникло странное желание услышать все-таки, как звучит эта пресловутая месса ди воче в профессиональном исполнении.

Вообще же говоря, на наших глазах чужое для нас понятие было риторически (инвенционалъно) градуировано, то есть, представлено серией последовательных ступеней:

В этом и состояла одна из главных  рекомендаций инвенции: она касалась того, как индивидуальный интерес может быть "сопряжен" с интересом общественным: нужный говорящему предмет градуируется по вертикали таким образом, чтобы оказаться в поле зрения говорящего, после чего искомая ступень градации (доступная пониманию слушателей) переносится по горизонтали в конкретную - данную " речевую ситуацию, "с учетом присутствующих" (подробнее о технике этого переноса см. следующий параграф).

Фактически проделанная  нами процедура хорошо известна, например, каждому профессиональному журналисту, командированному "далеко от Москвы" с целью написания материала  хоть и о том же многозабойном  бурении. Журналист понимает, что  многозабойное бурение не является

предметом общественного  интереса и что его, журналиста, задача - сделать так, -чтобы многозабойное  бурение оказалось так предметом  общественного интереса.

Путь к этому лишь один: найти ступень, на которой в  сознании читателей могло бы располагаться многозабойное бурение.[21]

При этом журналист знает, что ступень такую всегда можно  найти и что успех материала  будет зависеть от того, насколько  правильно эта ступень определена. Ведь следующая за процессом градации "моментальная процедура" переброса надлежащей ступени в читательское сознание тоже, разумеется, может быть удачной и неудачной.

Найденный журналистом уровень  градации, например, иногда бывает недостаточным  или, наоборот, слишком высоким. В первом случае читатели не примут предмета по причине его чрезмерной конкретности (поговорим о бельканто), во втором - по причине его чрезмерной абстрактности (поговорим о возможностях человека). Чтобы не попасть ни в одну из этих ловушек, инвенция предполагает обращение к таксономическим схемам.

                                               3.Таксономия

Итак, выбор "фрагмента  действительности", о котором  должна идти речь в сообщении, прежде всего определяется совместным интересом  к данному фрагменту говорящего и слушателей. Если феномена совместного интереса не обнаруживается, вступают в силу правила преобразования индивидуального интереса говорящего в интерес общественный. Рассмотренный нами пример с месса ди воче есть пример, когда все необходимые сведения о соответствующем "фрагменте действительности" находятся в руках говорящего.

Однако, разумеется, столь идеальной  ситуация бывает далеко не всегда. Ибо, хотим мы этого или не хотим, осуществить  инвенционально корректную градацию можно  лишь в том случае, если индивидуальный интерес говорящего подкреплен хорошей его подготовкой в соответствующей области знаний.

К сожалению, сведения, которыми мы располагаем  даже по поводу самых обычных окружающих нас предметов, часто вовсе не достаточны, чтобы судить об этих предметах. Причина в том, что со времен античности говорящие заметно утратили способности к таксономии (греч. taxis - построение, порядок и nomos - закон) - учению о принципах и правилах классификации объектов. Сегодня таксономия со всей очевидностью принадлежит науке, но не принадлежит говорящим.

Кардинальным понятием таксономии являлась классификация (иногда само слово "таксономия" метонимически[22] определяется как "классификация"), Если брать слово "таксономия" в современном его понимании, то таксономия определяется как классификация, которая отражает иерархию (взаимосвязь и взаимозависимость) объектов. Договоримся различать таксономию (учение о классификации), с одной стороны, и саму классификацию - с другой.

Кстати, и слово "классификация" неоднозначно: оно означает и процесс  классифицирования, и результат  этого процесса - конкретную классификацию. Вместо слова "классификация" во втором его смысле (конкретная классификация, перечень, каталог) мы в дальнейшем иногда будем употреблять словосочетание "таксономичесая схема".

Что касается составления классификаций, или таксономических схем, то человечество отнюдь не изначально было сильно в  этой процедуре. Требуется достаточно высокая степень изученности реальной действительности, чтобы действительность эту представить систематически, то есть как единство классов, подклассов, групп и т. д. (не случайно теория видов Дарвина или система химических элементов Менделеева суть завоевания уже позднего времени).

Время сохранило для нас первые попытки древних классификаций (весьма и весьма беспомощных!), предпринимавшихся  в "дориторическую" эпоху.[23]

В одной из новелл Х.-Л. Борхеса ("Аналитический язык Джона  Уилкинса"), где как раз и  обсуждаются проблемы классификаций  разных времен, можно найти ссылку на одну из древнекитайских таксономии, которая сравнивается с таксономией  героя новеллы, ч.№ "двусмысленные, приблизительные и неудачные определения напоминают классификацию, которую доктор Франц Кун приписывает одной китайской энциклопедии под названием "Небесная империя благодетельных знаний".

На ее древних страницах  написано, что животные делятся на:

а) принадлежащих Императору,

б) набальзамированных,

в) прирученных,

г) сосунков,

д) сирен,

е) сказочных,

ж) отдельных собак,

з) включенных в эту  классификацию,

и) бегающих как сумасшедшие,

к) бесчисленных,

л) нарисованных тончайшей  кистью на верблюжьей шерсти,

м) прочих,

н) разбивших цветочную  вазу,

о) похожих издали на мух.  

 

Эта забавная древнекитайская  классификация (о том, до какой степени  она виртуальна и виртуальна ли вообще, известно только самому Х.Л. Борхесу) нарушает практически все возможные принципы и правила таксономии и служит замечательным негативным примером прежних "представлений о мире" в Поднебесной Империи. Однако, если и дальше верить Х.Л. Борхесу, представления о мире и впоследствии не стали более "упорядоченными":

4.Топика

Требования к сообщению по части таксономии, предъявляемые инвенцией, отнюдь не были чрезмерными. Однако легко почувствовать, что удовлетворить эти требования не в каждом случае возможно: в конце концов мы делаем сообщения не только по поводу предметов нашего индивидуального интереса (даже если предположить, что по поводу этих предметов у нас не возникнет таксономических сложностей), но и по поводу предметов, "навязываемых" нам извне.

Риторике были хорошо известны случаи "заказных" речей, или сообщений на заданную тему. К сожалению, уже в те времена говорящие не могли позволить себе ограничиться лишь тем кругом сообщений, которые реферируют к предметам их индивидуального интереса: от них требовались (и чуть ли не в основном) сообщения на общественно интересные темы.

Естественно, что в такой ситуации говорящий далеко не всегда мог рассчитывать на то, что он в состоянии "легко справиться" с любой из заказываемых ему общественно интересных тем. Навыки обращения с разнохарактерным материалом, конечно, постепенно вырабатывались, однако без помощи "внешних подпор" в ряде случаев было довольно трудно обойтись.

Функции таких внешних  подпор и выполняли топосы.

Топос (греч. topos - место, ср.: топография). Родовое понятие - топика, совокупность топосов (1) или наука  о топосах (2).

Впрочем, понять, что такое "топос", руководствуясь исключительно исходным значением этого слова, довольно трудно. Ситуацию проясняет обращение к латинскому эквиваленту греческого слова. Римляне называли топосы "loci", или "loci communes" - общие места.

В таком виде топосы оказываются чуть менее загадочным явлением, особенно если вспомнить, что в русскоязычном словоупотреблении существует понятие общего места. Так, давая невысокую оценку сообщению коллеги, я могу позволить себе замечание в том духе, что я, допустим, не узнал из этого сообщения ничего нового, поскольку речь говорящего целиком состояла из "общих мест". В этом случае я характеризую прозвучавшее сообщение, как сообщение, содержащее в себе только то, что известно всем (или только то, о чем "все говорят").

Именно наблюдения за тем, что "все говорят", привело  в современности к одному из наиболее распространенных методов обучения иностранному языку. Метод этот называется "ситуативным" и пользуется таким  многим известным понятием, как топик. Топиками называются стандартные типы речевых ситуаций, в которых наиболее вероятно попадает говорящий и в которых от него требуется не знание языка вообще, но знание конкретных языковых оборота используемых при речевом контакте данного типа.

В результате, даже не зная иностранного языка, ловкие "говорители" производят впечатление знающих язык, заучив наизусть сотню-другую клише и смело повторяя их в пригодных для них ситуациях (всем нам хорошо знакомы названия наиболее типичных топиков: "На почте", "На таможне", "В аптеке", "В отделе готового платья", "У парикмахера" и т. д.). Впрочем, аборигенов это чаще всего даже умиляет.

На примере этих современных "топосов" хорошо видно, в чем  преимущество топосов как таковых: они не требуют глубоких знаний. То же, чего они требуют, - это известная маневренность говорящего, то есть умение, опознав тип речевой ситуации, быстро приспособить схему к условиям речевого контакта.

В античности наблюдения за тем, о чем (или что) "все говорят", также закончилось созданием  большого количества похожих схем, наиболее употребительных в речи. Схемы эти, подобно сегодняшним топикам, рассматривались как многократно опробованные, а стало быть, удобные и легче всего приводящие к желаемому результату. Отсюда следует, что вопрос "оригинальности" не всегда был первоочередным вопросом в классической риторике.

Современные представления  о том, что "оригинально" значит "хорошо", представления, которые, в общем-то, кажутся нам вполне обоснованными! - находятся, таким образом, в некотором конфликте с установками риторики' (в частности, инвенции). Между прочим, в наши дни наука (прежде всего теория информации) уже отказывается от принципа "оригинально - есть хорошо", который в ненаучных кругах все еще продолжает широко исповедоваться.

Так, было отмечено, что  для того, чтобы сообщение вообще воспринималось, оно не может представлять собой целиком "оригинального" речевого построения. В любом сообщении, предполагающем слушателя (а сообщений, не предполагающих слушателя, не существует)[28], необходима строгая пропорциональность между "оригинальным" и "общеизвестным", причем именно общеизвестное гарантирует понимание оригинального.

Эту закономерность, впоследствии хорошо описанную в научной литературе, уловила и риторика. Именно в свете данной закономерности следует воспринимать топосы - тогда они перестают казаться нетворческим балластом, но вполне могут быть рассмотрены, позитивно. Позитивное же их рассмотрение предполагает отношение к ним как к своего рода "рамкам", в которые могло быть вписано нужное говорящему "оригинальное" содержание.

5.Типы материала в составе сообщения и фазы инвенции

Поиск точек соприкосновения  интересов, таксономическая проработка понятий, проверка их посредством соответствующих топосов служили, в конце концов, задаче подбора такого материала для сообщения, главными признаками которого были доброкачественность и релевантность.

Однако доброкачественность  и релевантность материала были производными и от понимания говорящим  природы и особенностей материала различного типа. Типами материала, известными инвенции, были следующие три (назовем их так, как они могли бы называться сегодня):

• эмпирический материал,

• энциклопедический  материал,

• компаративный материал.

В предшествующих параграфах речь шла, прежде всего, об экспериментальном материале, который должен был быть интересен, упорядочен и выверен. Однако этого, разумеется, было недостаточно: эмпирический материал следовало привести в соответствие с материалом другого происхождения и назначения, то есть систематизировать речевое целое. Процедуре систематизации и посвящен следующий параграф.