Развитие юридической психологии. Психология обыска

Развитие  наук, в том числе наук о социальных явлениях, порождает стремление разобраться  в причинах преступности, дать научное  обоснование деятельности социальных институтов, занимающихся ее предупреждением. Таким образом, уже в XIX веке начинает складываться новый подход к решению  данной проблемы, сутью которого является стремление вскрыть причины преступного  поведения и на их основе составить  программу практической деятельности по борьбе с преступлениями и преступностью.

В середине XIX века Чезаре Ломброзо один из первых попытался научно объяснить природу  преступного поведения с позиции  антропологии. Теория Ломброзо находит  последователей в наше время. Отголоски  ее можно найти в современных  теориях, таких как теория хромосомных  аномалий Клайнфельтера, во фрейдистских и неофрейдистских учениях о  врожденной агрессии и разрушительных влечениях, генной инженерии.

Очевидно, если до конца следовать логике антропологической  теории Ч. Ломброзо, то борьба с преступностью  должна осуществляться путем физического  уничтожения либо пожизненной изоляции «врожденных» преступников. Биологизаторский подход в объяснении природы преступного  поведения был подвергнут серьезной, справедливой критике уже со стороны  буржуазных социологов, современников  Ломброзо, когда преступность начала изучаться как социальное явление.

3. ИСТОРИЯ ЮРИДИЧЕСКОЙ НАУКИ В ХХ СТОЛЕТИИ

Конец XIX —  начало XX веков характеризуется  социологизацией криминологического знания, когда причины преступности как социального явления начали изучать буржуазные социологи Ж. Кетле, Э. Дюркгейм, П. Дюпоти, М. Вебер, Л. Леви-Брюль и другие, которые, применив метод социальной статистики, преодолели антропологический подход в объяснении природы преступного поведения, показав зависимость отклоняющегося поведения от социальных условий  существования общества. Эти работы были безусловно прогрессивным явлением своего времени.

Солидный  статистический анализ различных аномальных проявлений (преступности, самоубийств, проституции), проведенный, в частности, Жаном Кетле, Эмилем Дюркгеймом за определенный исторический отрезок времени, показал, что число аномалий в поведении  людей всякий раз неизбежно возрастало в период войн, экономических кризисов, социальных потрясений, что убедительно  опровергало теорию «врожденного»  преступника, указывая на социальные корни  этого явления.

Эти факты  нашли свое отражение, в частности, в ряде социально-психологических  теорий преступности американских социальных психологов этого периода — Р. Мертона, Ж. Старленда, Д. Матса, Т. Сайкса, Э. Глюка и др. В работах этих авторов представлены многообразные  подходы к объяснению природы  делинквентного поведения за счет различных  социально-психологических механизмов и феноменов, регулирующих взаимодействие и поведение людей в группе. Характерная черта различных  буржуазных социально-психологических  теорий преступности — отсутствие единой методологической платформы, игнорирование  социально-экономической детерминированности  преступности и других негативных социальных явлений.

Отличительная особенность современного криминологического знания — это системный подход к рассмотрению и изучению причин и факторов отклоняющегося поведения, разработка проблемы одновременно представителями  различных отраслей науки: юристами, социологами, психологами, медиками.

Это в свою очередь позволяет комплексно подходить  к практике предупреждения преступлений. Немалую роль при этом играет психолого-педагогическое оснащение тех социальных институтов, которые на практике осуществляют правоохранительную, превентивную, пенитенциарную деятельность.

Современные биологизаторские криминологические  теории далеко не так наивно, как  Ломброзо, объясняют природу преступного  поведения. Они строят свои аргументы  на достижениях современных наук: генетики, психологии, психоанализа. Так, в частности, одной из сенсаций 70-х  годов было открытие так называемого  синдрома Клайнфельтера: хромосомные  нарушения типа 74XVV при нормальном наборе хромосом у мужчин 46ХУ среди  преступников встречаются в 36 раз  чаще.

Была проведена  также проверка гипотезы, согласно которой хромосомные аномалии чаще встречаются не вообще у всех преступников, а прежде всего среди лиц высокого роста. Американский национальный центр  психического здоровья в 1970 году опубликовал  доклад, включающий обзор 45 исследований предполагаемой связи хромосомных  аномалий с преступностью. Всего  было исследовано 5342 преступника, при  этом специально была подобрана группа лиц высокого роста, что якобы  чаще всего связано с агрессивным  поведением при хромосомных нарушениях. Среди этих лиц лишь у 2% были обнаружены хромосомные нарушения, среди преступников любого роста — 0,7%, среди контрольной  группы законопослушных граждан, которая  составляла 327 человек, — 0,1 %.'

По существу это исследование установило некоторую  минимальную связь хромосомных  аномалий не столько с преступностью, сколько с душевными заболеваниями.

На Международной  конференции во Франции в 1972 году исследователи разных стран высказали  единодушное мнение, что зависимость  между генными нарушениями и  преступностью не подтверждается статистически.

Таким образом, теория хромосомных аномалий, как  когда-то и антропологическая теория преступности, при более тщательном изучении не нашла своего подтверждения  и была подвергнута серьезной  обоснованной критике.

Особое внимание последователи биологизаторского  подхода, и в частности представители  фрейдистской и неофрейдистской  школы, уделяют объяснению природы  такого свойства, как агрессивность, которая якобы служит первопричиной  насильственных преступлений. Агрессия — поведение, целью которого является нанесение вреда некоторому объекту  или человеку. Она возникает, по мнению фрейдистов и неофрейдистов, в результате того, что по различным причинам не получают реализацию отдельные неосознаваемые врожденные влечения, что и вызывает к жизни агрессивную энергию, энергию разрушения. В качестве таких  неосознаваемых врожденных влечений Э. Фрейд рассматривал либидо, А. Адлер _ стремление к власти, к превосходству  над другими, Э. Фромм — влечение к разрушению.

Очевидно, что  при таком объяснении агрессивность  неизбежно должна возникнуть у любого человека с врожденными, сильно выраженными  неосознаваемыми влечениями, которые  далеко не всегда способны реализоваться  в жизни и потому находят свой выход в деструктивном, разрушительном поведении.

Однако последующие  исследователи агрессивности и  ее природы как за рубежом, так  и у нас в стране (А. Бандуры, Д. Бергковец, А. Басе, Э. Квят-ковская-Тохович, С. Н. Ениколопов и др.) существенно  изменили точку зрения на природу  агрессии и на ее выражение.

Все большая  роль в природе агрессии отводится  социальным прижизненно действующим  факторам. Так, А. Бандуры считает, что  агрессия — результат искаженного  процесса социализации, в частности  результат злоупотребления родителей  наказаниями, жестоким отношением к  детям. А. Берговец указывает, что между  объективной ситуацией и агрессивным  поведением человека всегда выступают  две опосредующие причины: готовность к агрессии (злость) и интерпретация, толкование для себя данной ситуации.

Индивидуальные  психосоматические и половозрастные особенности, связанные с ними отклонения (отставание в умственном развитии, нервно-психические и соматические патологии, кризисные возрастные периоды  развития и т.д.) рассматриваются  как психобиологические предпосылки  асоциального поведения, которые способны затруднять социальную адаптацию индивида, отнюдь не являясь при этом фатальной  предопределяющей причиной преступного  поведения.

В настоящее время в западной криминологии наибольший удельный вес  занимают социально-психологические  теории преступности, объясняющие социально-психологические  механизмы усвоения так называемой делинквентной морали механизмами  нейтрализации морального контроля, защитными механизмами. В этом направлении  в социальной психологии США существует целый ряд довольно оригинальных попыток объяснить способы формирования делинквентной субкультуры у  несовершеннолетних.

Сюда можно  отнести теорию «социальной аномалии»  Р. Мертона, которая построена на гипотезе об отмирании, отпадении норм морали при делинквентном поведении (социология преступности); теорию «нейтрализации»  Д. Матса, Т. Сайкса, считающих, что преступник в целом разделяет общепринятые нормы морали, но оправдывает свое преступное поведение.

Развитию  юридической психологии в первые годы Советской власти весьма способствовал  большой общественный интерес к  вопросам осуществления правосудия, законности, личности преступника и  др. В стране начался поиск новых  форм предупреждения преступности и  перевоспитания правонарушителей. Юридическая  психология приняла активное участие  в решении этих проблем. В 1925 году в нашей стране впервые в мире был организован Государственный  институт по изучению преступности и  преступника. В течение первых пяти лет существования этим институтом было опубликовано значительное количество работ по юридической психологии. Специальные кабинеты по изучению преступника  и преступности были организованы в  Москве, Ленинграде, Саратове, Киеве, Харькове, Минске, Баку и других городах.

Одновременно  велись исследования по психологии свидетельских  показаний, психологической экспертизе и некоторым другим проблемам.

Интересные  исследования провел психолог А. Р. Лурия  в лаборатории экспериментальной  психологии, созданной в 1927 году при  Московской губернской прокуратуре. Он изучал возможности применения методов  экспериментальной психологии для  расследования преступлений и сформулировал  принципы работы прибора, который впоследствии получил наименование «разоблачителя лжи» (лай-детектор).'

Значительный  вклад в развитие юридической  психологии того времени внесли такие  известные специалисты, как В. М. Бехтерев и А. Ф. Кони.

Секции криминальной психологии, криминалистической рефлексологии  и психологии были образованы на первом и втором Всероссийских съездах  по психоневрологии.

Уже в первые годы советской власти юристы и психологи  настойчиво искали новые формы борьбы с преступностью. Новый общественный строй видел в преступнике  прежде всего человека. Этот гуманистический  принцип, положенный в основу советского законодательного регулирования вопросов доказывания, естественно, усиливал интерес  к психологическим особенностям людей, вовлеченных в орбиту уголовного судопроизводства, вводил психологию в круг проблем, исследование которых  было важно для успешного расследования  преступлений.

Сущность  судебно-психологических изысканий  того периода современный советский  психолог А. В. Петровский охарактеризовал  следующим образом: «В 20-е годы "судебная психология" — это авторитетная и обширная область науки, имеющая  предметом изучения психологические  предпосылки преступления, быт и  психологию различных групп преступников, психологию свидетельских показаний  и судебно-психологическую экспертизу, психологию заключенного (тюремная психология) и т. п.».

В те годы в  Москве и на Украине были переведены и изданы труды западных ученых: Г. Гросса, О. Липпмана, Э. Штерна, М. Геринга, Г. Мюнстерберга, А. Гельвига.

Все это, безусловно, не могло не повлиять на судебно-психологические  исследования. Так, в работе А. Я. Канторовича  «Психология свидетельских показаний» (1925) ощущается влияние немецкого  психолога В. Штерна и его последователей. В 1927 году появилась статья Н. Гладышевского  «Наша нормальная неправдивость», в  которой автор сделал вывод о  том, что органы чувств человека (зрение, слух, обоняние, осязание) несовершенны и, следовательно, причины, порождающие  ошибки в показаниях свидетелей, неустранимы. Сходные выводы содержались и  в другой статье Гладышевского «Рефлексология свидетельских показаний».

В 1922 г. Кони опубликовал брошюру «Память  и внимание», в которой излагались проблемы свидетельских показаний. А. Р. Лурия в ряде своих исследований подверг специальному психологическому анализу сущность свидетельских  показаний. Много внимания уделял вопросам психологии свидетельских показаний  известный тогда судебный психолог А. Е. Бруси-ловский. Следует особо  остановиться на исследованиях А. С. Тагера, немало сделавшего для судебной психологии вообще и для психологии свидетельских показаний в особенности. Он считал, что уголовный процесс — это самый подлинный исследовательский процесс и что формирование и изучение научных основ его предпосылок не может не дать значительного материала для законотворчества.

17 декабря  1928 г. А. С. Тагер выступил  на совете Психологического института  с докладом «Об итогах и  перспективах изучения судебной  психологии». Совместно с А.  Е. Брусиловским, С. В. Познышевьш, С. Г. Геллерштейном он принимал  активное участие в работе I Всесоюзного  съезда по изучению поведения  человека (Москва, 1930 г.). Съезд имел  специальную секцию по судебной  психологии, где обсуждались различные  вопросы изучения психологических  проблем, касающихся борьбы с  преступностью.

Были заслушаны  доклады А. С. Тагера «Об итогах и  перспективах изучения судебной психологии»  и А. Е. Брусиловского «Основные  проблемы психологии подсудимого в  уголовном процессе».

В Московском государственном  институте экспериментальной психологии (ныне Институт психологии РАН) А. С. Тагер  возглавлял экспериментальные работы по психологии свидетельских показаний. Он составил программу исследований, которая охватывала формирование показаний  свидетелей от процесса восприятия фактов и явлений в различных ситуациях  до их процессуального закрепления. Тагер искал формы исследований, вскрывающие особенности формирования показаний с учетом психологических  навыков свидетелей, которые зависят  от профессии, возраста, эмоциональных  состояний и т. д. Но Тагер считал невозможным ограничиться таким  дифференцированным исследованием  показаний, несмотря даже на их многократное повторение в различных вариантах. По его мнению, массовое дифференцированное исследование должно сочетаться с индивидуально-дифференцированным, учитывать особенности каждого  испытуемого, например, индивидуальные особенности зрения, слуха, памяти при  воспроизведении показаний через  различные промежутки времени. А. С. Тагер писал: «Поскольку в исследовании психологии показаний мы в конце  концов должны дойти до исследования источников ошибок как в восприятиях  свидетелей, так и в сохранении и переработке восприятии, так  и репродукции показаний, включая  сюда и вопрос о превращении мыслей в слова, постольку мы не можем  обойтись без исследования работы каждого  испытуемого и сопоставления  итогов с его психической продукцией в виде свидетельского показания».