Образование Древнерусского государства. Критика «Норманнской» теории

Все доказывает, что Русь, основавшая наше государство, не была какою-нибудь отдельною дружиной или  каким-то родом, который пришел со своими князьями, призванными в Новгородскую землю для водворения порядка. Нет, это был целый сильный народ, отличавшийся предприимчивым, суровым  и властолюбивым характером. На его  свирепость сильно жалуются византийские известия. Не одним соседям доставалось  от этого народа; господство его  не было легким и для подчиненных  племен; из их среды он конечно брал то огромное количество рабов, которых отсылал на продажу в соседние страны. Припомним слова, вложенные в уста Святослава, о том, что из Руси идут в Грецию шкуры, воск, мед и челядь. По известиям Константина Багрянородного и Ибн Фадлана, у русских купцов главным товаром являются невольники и невольницы. Звериными шкурами и медом платили дань Руси подчиненные ей племена. Что эти племена чувствовали тяжелую руку господствующего народа и не были равнодушны к своему положению, показывает смерть Игоря и последующая затем истребительная война с Древлянами. Человеческие жертвы, приносимые киевскому Перуну, также не свидетельствуют в пользу тихих, кротких нравов, которыми наш летописец наделяет племя Полян (иначе называвшееся Русью). По летописи выходит, что, как северные Славяне добровольно призвали к себе господ, так и южные племена большею частию покорились им легко. "Кому дань даете?" спрашивает русский князь. "Хазарам!" отвечают Северяне или Радимичи. "Не давайте Хазарам, а мне давайте". И племена будто бы покорно повиновались.» [4, с. 5]

В общем и целом скепсис  Дмитрия Ивановича Иловайского  вполне понятен.

Далее в "Повести временных  лет" и других древних летописях  идет путаница из фрагментов разной направленности. Одни фрагменты взяты из новгородской летописи, другие из киевской (сильно обескровленной при редактировании), третьи добавлены  при редактировании взамен изъятых. Стремления и тенденции разных летописцев были не только различны, но и нередко прямо противоположны.

Именно из этой путаницы без  какого бы то ни было критического рассмотрения извлекались отдельные фразы  создателями норманнской теории, высокомерными немцами XVIII века, приехавшими  в медвежью Россию приобщать ее к  европейской культуре. 3.Байер, Г.Миллер, А.Шлецер ухватили в летописном тексте фразы о "звериньском образе" жизни древних славян, произвольно отнесли их к современникам летописца (хотя на самом деле контрастное описание "мудрых и смысленых" полян и их лесных соседей должно быть отнесено к первым векам нашей эры) и были весьма обрадованы легендой о призвании варягов северными племенами, позволившей им утверждать, что государственность диким славянам принесли норманны-варяги. На всем своем дальнейшем двухсотлетнем пути норманнизм все больше превращался в простую антирусскую политическую доктрину, которую ее пропагандисты тщательно оберегали от соприкосновения с наукой и критическим анализом.

Основоположником антинорманнизма был М. В. Ломоносов; его последователи шаг за шагом разрушали нагромождение домыслов, при помощи которых норманнисты стремились удержать и укрепить свои позиции. Появилось множество фактов (особенно археологических), показывающих второстепенную и вторичную роль варягов в процессе создания государства Руси.

Вернемся к тем источникам, из которых были заимствованы первые опорные положения норманнистов. Для этого нам следует вникнуть прежде всего в ту историческую обстановку, в которой создавались летописные концепции русской истории при написании вводных глав к летописям в эпоху Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха. Для русских людей того времени смысл легенды о призвании варягов был не столько в самих варягах, сколько в политическом соперничестве древнего Киева и нового города Новгорода, догонявшего в своем развитии Киев.

Благодаря своему наивыгоднейшему географическому положению Новгород очень быстро вырос чуть ли не до уровня второго после Киева города Руси. Но его политическое положение было неполноправным. Здесь не было в первобытной древности "своего княжения"; город и его непомерно разраставшаяся область рассматривались в XI веке как домен киевского князя, где он обычно сажал своего старшего сына. Новгород был как бы коллективным замком многочисленного северного боярства, для которого далекий Киев был лишь сборщиком дани и препятствием на пути в Византию.

Новгородцы согласились  в 1015 году помочь своему князю Ярославу в его походе на Киев и использовали это для получения грамот, ограждавших  Новгород от бесчинств нанятых князем варягов. Киев был завоеван Ярославом с его новгородско-варяжским войском: "варяг бяшеть тысяща, а новгородцов 3000".

Эта победа, во-первых, положила начало сепаратистским устремлениям новгородского  боярства, а во-вторых, поставила  Новгород (в глазах самих новгородцев) как бы впереди побежденного Киева. Отсюда был только один шаг до признания  новгородцами в своих исторических разысканиях государственного приоритета Новгорода. А. А. Шахматов выделил новгородский летописный свод 1050 года, который по ряду признаков можно считать  летописью новгородского посадника  Остромира.

Автор "Остромировой летописи" начинает изложение русской истории  с построения Киева и тут же уравнивает хронологически с этим общерусским  событием свою местную северную историю, говоря о том, что словене, кривичи и другие племена платили дань "в си же времена".

Легенды о трех братьях, призванных княжить в чужую страну, были очень  распространены в Северной Европе в  средние века. Известны легенды о "добровольном" призвании норманнов  в Ирландию и Англию. В Ирландию прибыли три брата с мирными целями под предлогом торговли (как Олег в Киев). Вече ирландцев оставило братьев у себя.

Видукинд Корвейский в своей "Саксонской хронике" (967 год) рассказывает о посольстве бриттов к саксам, которые сказали, что "предлагают владеть их обширной и великой страной, изобилующей всякими благами" (вспомним летопись: "земля наша велика и обильна…"). Саксы послали три корабля с тремя князьями. Во всех случаях иноземцы прибывали со своими родичами ("синеусами") и верной дружиной ("тру-варами").

Близость летописной легенды  о призвании варягов к североевропейскому придворному фольклору не подлежит сомнению. А двор князя Мстислава  был родственно близок к тому, о  котором писал Видукинд.

Продолжим рассмотрение летописи 1050 года, впервые в русской книжности  введшей легенду о призвании  варягов:

"И от тех варяг,  находьник тех, прозъвашася варягы; и суть новъгородьстии людие до дьньшьняго дьне от рода варяжьска".

Эта обыкновенная фраза, объясняющая  наличие шведов среди горожан  Новгорода (подтвержденное разными  вариантами Русской Правды), у других летописцев претерпела изменения, использованные норманнистами.

Далее летопись 1050 года говорит:

"И бысть у них [у варягов] князь именъм Ольг, мужь мудр и храбр…" [далее описывается разбойнический захват Олегом столицы Руси Киева] "и беша и у него мужи варязи, словене и отьтоле прозъвашася русию".

По совершенно ясному смыслу фразы войско Олега, состоявшее, как  позже у Ярослава Мудрого, из варягов  и словен, после овладения Киевом стало называться Русью. "Оттоле", то есть с того срока, как Олег оказался временным князем Руси, его воины и стали именоваться русью, русскими.

Очень интересен, кстати, тот  факт, что поход Олега на Константинополь (который теоретически должен был  принести ему мировую славу) современником  Олега Константином Багрянородным (императором-летописцем) был проигнорирован…

Норманисты много опирались на договоры Олега и Игоря для подтверждения своей системы, и некоторые из них горячо отстаивали подлинность договоров. Действительно, нет никаких серьезных поводов сомневаться в их подлинности; это почти единственные документальные источники, занесенные на первые страницы нашей летописи. Потому-то их содержание во многом и противоречит тем легендарным рассказам, которыми они обставлены. При внимательном рассмотрении, они могут служить одним из важнейших доказательств не истинности, а, напротив, ложности скандинавизма. Если Олег был Норманн, пришедший в Россию с Рюриком, и дружина его состояла из Норманнов, то как же, по свидетельству договора, они клянутся славянскими божествами Перуном и Волосом, а не скандинавским Одином и Тором?

Договоры Олега и Игоря  убеждают нас в том, что Русь существовала на Днепре и на Черном море задолго  до второй половины IX века, то есть до эпохи  так называемого призвания князей. Мы уже говорили, что эти договоры указывают на довольно развитые и, следовательно, давние торговые сношения. Подобные сношения, и притом сопровождаемые формальными  договорами, не могли завязаться вдруг, без целого ряда соответствующих  обстоятельств.

Если мы обратимся к  византийским известиям о Варягах  и Руссах, то рассмотрение их и сличение между собою приводит нас к  следующим положениям. Во-первых, византийские источники не смешивают Русь с  Варягами, а говорят о них отдельно. Во-вторых, о Руси они упоминают  гораздо прежде, нежели о Варягах. В-третьих, что касается до наемных иноземцев на византийской службе, то Варяги составляли отряды сухопутные, а Руссы преимущественно служили во флоте. Норманисты нашли, что название Варягов (Варанги) слишком запаздывает в византийских источниках: так как прямо и положительно под этим именем последние выступают только в XI веке.

Подтверждение родства Руси и Славян мы встречаем в арабских источниках. Так Ибн Хордадбег (в IX в.), говоря о русских купцах, прибавляет: "Они же суть племя из Славян". Эти купцы у него ходят в хазарскую столицу по реке Славян, то есть по Волге. Вообще в известиях Арабов Славяне и Русь являются неразлучными. В Итиле они занимают одну и ту же часть города, те и другие сжигают своих покойников вместе с одною из жен (Масуди). Норманисты вместе с летописною басней верят в пришествие из Скандинавии Оскольда и Дира, как неких искателей приключений; но Масуди (в первой половине X века) знает одного из славянских царей, Дира, который владеет многими странами и обширными городами.

Масуди, так же как и прочие арабские писатели, приурочивает Русь преимущественно к берегам Черного и Азовского морей; он говорит, что море Нейтас есть русское море, и что никто, кроме Руссов, по нему не плавает (мы думаем, что тут разумеется по преимуществу море Азовское), что они образуют великий народ, не подчиняющийся ни царю, ни закону; что они разделяются на многие народы и пр. Нельзя, конечно, везде принимать эти слова в буквальном смысле, но в общих чертах эти известия справедливы.

Исследователь 19-го века С.Гедеонов в своем монументальном труде «Варяги и Русь» приводит многочисленные доказательства несостоятельности норманнской теории, а в итоге обращает внимание на то, что ни один из многочисленных письменных источников севера (которые довольно подробно описывали довольно частые походы на восток) не упоминает ни самого Рюрика, ни его «успешную карьеру»:

«Судьба Рюрика не могла не привлечь на себя внимания того народа, к которому он принадлежал. Мог ли родной Рюрик не обратить на себя внимания людей, так охотно щеголявших романическим элементом своей истории? Ведь после  Одина нет в древней истории  Севера ни одного события, более знаменательного, более способного к прославлению отечества! Еще бы если сага ничего не знала о Голмгарде и Гардарикии до времен Владимира, мне казалось бы менее странным её молчание о Рюрике. Но она довольно болтливо рассказывает о ранних походах своих витязей на восточные земли. Не упоминает только о трех братьях-счастливцах! Норвежский стихотворец Тиодольф был их современником, но в сохранившихся у Снорри остатках его песней нет о них речи, хотя и говорится о восточных Вендах, то есть о Руси…[1, с. 567]

Снорри пользовался северными песнями и сагами IX века и исландскими летописями начала XII века, в которых упоминалось о русских происшествияхбывших в связи с отечественной историей. Снорри не говорит ничего о Рюрике, следовательно, ничего о нем не знает. Следовательно, ничего о нем не говорили и не знали те древнейшие скальды, слагатели саг и летописей. Всего менее при подобном молчании может устоять гипотеза, построенная не недоразумениях, неправильных выводах и не имеющая за собой ничего, кроме вполне заслуженной на ином поприще, известности своих составителей» [1, с. 569]

III. Заключение

Кроме приведенных и процитированных  нами в качестве противников норманнской  теории авторов существует великое  множество исследователей и их ученых трудов, авторитетно опровергающих  «северную» школу. К сожалению, мы не можем привести на страницах данной работы аргументы всех историков - «антинорманнистов», в силу обширности темы и ограниченности размера работы. Приведем лишь некоторые имена тех, кто стоял у истоков борьбы за правду: Ломоносов, Татищев, Эверс, Нейман, Венелин, Каченовский, Морошкин, Савельев, Надеждин, Максимович и др.

Но и приведенных данных по нашему мнению вполне достаточно для  того, чтобы понять: государственность  нельзя привнести извне, история  не знает таких прецедентов, предпосылки  и условия для возникновения  государства вызревают в народах  веками. И если в угоду сиюминутным политическим интересам некоторые исторические школы принимают во внимание и оперируют бесперспективными, заведомо ложными гипотезами и теориями, то нам, чья историческая самобытность подвергается сомнению, необходимо как можно больше знать о своем прошлом, как можно глубже проникать во тьму веков и извлекать на свет все новые и новые, достоверные факты, подтверждающие самодостаточность наших предков в создании величественного государства, наследниками которого мы являемся и поныне…