Правовой идеализм

Правовой идеализм. Если правовой нигилизм означает недооценку права, то правовой идеализм — его переоценку. Оба эти явления питаются одними корнями — юридическим невежеством, неразвитым и деформированным правосознанием, дефицитом политико-правовой культуры. Указанные крайности, несмотря на их, казалось бы, противоположную направленность, в конечном счете смыкаются и образуют как бы «удвоенное» общее зло. Иными словами, перед нами две стороны «одной медали».

Хотя внешне правовой идеализм менее заметен, не так бросается в глаза (во всяком случае, о нем почти не говорят, он не «на слуху»), явление это причиняет такой же вред государству, обществу, как и правовой нигилизм. Он крайне деструктивен по своим последствиям. Осознается это, как правило, «потом», когда итог становится очевидным. Поэтому, борясь с правовым нигилизмом, не следует впадать в другую крайность — правовой фетишизм, волюнтаризм, идеализм.

На право нельзя возлагать несбыточные надежды  — оно не всесильно. Наивно требовать от него больше, чем оно заведомо может дать, ему необходимо отводить то место и ту роль, которые вытекают из объективных возможностей данного института. Между тем в условиях возникшей у нас еще в период «перестройки» правовой эйфории у многих сложилось убеждение, что достаточно принять хорошие, умные законы, как все сложнейшие и острейшие проблемы общества будут решены. Вот примем пакет законов — и жизнь улучшится.

Но чуда не происходило, законы принимались, а дела стояли на месте или даже ухудшались. В результате наступило известное разочарование в законах, появились признаки правового скепсиса. В разгар работы союзного парламента пресса в негативно-иронических тонах много писала о «магии», «девятом вале», «буме», «каскаде» законотворчества, о мертворожденных и полузабытых законах. В какой-то мере это продолжалось затем и в период деятельности бывшего Верховного Совета России, а также Съезда народных депутатов. Оказалось, что быстрых и легких решений нет.

Из низов слышались  и более раздраженные голоса: хватит, мы уже сыты по горло законами, они ничего не дают. Это и понятно — ведь законы сами по себе не могут накормить, одеть, обуть людей, улучшить их благосостояние, они могут лишь способствовать либо не способствовать этому, нечто закреплять, регулировать, распределять, но не производить. Поэтому уповать только на «шоковое» правотворчество— значит питать юридические иллюзии. Нужны прежде всего социальные, экономические и иные меры плюс законы. Лишь совокупное действие всех этих факторов может дать желаемый эффект.

Закон, как известно, есть официальное признание факта, и не более того. Он лишь оформляет, «протоколирует» реально сложившиеся отношения. Как ни избиты слова классиков о том, что право не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие общества, они верны. Ясно, что преобразования в нашем обществе нуждаются в надежном правовом обеспечении, но оно не может быть чисто волевым. Бессилие законов порождает тот же нигилизм, неверие в реальную значимость принимаемых актов, в их способность изменить ситуацию.

Законы не работают, значит, и отношение к ним более  чем прохладное, их престиж падает — вместе с престижем власти. Банальной является мысль о том, что самый распрекрасный закон ничего не стоит, если он практически не исполняется. Еще Ш. Монтескье писал: «Когда я отправляюсь в какую-либо страну, я проверяю не то, хороши ли там законы, а то, как они осуществляются, ибо хорошие законы встречаются везде».[19]

Правовой идеализм породил у значительной части  людей кризис веры в законодательные, а в более широком плане — в парламентско-конституционные пути решения назревших проблем, в новые демократические институты. Идеализмом с самого начала страдали некоторые лозунги «перестройки», а затем и периода реформации (ускорение социально-экономического развития, резкое повышение жизненного уровня народа и др.). Хотелось все это побыстрее воплотить в законах, закрепить юридически. На деле же форсированного перехода общества из одного состояния в другое не получилось, ожидания затянулись. Наступило «социальное похмелье» — горькое и мучительное.

Инерция политического  и правового идеализма идет еще  от старых коммунистических времен, когда существовал своего рода культ всевозможных планов, решений и постановлений — «исторических», «судьбоносных», «эпохальных». О дальнейшем развитии, усилении, укреплении, повышении... Насаждалась безоглядная вера в их магическую силу. И все они, как правило, переводились на язык законов, которые из-за этого сильно напоминали партийные резолюции. Дутые программы и обещания, лозунги о светлом будущем были излюбленным приемом работы с «массами». Строительство воздушных замков (точнее, бумажных) помогало жить в мире иллюзий. Однако действительность быстро разрушала эти храмы и возвращала в мир суровых реальностей.

К сожалению, рецидивы этих явлений встречаются и сейчас, но теперь в форме популизма, непродуманных заявлений и посулов, шоковых рывков, наигранного оптимизма, неоправданных прогнозов и т. д. Как и раньше, поспешно принимаются законы, указы или отдельные юридические нормы, которые заведомо невыполнимы и отражают лишь отчаянное стремление их авторов бежать «впереди поезда». Примеров много.

В 1993 г. Правительством РФ была одобрена явно скороспелая  общероссийская программа «Жилье» (по типу успешно провалившейся союзной), которая предусматривает к 2000 году трехкратное увеличение строительства нового жилья. Наивность уже дала о себе знать — программа, мягко говоря, забуксовала. В том же году принимаются Основы законодательства о культуре. Судьба — та же. Не сработал знаменитый президентский Указ № 1 «О первоочередных мерах по развитию образования в РСФСР». Указ о борьбе с коррупцией квалифицирован в прессе как маниловщина.[20] (Не хватало еще указа о борьбе с бюрократизмом.) Нереальной является одна из принципиальных статей Закона «О собственности в РСФСР» (1991 г.), согласно которой государство обязано возмещать материальный ущерб, причиненный гражданам преступлением, ибо подобные расходы госказне сегодня не по карману. Практически дискредитирована по тем же причинам принятая еще союзными парламентариями «на ура» чисто «микрофонная» норма о праве обвиняемого на защиту с момента возбуждения уголовного дела.

Эти порывы можно  объяснить лишь стремлением во что  бы то ни стало, независимо от возможностей, сделать все так, как у «них». Но такое неудержимое законодательное «хотение» и есть идеализм. В народе укоренилось мнение: закон все может. И это несмотря на неуважительное отношение к нему. Данный парадокс еще раз показывает, что правовой нигилизм и правовой идеализм — два полюса одного явления, которое отражает наше противоречивое время. Очень часто подтверждается старая истина: закон могуч, но власть нужды сильнее. И жизнь диктует свое.

Элементы идеализма  и правового романтизма содержит российская Декларация прав и свобод человека и гражданина 1991 года, ибо в нынешних кризисных условиях многие ее положения неосуществимы. Именно поэтому Декларация, несмотря на ее огромное политическое и нравственно-гуманистическое значение, воспринимается многими как некий свод мало чем пока подкрепленных общих принципов или своего рода торжественное заявление о намерениях и желаниях, а не как реальный документ. Известным забеганием вперед можно считать закрепленное в новой Конституции РФ положение о том, что Россия является правовым государством (ст. 1). Это скорее цель, символ, перспектива, но не факт, хотя в качестве программного момента эта идея, возможно, заслуживала провозглашения в Основном Законе страны.

Но подлинная  беда состоит в том, что даже хорошие и нужные законы не работают — в одних случаях потому, что отсутствуют необходимые механизмы их реализации, в других — и это главная причина — из-за того, что им приходится функционировать в ненормальной среде. Общественные отношения находятся в состоянии глобальной ломки, крайней неустойчивости, законы бессильны сходу их упорядочить, направить в нужное русло. Юридические нормы не могут развязать тугие клубки возникающих противоречий и проблем. В этих условиях законы существуют как бы сами по себе, а жизнь течет сама по себе. Н. И. Травкин, уже будучи главой районной администрации, заявил: «Внизу ни один новый закон не идет».[21]

И это тоже идеализм, ибо законодатели, исходя из своих  высоких целей, идей, принимают и  принимают законы, заведомо зная, что многие из них не достигают конечных результатов. Нередко важнейшие акты застревают на полпути к своим непосредственным адресатам — их стопорит чиновничья бюрократия в силу общей расхлябанности и бесконтрольности.

Сами парламентарии удручены тем, что выдаваемые ими «на гора» в большом количестве законы не «приживаются». Бывший заместитель председателя комитета по законодательству союзного парламента К. Д. Лубенченко мрачно сравнил законотворческие усилия тогдашних депутатов «с попытками вырастить сад в жестоких условиях пустыни. Иногда представляется, что законы, которые мы разрабатываем, отторгаются действительностью, как саженцы — бесплодной почвой. И возникает чувство тревоги и безысходности».[22] Как видим, проблема «отторжения» законов возникла не вчера, но она существует и сегодня.

Правовое самообольщение опасно, ибо оно порождает беспочвенные, несбыточные надежды, убаюкивает общество. Попытки «пришпорить» общественный прогресс с помощью одних только законов, как правило, заканчивались конфузом. Примеров тому немало, и из них необходимо извлекать уроки. Прежде всего это ведет к девальвации законов, которые начинают работать вхолостую, создавая видимость решения проблем.

Абсолютизация права, наделение его чудодейственными свойствами сродни поклонению искусственно созданному идолу. Такое обожествление явления — это погружение в мир иллюзий. Отсюда—лавинообразный рост законов за последние пять — семь лет, поиск спасения именно в них. Однако полестней или сотней законов положения не изменить, если только они не подкрепляются другими мерами. Законодательство и общественные процессы должны работать синхронно. Между тем нередко наблюдаются ситуации, когда юридические нормы либо забегают вперед, либо принимаются «вдогонку».

Бывает и так, что законы, указы издаются с целью  не их реального воздействия на общественные отношения, а снятия социальной напряженности, особенно как раз в социальной сфере. Такие акты носят в основном популистский или конъюнктурный характер и не дают решения проблем по существу, а загоняют их вглубь. Достигается лишь временный и обманчивый эффект. Потом эти проблемы возникают вновь, но уже в более острой форме.

В массовом сознании существует не только непонимание значения юридической формы, но и явное ее преувеличение, гипертрофирование как панацеи от всех зол. Иллюзии владеют многими, в том числе законодателями, которые убеждены, что с помощью законов одним махом можно реформировать страну.

Но одновременно возникла и другая тенденция. Как  отмечается в литературе, «бытовавшая на всех уровнях правосознания наивная вера во всемогущество закона сменяется более сдержанным отношением к нему. Социальные ожидания все более возлагаются уже не столько на грядущий справедливый закон, сколько на оперативные распоряжения власти, не обязательно облеченные в нормативно-правовую форму».[23]

Таким образом, наше эклектичное и деформированное  правосознание делает очередной зигзаг и, увы, не в сторону уважения и почитания закона. Мы склонны уже одобрять и неправовые действия —лишь бы они давали нужный результат. Это что-то близкое к формуле «Цель оправдывает средства». Неразвитое юридическое мышление мешает определить, что, собственно, мы хотим от права — чтобы оно по-прежнему служило инструментом или гарантом?