Норманская теория

При этом Константин сообщает, что славяне являются «данниками» (пактиотами — от лат. pactio «договор») росов.^[15]

Археологические свидетельства

Ибн Фадлан в деталях описал обряд захоронения знатного руса сжиганием в ладье с последующим возведением кургана. Данное событие относится к 922 году, когда согласно древнерусским летописям русы ещё разделялись от подвластных им славян. Могилы такого типа обнаружены под Ладогой и более поздние в Гнёздове.^[16] Способ захоронения вероятно возник в среде выходцев из Швеции на Аландских островах и позднее с началом эпохи викингов распространился на Швецию, Норвегию, побережье Финляндии и проник на территорию будущей Киевской Руси.^[17]

В 2008 году на Земляном городище Старой Ладоги археологами обнаружены предметы эпохи первых Рюриковичей с изображением сокола, возможно позднее ставшее символическим трезубцем — гербом Рюриковичей.^[18] Похожее изображение сокола отчеканено на английских монетах датского конунга Анлафа Гутфритссона (939—941 гг.).

При археологических исследованиях  слоев IX—X веков в Рюриковом городище обнаружено значительное количество находок военного снаряжения и одежды викингов, обнаружены предметы скандинавского типа (железные гривны с молоточками Тора, бронзовые подвески с руническими надписями, серебряная фигурка валькирии и др.)^[19], что свидетельствует о присутствии выходцев из Скандинавии в Новгородских землях во времена зарождения русской государственности.

Возможные лингвистические  доказательства

Целый ряд слов в русском  считается германизмами, скандинавизмами  и хотя их в русском языке сравнительно немного и большая их часть  относится именно к древнему периоду. Существенно, что проникали не только слова торговой лексики, но и морские  термины, слова бытовые и термины  власти и управления, собственные  имена. Так по мнению ряда лингвистов появились собственные имена Игорь, Олег, Ольга, Рогнеда, Рюрик, слова^[20]:тиун, пуд, якорь (c XI в.), ябеда, кнут (с XIII в.).

Суть  норманизма и corpus delicti

Идея, в которой заключается  дух и суть норманизма, собственно говоря, почти никогда открыто не высказывалась норманистами, не выдвигалась и не защищалась. Норманисты-ученые обычно не заявляли, что ставят себе целью доказать неспособность славян к самостоятельному историческому развитию вообще, природную тупость и пассивность народных масс России. Многие из этих ученых субъективно и не ставили себе такой цели. Они лишь провозглашали и защищали частный тезис, — но тезис, послуживший конкретным воплощением этой общей идеи, ее материальной основой, — тезис о том, что в древности славяне не сумели цивилизоваться, создать государство и высокую культуру самостоятельно, без призвания норманнов. 

Неблаговидное дело возведения этого  тезиса в абсолют, развития его в общую идею о природном превосходстве германцев над славянами норманисты-ученые, вне зависимости от того, придерживались они сами этой идеи или нет, обычно предоставляли политикам и журналистам. Впрочем, иной раз она проскальзывала и в ученых трудах профессоров — например, в уже приводившихся высказываниях Шлёцера. Эта идея широко известна и в другом обличье — в виде фашистской «расовой теории», учения о природном превосходстве «нордической расы», северных арийцев, над всеми прочими.  
Прежде чем обратиться к проверке обоснованности главного конкретного тезиса норманистов, необходимо раз и навсегда уяснить себе, что на самом деле из этого частного тезиса, даже если бы он оказался верным, по здравой логике вовсе не вытекает та злокачественная общая идея природного национального неравенства, с которой этот тезис оказался тесно связанным в результате длительного совместного бытования в науке. Иначе говоря, связь между этим частным тезисом и общей идеей не логическая, а историческая.  
Из того, что на каком-то отрезке времени тот или иной народ оказался позади других и, чтобы быстрее ликвидировать отставание, прибег к заимствованию культурных достижений у соседей, учился у соседей, из всего этого еще вовсе не вытекает, что данный народ и вообще не способен к самостоятельному развитию. В наше время многие народы азиатской части СССР с братской помощью русского народа быстро ликвидировали свое отставание и ныне показывают высокие образцы творческой одаренности и общественной зрелости. [Сей аргумент несет отпечаток своего времени. Ныне, после распада СССР и после самоопределения народов Средней Азии, такого, какое получилось, я бы повторил тезис о творческой одаренности, но вот насчет общественной зрелости некоторых из них, пожалуй, воздержался бы.]  
Из того, что на каком-то отрезке времени тот или иной народ не имел своей государственности, находясь под властью пришельцев-завоевателей, тоже еще вовсе не вытекает, что данный народ и вообще не способен к самостоятельному государственному строительству. На наших глазах многие народы, бывшие под пятой чужеземцев, сбросили иностранное иго и создали собственными усилиями независимые государства.  
Значит, сам по себе тезис о создании Древнерусского государства норманнами не может обосновать ту идею, против которой, собственно, и поднимали оружие антинорманисты, — идею о роковой природной обездоленности русского народа и о превосходстве германцев над славянами. Этими соображениями определяется и отношение советских ученых к современным норманистам. Вполне очевидно, что сторонники этой бредовой расистской идеи являются нашими политическими врагами. Что же касается ученых-норманистов, которые ясно и искренне отмежевываются от этой идеи, хотя и признают конкретный норманистский тезис в ограниченном значении для узкого исторического периода, то для советских историков-антинорманистов такие ученые являются не политическими врагами, а лишь противниками в идейном и научном споре. (Разумеется, здесь имеются в виду только взаимоотношения по рассматриваемому вопросу, тогда как на деле в каждом конкретном случае могут оказаться и другие разногласия, характер которых здесь не может быть учтен.)  
Их тезис сам по себе, при всем пронорманнском звучании, ничего не доказывает.  
Тогда, спрашивается, почему именно советских историков так заботит проверка обоснованности самого этого тезиса? Не все ли равно, в таком случае, окажется он правильным или нет?  
А вот не все равно. Можно было бы, конечно, ответить и так, что, мол, просто надо выяснить истину в данном вопросе, как и во всяком другом, — и дело с концом. Но это было бы упрощение. Тут основания посложнее. Да, в теории, разоблачая идею о природном неравенстве народов как вредную и несостоятельную, мы делаем упор на неправомерность выведения этой общей идеи из данного частного тезиса, вне зависимости от того, прочен ли самый тезис, — и этого по строгой логике уже достаточно для опровержения идеи. Все же, поскольку в умах людей эта идея была долго связана с данным тезисом и на практике эти субъективные нити очень трудно рвать, постольку для развенчания враждебной нам идеи может пригодиться и разрушение тезиса, служившего ей конкретной базой, — буде, конечно, этот тезис окажется на поверку непрочным.  
Это, так сказать, субъективная сторона дела.  
Есть и объективная. Конкретный тезис норманистов, конечно, не может обосновать их общую идею, поскольку этот тезис затрагивает лишь один отрезок истории восточных славян — период возникновения государственности, — а общая идея имеет в виду весь ход истории восточных славян. Один этот тезис — слишком узкое, недостаточное основание для столь всеобщей идеи. Но если к каждому периоду истории восточных славян подсунуть по аналогичному тезису (а такие попытки были: для периода Киевской Руси на роль норманнов выдвигались византийцы, для периода раздробленности —татары, для петровского времени — немцы, и т. д.), то, глядишь, и строится солидное наукообразное основание для опасной и порочной идеи, стоит только проявить беззаботность и благодушие в отношении к подобным тезисам вообще.  
Такая беззаботность и заключается в сентенции: из одного тезиса идею не вывести, значит, он не опасен. Взятые каждый раз в отдельности, в применении к каждому отдельному тезису, эти слова звучат как будто и верно, но на самом деле они верны только в применении к отдельному тезису, абстрагированному от всей истории, а в жизни эти тезисы не существуют в таком очищенном виде. Так что если применить эту сентенцию к каждому отдельному тезису, то в результате мы окажемся перед удивительным открытием, что применили ее ко всем подобным тезисам в совокупности — и просчитались. Один краеугольный камень — не фундамент. Это верно и в применении ко второму такому же, и к третьему, и так далее. Но все вместе они составляют фундамент. Так что один краеугольный камень не фундамент — и в то же время фундамент. В том смысле, что он часть фундамента. Один тезис норманистов — не основа для общей идеи норманизма и в то же время основа для нее: он часть фундамента.  
Правда, он может из безобидного камня превратиться в часть фундамента вражеской крепости только при наличии остальных частей — других подобных камней. Более того, достаточно вынуть из фундамента хоть один из них, чтобы все здание рухнуло: ведь если был хоть один период в истории, когда проявились способности данного народа, значит, невозможно приписывать ему природное отсутствие способностей. Но как определить, какой из камней надо выбить? Очевидно, только одним способом — дотошной проверкой прочности каждого из них.  
 
Только одна оговорка. Очень может быть, что непрочными, ломкими окажутся они все. Но если и не все — ничего страшного. Кто верит в наличие творческих сил и способностей у всех народов, кого вся логика современной действительности и совокупность фактов истории убедили в справедливости этой гуманной идеи, того не смутит преобладание иноземных влияний и внешних импульсов на каком-то периоде истории данного народа. Разумеется, это не резон отмахнуться от проверки прочности того тезиса, о котором речь, в уповании на успехи такой проверки по соседству. Что будет, если и коллеги на соседних участках науки проявят такую же леность мысли? А как знать, какой участок окажется плодоноснее других? Нет, это не резон, чтобы отмахнуться. Это лишь обоснование нашей ставки на полнейшую объективность в подходе к решению вопроса, к анализу аргументов. Нам нет нужды искажать истину.  
Более того, тенденциозное искажение фактов даже на узких участках науки — не в наших интересах. А что греха таить, и у нас бывало, что иные исследователи для достижения сомнительного эффекта шли на такое искажение. Между тем, какими бы благими побуждениями оно ни вызывалось, сознательное или непреднамеренное, грубое или искусное, оно способно лишь дискредитировать методы нашей исторической науки, подорвать ее престиж и ослабить силу ее основных выводов. А именно за них идет бой. За них, а не за частности.  
Наконец, не стоит забывать, что далеко не все норманисты злостно подбирают аргументы, чтобы унизить славян и возвысить норманнов, многие просто сопоставляют факты, как они им видятся; и далеко не все антинорманисты отвергают доказательства значительной роли норманнов на Руси, чтобы досадить иноземцам и отстоять самобытность славян, — есть же и просто слабые места в системе доказательств. Еще эмигрант В. Мошин (1931а: ИЗ) замечал, что нельзя сводить весь спор к борьбе объективной науки с ложно понятым патриотизмом: в антинорманистах оказываются немец Эверс и еврей Хвольсон.  
Этими соображениями нам и надлежит руководствоваться, взвешивая аргументы норманистов и антинорманистов на чашах критических весов. 

Спор о варягах

Итог спора

Итак, в чем же состоит достоверная  историческая роль варягов на Руси?  
Достаточно даже не очень детального знакомства с выводами современных антинорманистов по этому вопросу, чтобы увидеть, насколько объективнее подходят советские антинорманисты к решению вопроса (несмотря на все увлечения борьбы и спора), чем современные норманисты. [Это мое утверждение было явным преувеличением — уступкой в декларациях для возможности высказать конкретную критику антинорманизма.]  
Глава и учитель школы советских антинорманистов Б. Д. Греков (1947: 15) писал: «Роль варягов в Европе IX в. хорошо известна. Ее отрицать никто не собирается. Новгородская Русь их знает прекрасно. Но от этого признания далеко до утверждения будто Рюрик в 862 г. создал русское государство».  
Один из наиболее активных советских антинорманистов проф. В. В. Мавродин также признает за варягами достаточно видную роль в истории Восточной Европы. Варяги, по В. В. Мавродину (1945: 385), «делают торной дорогу из Новгорода в Киев, а следовательно, и из "варяг в греки" и объединяют бесчисленных "светлых и великих" князьков русских и нерусских племен Восточной Европы, всю эту племенную, родовую и общинную знать... Войдя в состав славянской верхушки и растворяясь в ее среде, они выступают в роли катализаторов и предстают под своими норманнскими именами в источниках Киевской поры как "слы" (послы. Л.К.), "гости" (купцы. Л.К.), "дружинники"».  
 
И далее (Мавродин 1945: 386):  

 
«Не они вызвали условия, породившие государство... Норманны только определили время и географический абрис  древнерусского государства, связав, и  то не самостоятельно, а в составе  русской верхушки и знати финно угорских и литовских племен, русифицирующейся и сливающейся со славянской, отдельные политические варварские предгосударственные образования, земли, области, города и бесчисленные верви, миры, веси и погосты в нечто единое, чему было имя — Русское государство». 

 
В противоположность Д. А. Авдусину В. В. Мавродин (1945: 388) заявляет:  

 
«...мы не собираемся отрицать того, что  в составе "русов" было большое число норманнов. Более того, я считаю возможным говорить, что "находници-варяги" в известных случаях среди "русов" играли первенствующую роль. Они были тем элементом, который, если и не вызвал на Руси процесса образования государства, то во всяком случае влился в этот процесс и способствовал его ускорению.  
Свойственное скандинавам эпохи викингов вечное стремление к походам, вечная тяга к передвижениям, к смелым поездкам с целями войны и торговли, грабежа и найма на службу к иноземным правителям и т.п. — все это делало норманнов на службе у русских князей Гардарик наиболее непоседливым, подвижным элементом, а их прирожденные способности мореходов и опыт делали их наиболее удачными кандидатами в роли "слов", "гостей", наиболее приспособленными для всяких набегов, вторжений и т. п.». 

 
Профессор С. В. Юшков (1940) также признает, что варяги были поставщиками наемной  военной силы (часть дружины) славянскому  классу господ и вследствие этого  по нормам того времени сами вошли  как составная часть в этот класс. К этому остается добавить немногое. Возможно, что варяги привезли с собой звучание слова «Русь», но не они наполнили его тем  содержанием, которым оно в течение  многих веков волнует сердца. Варяги «осчастливили» славян княжеской династией  и одарили некоторыми полезными  вещами, каковы, например, варежки и  щи.  
Еще одна оговорка: лишь знатнейшие варяги — дружинники стали действительно большими господами на Руси, вроде Свенельда в Киеве. Рядовые же воины промышляли некоторое время мелкой торговлей заморскими женскими украшениями. Недаром большинство скандинавских вещей в Гнездовских курганах — это именно женские украшения, а не оружие. А в живых русских говорах сохранилось слово «варяг» в значении, отнюдь не соответствующем провозглашенной норманистами высокой цивилизаторской и организующей миссии норманнов. В северорусских деревнях «варяг» значит: «мелкий торговец галантерейным товаром вразнос, офеня, коробейник». Такими запомнил русский народ варягов.  
 
Порой историк вводит в заблужденье,  
Но песнь народная звучит в сердцах людей.  
(Байрон)  
 
Вот все, что можно сказать о подлинной роли варягов в истории нашей страны. Это вывод из объективного анализа аргументации норманистов и антинорманистов.  
Я оставил в стороне целый ряд проблем, связанных с рассмотрением этого вопроса, прослеживал только основные линии спора. Мне хотелось удержать внимание и непрофессионального читателя. 
Пять раз мы приводили движение чаши весов. Пять раз коромысло кренилось в ту или другую сторону. С каждым разом выяснялось, что хоть и виден перевес одной из чаш, общий вес груза все еще недостаточен, чтобы подводить итог. Измерение по первой догме норманизма оставило неопределенность. Второй и третий тезисы норманизма, безусловно, оказались прочными. Антинорманизм здесь потерпел поражение, и это вряд ли подлежит изменению. В четвертом измерении чаша начала склоняться на сторону антинорманизма. При последнем, пятом измерении на чаши легли с обеих сторон самые тяжелые гири, определившие окончательный результат. Чаша антинорманизма перевесила, и весы застыли намертво в этом положении.  
 
Антинорманисты могут примириться со своим поражением по второму и третьему тезисам. Правда, именно по первым трем пунктам шли сражения в первых двух диспутах. Если назревает третий, а это, вероятно, так (100 лет прошло со второго), то спор пойдет главным образом по двум последним пунктам концепции норманизма. А может быть, и об историографическом содержании самих понятий «норманизм» и «антинорманизм».  
[Ведь и скандинавские ученые, аттестуемые как норманисты, пришли к более сдержанным и самокритичным заключениям. Видный датский славист Ад. Стендер-Петерсен, отстаивая создание на восточнославянской территории норманнских государств, отвергает теорию Станислава Рожнецкого о скандинавском происхождении русских былин и идею о скандинавском происхождении устных источников преданий русской летописи. Он полагает, что культурные влияния шли не с севера на юг, а в противоположном направлении — из Византии через Киевскую Русь в Скандинавию. Другой крупнейший скандинавист, шведский археолог Хольгер Арбман, обратил внимание на то, что в России многие древности носят «гибридный» характер и не являются ни чисто скандинавскими, ни чисто славянскими. Что в Киеве и Новгороде северных древностей очень мало, так что нет оснований говорить о скандинавских колониях. Хотя в Гнездове есть явно скандинавские предметы и обряды, но шлемы и одежда непохожи на скандинавские, и в Скандинавии не было обычая умерщвлять женщину при погребении вождя — как описано у Ибн-Фадлана. Арбман считает, что нет оснований говорить о норманнском создании Древнерусского государства (Schmidt 1970:19).  
В обсуждении доклада Шаскольского в Дании шведский археолог Мортен Стенбергер сказал: «Вряд ли хоть один шведский археолог станет утверждать, что викинги основали Русское государство». А на его указание, что процент скандинавских погребений в Гнездове очень мал, датский археолог Ханс-Христиан Сёренсен заметил: «Значит, нет расхождения в этом пункте между советскими и шведскими археологами» (Discussion 1970: 46-47).  
С другой стороны, Стендер-Петерсен отвергает советское толкование марксистского тезиса о возникновении государства в ходе социально-экономического развития общества. Советские ученые грековской школы считали, что это означает развитие из сугубо местных корней и позволяет отмести внешний фактор типа завоевания. Стендер-Петерсен думает иначе. Он не верил, что  

 
«сдвиги социального порядка внутри племенных образований или племенных  союзов достаточны для того, чтобы  создать государственное устройство. Исторический опыт учит нас, что необходимо внешнее воздействие или импульсы того или иного рода, чтобы примитивный, разделенный на племена народ организовался в государство, которое базируется на экономических различиях между разными слоями населения и объединяет военный аппарат насилия в руках одного повелителя, который может опереться на группу людей или слой, так или иначе заинтересованный в осуществлении власти» (Stender-Petersen 1955:168)». 

 
Самое интересное, что это представление  о роли внешнего фактора было в  наличии уже у классиков марксизма, осознавалось в трудах советских  историков (Цвибак 1933: 508-509; Бахрушин 1938; Мавродин 1945: 210, 220) и, отвергнутое марристами и грековской школой (Пархоменко 1939:146; Греков 1949: 448, изд. 1953: 453; Рыбаков 1966: 491; 1982: 177, 258, 293-294, 298, 313-315; 1984: 45-52, 66-68), было в умеренном виде восстановлено Пашуто и его школой (Пашуто 1968; 1968: 21-30; 1970; 1974; Джаксон и Плимак 1988: 44-45,47-49, 51-55).  
Воплощая критический анализ в образе весов для проверки аргументов, я вовсе не имел намерения представить дело так, будто я стараюсь подняться над обеими спорящими сторонами, отрешиться от крайностей обеих враждующих теорий и найти некую «золотую середину». Надеюсь, из тона и итога изложения читателю ясно видно, что автор в изучении каждого пункта склоняется на сторону одной из сторон. Я не старался скрыть от читателя свою позицию.  
Весы — это, конечно, всего лишь литературный прием, помогающий более убедительно уяснить читателю, на чьей стороне правда, прием, позволяющий показать, что именно объективный анализ фактов приводит к выводу о том, что норманисты правы в одних вопросах и не правы в других. При использовании этого приема читателю особенно легко убедиться, что автор не пытается подменить логику и факты эмоциями, не превращает национальные чувства и политические симпатии или антипатии в доказательства. Образно говоря, читателю при таком положении должно быть лучше видно, что автор нигде не пытается тайком надавить пальцем на чашу весов, любезную его сердцу, не заменяет весомость доказательств тяжестью авторитетов, не использует аргументов ad hominem и т. п. А ведь все это случилось в споре о варягах и двести, и сто лет тому назад, и совсем недавно.  
Наше рассмотрение спора о варягах подошло к концу. Но самый спор не окончен. Я не говорю здесь о тех политических деятелях от науки, которым вообще дела нет до научной истины и которые не изменили бы своих взглядов, даже если бы сам Рюрик явился с того света засвидетельствовать (на древнешведском языке), что застал у славян развитое государство. Я имею в виду ученых, которые стараются быть объективными. Для ученых спор о варягах, как и всякий научный спор, решается не большинством голосов или влиянием авторитетов, а большинством и весом аргументов. Собранные здесь аргументы против норманизма, конечно, известны ученым-норманистам, а факты, которые не вяжутся с антинорманистской позицией, — известны антинорманистам. Тем не менее они не отказываются от своих взглядов. Многие из них не согласились бы с предложенной здесь оценкой некоторых аргументов — они, вероятно, готовы предъявить свои соображения на сей счет.  
 
Иные, быть может, надеются найти какие-то новые, еще не известные науке, решающие аргументы. Что ж, в деталях многое еще неясно. Но именно в деталях. Основные аргументы, предъявленные в настоящее время антинорманистами, если отбросить полемические увлечения и возможные неточности, представляют собой факты такого характера, что их значения не смогут отвести, ни изменить в главном никакие уточнения и изменения деталей.  
В этом смысле спор о варягах на сегодня решен. Решен с позиций объективного анализа фактов. По каким-то вопросам решен в пользу норманизма, по другим, более важным, — не в пользу норманизма. Однако проблема ждет дальнейшего исследования. Раскопки принесут новые открытия, обработка материалов выявит новые факты, грядущие исследования филологов откроют не известные ранее связи, а каждый новый этап развития истории дает новое содержание понятиям и новую постановку самой проблемы. Вероятно, в споре о варягах нас ждет еще много нового.