Криминальная субкультура в местах лишения свободы и меры ее профилактики.

Криминальная субкультура в  местах лишения свободы и меры ее профилактики.

     Раскрывая механизм возникновения и развития криминальной субкультуры как объективной реальности, имеющей собственные закономерности развития в уголовно-исполнительной системе, остановимся на основной ее составляющей — криминальной идеологии.  В социологическом понимании ее сущность представляет собой систему идей, понятий, представлений, складывающихся в процессе деятельности преступных формирований. Криминальная, воровская идеология представляет собой упорядоченную систему негативных взглядов, ценностей и ориентации, содержащую критику внутренней, в особенности уголовной, политики государства и умело культивирующую антиобщественные обычаи и традиции применительно не только к криминальному, но и к нормальному образу жизни.

 Уточним,  что криминальная система взглядов и убеждений существует не сама по себе, а в преступных формированиях, трансформируется, упорядочивается, становится все более изощренной, политизированной, проникает во все слои общества. Причем она проявляется не только в преступных сферах, но и в обыденной, повседневной жизни. Это приводит к тому, что уже в средствах массовой информации негативное социальное поведение приобретает определенную привлекательность, а воровской мир и его идеология представляются частью общественной культуры. Именно преступная идеология является цементирующим, объединяющим началом организованных преступных формирований, действующих в обществе. Эти закономерности идеологии проявляются и в местах лишения свободы в силу того, что к концу XX столетия в них сформировалась единая субкультура со сложной социальной иерархией, неформальными нормами, правилами, атмосферой конфронтации между администрацией и осужденными.

Живучесть и устойчивость идеологии, присущей сообществам осужденных, связана с тем, что в повседневной жизни между социальной организацией мест лишения свободы и закономерностями социальной организации постсоветского общества наблюдается известная схожесть^.. Это во многом объясняет довольно широкое использование криминального жаргона в повседневном русском языке, стереотипов поведения и ценностей, характерных для асоциальной среды.

Об исчезновении жестких  границ между сознанием части населения и лиц, находящихся в местах лишения свободы, свидетельствует и известное «тождество» конструирования властных отношений, существующих между осужденными и администрацией, государством и обычными людьми.

Субкультура, основанная на тюремном законе, — феномен не только широко распространенный, но и обладающий огромной устойчивостью, способный к самовоспроизведению и самовозрождению. То есть феномен не только социальный, но и теперь уже культурный. А с культурными явлениями можно бороться и пытаться воздействовать на них только культурными же средствами.

Если официальная культура до определенного предела догматизируется и исчерпывает свои ресурсы, то в противовес ей появляется контркультура. Нечто подобное сработало и в тюремной культуре. Даже те из осужденных, кто ранее презирал интересы окружающих его людей, не был ограничен необходимостью следовать принятым в человеческом обществе нормам взаимоотношений, попадая в зависимое положение и приобретая статус жертвы, очень остро и болезненно начинают реагировать на малейшую несправедливость в отношении себя и очень быстро вспоминают о той самой нравственной составляющей человеческих взаимоотношений.

В середине 50-х годов начался  период значительного смягчения режима во всех тюрьмах и лагерях. Появились ларьки, была введена система зачетов: людям, выполнявшим и перевыполнявшим норму на лагерных работах, день работы мог быть засчитан за два и три дня — таким образом им сокращали срок заключения. При такой системе поощрения человек имел объективные критерии для оценки себя, своей работы. ВАЖНО: критерии эти были практически одинаковыми и для заключенного и для администрации; осужденный осознавал, что он САМ, не причиняя при этом вреда другим осужденным, имеет возможность сократить срок своего наказания. Такая мелочь, а результат — «блатные» окончательно лишились какого-либо влияния; осужденные сами выкидывали их из бараков на улицу, изгоняли из жилых зон, если те осмеливались напомнить о своем существовании.

В 1961 г. грянула реформа, в  ходе которой в том числе отменена система зачетов, а вместо нее введена система условно-досрочного освобождения. В доктрине «перековки преступного мира» идея самоуправления осужденных и ранее являлась стержневой: еще с 30-х годов существовала система административных должностей, которые могли занимать заключенные (бригадиры, нарядчики, дневальные и т.п.), и, таким образом, персонал лагерей как бы делегировал часть своих полномочий самим осужденным. Но совершенно новое качество приобрела идея самоуправления после возникновения в 1961 г. института членства в «самодеятельных организациях осужденных». Заключенный, подавший заявление с просьбой принять его в «организацию», становился не временным сотрудником с ограниченными его должностью функциями (как при старой системе самоуправления), а постоянным и всесторонним помощником администрации. Ему теперь вменялись в обязанности доклады о нарушениях других заключенных, наблюдение за порядком и т.п. Кроме того, участие в работе самодеятельных организаций становилось теперь необходимым условием для признания заключенного лицом, «вставшим на путь исправления».

Такой «номенклатурный» осужденный может иметь хоть десяток судимостей, но каждый свой срок будет отбывать как «вставший на путь исправления» со всеми преимуществами, которые дает принадлежность к лагерной номенклатуре. Несмотря на весьма соблазнительный пряник, охотников стать членами «самостоятельных организаций» среди заключенных находилось мало. Интересны причины такого упорного сопротивления тому, что на языке администрации называется «встать на путь исправления». Понятно, почему блатные не хотят на этот путь становиться, — у них свои принципы. Но обычный человек, севший за кражу с предприятия, с поля, за пьяную драку или бытовой скандал, никаких заранее внушенных «воровских» принципов не имеет, его взгляд на мир прост. Самое поразительное заключается в том, что доводится слышать практически от каждого заключенного, которому задаешь этот вопрос. Человек отказывается от «пути исправления», который предлагает ему администрация, именно потому, что хочет остаться человеком. Это известно каждому педагогу: чтобы воспитать полноценную личность, необходимо, прежде всего, отучить ребенка ябедничать, передавать сплетни, наушничать. Это основа всякой культуры и всех социальных отношений: запрет на предательство. Следует оговориться, конечно, что есть и такое понятие, как «оперативно-розыскная деятельность», которая не может быть эффективной без агентурной сети осведомителей, где бы она ни осуществлялась — на воле или в колонии. Но каждый пятиклассник, хотя бы из шпионских романов, знает, что работа с агентурой — это нечто тайное и секретное. И предлагать человеку «исправляться», ПУБЛИЧНО И ОТКРЫТО становясь наушником, — это совершенно несостоятельная логика. Принять условия этой игры — значит, поставить под вопрос мораль как таковую, стать аморальным, потерять себя как личность, потерять уважение людей и самоуважение. И поскольку администрация мест заключения никакого другого «пути исправления» предложить осужденным не могла, система, построенная на таких основаниях, в конечном счете, оказалась лишенной всякого морального авторитета, а следовательно, всякого сочувствия и поддержки основной массы осужденных.

Возникла массовая реакция осужденных на репрессивную политику и произвол администрации. Люди, включенные в эту систему, стали самостоятельно на свой страх и риск строить новую, параллельную административной, культурную систему. Вот тут-то представители «блатного мира», носители «воровских традиций» и нашли нишу для захвата неформального руководства над сообществом осужденных, расширив некоторые положения «воровского закона» на всю массу тюремного населения и взяв на себя функции повседневной реализации норм, возникшего, таким образом, «тюремного закона».

 В более широком смысле можно сказать, что тюремная субкультура возникла как ценностная реакция масс осужденных на мрачные, порой трагические условия жизни в советской тюрьме, реакция живого сознания и личного достоинства на омертвелую авторитарную систему ИУ.

Сегодня в пенитенциарной системе крайне необходимо вновь соединить друг с другом два элемента: власть и нравственность. Только тогда можно получить культурную социальную систему, которая будет пользоваться у своих участников уважением и поддержкой, и в которой такие понятия, как «честь», «совесть», «достоинство», вновь обретут свое изначальное значение. Только так можно отобрать у профессионального криминалитета моральные основания иметь влияние на основную массу осужденных и, таким образом, без проблем пополнять свои ряды.

И второе: вернуть систему  зачетов для осужденных, занимающихся трудом в исправительных учреждениях, с тем, чтобы самостоятельно выбрать свой путь, почувствовать себя личностью и, вполне вероятно, получить специальность. Не зря у психологов существует мнение: тюрьма — прекрасная модель, демонстрирующая неэффективность наказания. Если осужденный ничему новому не научился, то нет никакой гарантии, что в той же среде с теми же соблазнами он не будет вести себя по-прежнему.