Интернет и перспективы сетевого исккусства

Как же в действительности обстоит дело? В современном западном искусстве наблюдается небывалое обилие всевозможных течений, расцвет экспериментирования. Искусство переживает переломный момент в своих взаимоотношениях с людьми. Социальные сдвиги в корне изменяют положение искусства в обществе: художник выражает мир, в котором живет, а если публика за ним не успевает, то пусть поторапливается. Мы присутствуем сегодня при конце длительного периода дискуссий и экспериментов.

В конечном итоге все это  привело к полному разрушению художественной формы. Теперь появилось  желание построить «нечто» на ее обломках.

Во всех традиционных видах  изобразительного и звукового искусства  мы можем наблюдать всю гамму  вариантов, мыслимых в терминах теории информации,— от полной упорядоченности  поля восприятия, с одной стороны, до полной бесформенности и хаотичности на всех уровнях, с другой.

Рассматривая разнообразные  применения ЭВМ в различных областях искусства, нельзя не обратить внимание на то, что многие технические аспекты всех этих применений совпадают.

На первом этапе всякий раз на основе анализа звуков, движений, зрительных форм, красок, архитектурных  элементов, языковых знаков создается набор элементов; полученные наборы элементов помещаются в хранилище в упорядоченном виде, обеспечивающем доступ к ним; наконец, анализируется частотное распределение этих элементов как с точки зрения отправителя, так и с точки зрения получателя сообщения.

На втором этапе, как правило, оказывается возможным, по-разному комбинируя эти элементы, создавать из них новые формы по правилам, являющимся продуктом творческого воображения; эти правила строго соблюдаются во всех реализациях. Таковы «лейтмотивы» применения ЭВМ в искусстве. В техническом отношении они удивительно мало зависят от сенсорной природы сообщений.

«Автоматическая» критика и интеграция на основе статистических характеристик, моделирование, усилители сложности, комбинаторная игра – все эти схемы «творческой машины» могут служить основой для плодотворного мысленного экспериментирования и будут содействовать «переупорядочиванию» реальности, новому структурированию интеллектуального мира. Проникновение машинных процессов в наше мышление означает, быть может, переворот, сравнимый с внедрением понятия о случайном в научное мировоззрение. Это характерный пример гегелевского перехода количества в качество. Было бы несколько преждевременным делать какие-либо выводы относительно возможного влияния, которое зарождающееся «машинное мышление» окажет на общество. Однако мы обязаны попытаться заранее рассмотреть возможные последствия — хотя бы для того, чтобы как-то воздействовать на них.

«Наша цивилизация уподобляется — или, во всяком случае, имеет тенденцию  уподобиться — машине. Эта машина не терпит, чтобы ее царство было не всеобщим, чтобы где-то существовали индивидуумы, для которых она ничего не значит, которые находятся вне ее сферы. Точность — важнейшее ее качество — не терпит социальной неопределенности, не терпит чудачеств. Она не может смириться с существованием людей, роль и условия жизни которых не определены четко и ясно. Она старается избавиться от людей, чья роль для нее непонятна, старается по-своему переформировать других людей, не интересуясь ни прошлым, ни даже будущим человеческого рода» (Поль Валери).

Заменит ли машина художника, как она уже заменила рабочего  или  счетовода,   появится  ли машина — живописец,  композитор,  писатель?  Вероятно,  человек-творец не уступит свое место машине, скорее она лишь несколько изменит его функции. В той мере, в какой он будет готов освоить   новые   возможности   творчества,   он,   оставаясь творцом,   должен   будет   превратиться  в   программиста (как справедливо отметил Филиппо, не следует думать, что   Хиллер   и   Барбо   сочиняют   алгоритмы  машинной музыки с меньшим воодушевлением и творческим подъемом, чем творили Леонардо да Винчи, Валери или Бетховен). Однако художнику придется изучить язык машин, впустить их в свою жизнь. Возможен ли такой симбиоз  с искусственными существами? Он возникает сам по себе, без  всяких  специальных  усилий  со  стороны человека.  

Искусство становится разновидностью практической деятельности, приобретает  новый социальный статус. От преклонения  перед творчеством, от привычного нам представления о художнике и об искусстве мало что остается. Искусство более не претендует на вечность, оно довольствуется тем, что обладает достаточной стойкостью, чтобы противостоять распаду, тлению, обесцениванию в эпоху массового копирования и массовых средств коммуникации. С благоговением перед шедеврами покончено, на сцену выходит потребительское искусство.

Когда лет 50 назад представитель  нашего министерства культуры пожаловался, что влюбленные имеют обыкновение целоваться у картины «Рождение Венеры», он не понимал, что истинная вина этих воскресных парочек была совершенно иная. Представитель министерства забыл, что Боттичелли создал свою Венеру в принципе и для такого употребления, что любая чувственность, как важное начало художественного мышления, дает больше прав на вход в Храм Искусства, чем почтительность. Таким образом, наш деятель культуры жаловался на недостаток почтительности, как будто это означало непонимание, как будто для того, чтобы попять произведение искусства, его нужно почитать, а не любить. Сегодня становится ясным, почему умирает Великое Искусство. Его упадок вызван не недостатком оказываемого ему почтения, а, напротив, тем, что слишком многие хорошо осознали его природу. Всеобщее образование, туристические путеводители, общеизвестность художественных ценностей, высокий уровень жизни сделали свое дело даже слишком хорошо. Художественная культура распространилась так широко, что никто уже не решится сказать, что ему неинтересна Джоконда,— ее навязывают как некий кумир для обязательного всеобщего любования. Марширующая семимильными шагами «демократизация неповторимого» была бы не так страшна, если бы произведение искусства действительно было неисчерпаемым. Художники Возрождения верили в непреходящую ценность искусства потому, что в их эпоху наверняка было еще недостаточно людей, способных его исчерпать. С тех пор как обязательное всеобщее образование сделало Прекрасное элементом единой таблицы ценностей, которые всем по карману («Сверните направо по живописному маршруту № 276!»), общество начало потреблять культуру в неслыханных масштабах. Именно тут и наступил момент, когда слово «культура» стало неотъемлемым атрибутом культа Счастья.