Эпизод сценария театрализованного представления «Полторы комнаты Бродского»

           Приходит моментальное забвенье,

           Десятилетья искренних трудов,

           Но вечного, увы, неоткровенья.

 

Свет меняется. С постепенным нарастанием звучит фонограмма музыки Бориса Тищенко «Двенадцать».

 

Третий  человек: (фонограмма, звук газеты, снова выходят пятеро) Тарабарщина, кладбищенски - похоронная тематика – это только часть невинных развлечений Бродского.

 

Свет  снова в комнате, человек сидит на стуле, потому что комната слишком мала. Фонограмма, звук газеты четыре раза.

 

Поэт: Да что там жизнь! Под перестук колес

           Взбредет на ум печальная догадка,

           Что новый недоверчивый вопрос

           Когда-нибудь их вызовет обратно.

 

Свет возвращается за пределы комнаты. Музыка становится громче.

 

 Четвертый человек: (с ненавистью и призрением, появляются люди с газетами) Еще одно заявление: «Люблю я родину чужую». Как видите, этот пигмей, самоуверенно карабкающийся на Парнас, не так уж безобиден. Признавшись, что он «любит родину чужую», Бродский был предельно откровенен. Он и в самом деле не любит своей Отчизны и не скрывает этого. Больше того! Им долгое время вынашивались планы измены Родине. (вместе расправляют газеты пять раз, фонограмма)

 

В комнате, которая скоро станет слишком мала для поэта, яркая вспышка. Теперь стены и человек внутри подсвечиваются фиолетовым светом, прожекторы снова падают на  людей на сцене.

 

Бродский: Так, поезжай. Куда? Куда-нибудь,

           Скажи себе: с несчастьями дружу я.

           Гляди в окно и о себе забудь.

           Жалей проездом родину чужую.

 

Закончив  говорить, он резко встает, раскидывая руки в разные стороны, включается стробоскоп, в это же время подвижная часть сцены начинает вращаться, подниматься и опускаться. Звучит фонограмма В.А. Моцарта «Симфония №25». Комната становится то больше, то снова сжимается, она останавливается, поэт стоит в полный рост, комната приобрела первоначальный размер, но сама конструкция поднялась выше, стены снова белые,  Стробоскоп выключается, Четыре человека сходятся на авансцене, бросают газеты себе под ноги, музыка резко прекращается, они одновременно со звуком наступают на бумагу несколько раз. На этот звук, словно на клич, люди с газетами расходятся на линии, они расправляют газеты раз за разом так, что получается четкий ритм (фонограмма), четверо на авансцене, повторяют его ударами ноги.  На площадке с комнатой загорается красный свет, так что стены тоже меняют цвет, Звучит фонограмма И.С. Бах «Konzert fьr 2 Cembali». Человек в комнате садится на стул, берет с пола бумагу и перо, начинает писать. На стенах по средствам теневого театра появляются силуэты людей, выполняя пластическую композицию, окружают комнату, сквозь эластичную ткань, проступают контуры сначала ладоней, потом целых рук, после тел, они извиваются, тянуться к поэту, пытаются схватить его, вытолкнуть из комнаты, но он не поддается. Свет переходит на толпу внизу, самое яркое пятно на четверых в центре.

 

Четверо : (с призывом) Очевидно, надо перестать нянчиться с окололитературным тунеядцем. Такому, как Бродский, не место в Ленинграде. Не только Бродский, но и все, кто его окружает, идут по такому же, как и он, опасному пути. Пусть окололитературные бездельники вроде Иосифа Бродского получат самый резкий отпор. Пусть неповадно им будет мутить воду! (все с газетами, начинают отбивать ритм ногой)

 

На  основной сцене остается только пятно  света, человек в комнате встает, отбрасывает в сторону бумагу, силуэты во время его слов по одному исчезают, цвет стен постепенно меняется от красного к белому. Фонограмма газет стихает, и включается, но толпа внизу не перестает повторять движения беззвучно.

 

Бродский: Я не то что схожу с ума, но устал за лето.

                    За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.

                    Поскорей бы, что ли, пришла зима  и занесла все это --

                    города, человеков, но для начала - зелень.

                    Стану спать не раздевшись  или читать с любого

                    места чужую книгу, покамест остатки года,

                    как собака, сбежавшая от слепого,

                    переходят в положенном месте  асфальт.

                    Свобода -

                    это когда забываешь отчество  у тирана,

                    а слюна во рту слаще халвы Шираза,

                    и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,

                   ничего не каплет из голубого глаза.

 

Толпа: (снова звучит фонограмма газет) Пусть окололитературные бездельники вроде Иосифа Бродского получат самый резкий отпор. Пусть неповадно им будет мутить воду!

 

Фонограмма меняется на музыку Г.Ф. Генделя «Концерт g-moll, Allegro». В это время весь свет резко уходит, на стенах комнаты, при помощи теневого театра появляются силуэты, они строят клетку из прутьев, которые по размеру меньше стен комнаты, комната становится меньше, но не намного, а после подвижная площадка резко опускается вниз, на уровень основной сцены. Внутри зажигается спичка, поэт подкуривает, он сидит прямо на полу.  за пределы стен идет дым. Комната  подсвечена по периметру белым. Бродский берет перо, водит им по стенам, поверх решеток, на них появляются проекции рисунков Иосифа Александровича.

 

Бродский:     Гражданин второсортной эпохи, гордо

                        Признаю я товаром второго сорта

                        Свои лучшие мысли и дням грядущим

                        Я дарю их как опыт борьбы с удушьем.

                        Я сижу в темноте. И она не хуже

                        В комнате, чем темнота снаружи.

 

 

Свет  остается только на дальней стене, подвижная конструкция медленно поднимается. Рисунки тускнеют и исчезают. Появляется силуэт худой высокой женщины. Она, едва касаясь, проводит рукой по ткани. Бродский замирает, вся комната подсвечивается снизу ярко-голубым. Очень тихо звучит фонограмма Г.Ф. Генделя «Концерт гроссо №12» Поэт впервые делает резкие движения, он пытается дотронуться до руки с другой стороны стены, но силуэт перемещается, еще одна попытка, на этот раз женщина отходит назад, ее тень становится нечеткой. Бродский сползает по стене на пол, спиной к силуэту.

 

Бродский:    Я был только тем, чего

                      ты касалась ладонью,

                       над чем в глухую, воро'нью

                       ночь склоняла чело.

 

                      Я был лишь тем, что ты

                       там, снизу, различала:

                       смутный облик сначала,

                      много позже - черты.

 

                       Это ты, горяча,

                       ошую, одесную

                      раковину ушную

                       мне творила, шепча.

 

                      Это ты, теребя

                      штору, в сырую полость

                     рта вложила мне голос,

                      окликавший тебя.

 

                      Я был попросту слеп.

                      Ты, возникая, прячась,

                     даровала мне зрячесть.

                      Так оставляют след.

 

 

Образ снова приближается и становится четким, останавливается прямо за ним, словно кладет руки ему на плечи. Музыка меняется, звучит Д.Д.Шостакович - Симфония №7 "Ленинградская". За пределами комнаты появляется яркий свет. В центре основной сцены, прямо под комнатой трибуна, за которой человек в одежде судьи.

 

Судья: (газеты в их раках сменились на папки) Личное дело № 1276. Бродский,  Иосиф Александрович. Родился 24 мая, 1940 года. Отец – Александр Иванович Бродский, фотокорреспондент флотской газеты, окончил войну в чине капитана 3-го ранга. Мать – бухгалтер. (закрывают папки, и снова открывают, фонограмма хлопка)

 

 

Судья ударяет о трибуну, Бродский встает, тень за ним отходит в сторону, не отрывая взгляда от нее, он выходит  на край комнаты.

 

Судья: Чем вы занимаетесь?

 

Фонограмма, стук печатной машинки.

 

Бродский: Пишу стихи. Перевожу. Я полагаю...

 

Судья: Никаких “я полагаю”. Стойте как следует! Не прислоняйтесь к стенам! Смотрите на суд! Отвечайте суду как следует! У вас есть постоянная работа?

 

Бродский: Я думал, что это постоянная работа.

 

Судья: Отвечайте точно!

 

Бродский: Я писал стихи. Я думал, что они будут напечатаны. Я полагаю...

 

Судья: Нас не интересует “я полагаю”. Отвечайте, почему вы не работали?

 

Бродский: Я работал. Я писал стихи.

 

На  сцене затемнение, тишина. Луч света перемещается по зрительному залу, останавливается на человеке в первом ряду, тот встает. Звучит фонограмма В.А. Моцарта «Соната для фортепьяно № 11, Турецкое рондо». Каждый из говорящих в заде выступают очень эмоционально, активно жестикулируя.

 

Человек 1: Я лично Бродского не знаю. Я выступаю как гражданин и представитель общественности. Разум – оружие опасное для его владельца! Бродский не просто тунеядец, он воинствующий тунеядец. С людьми, подобными Бродскому, надо действовать беспощадно!

 

Свет  переходит на другого человека из зала, музыка становится немного громче.

 

Человек 2: Бродский отрывает молодежь от труда, от мира и жизни. Он принадлежит компании, которая сатанинским хохотом встречала слово «Труд»! Он забыл главный принцип – кто не работает, тот не ест! Надо выселить его из города – героя!

 

Снова переход света. Встает третий человек.

 

Человек 3: Он хам, прощалыга, идейно – грязный человек. Почитатели Бродского брызжут слюной, ведь еще этот сказал… Пушкин сказал: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан!»

 

Музыка  заканчивается. Свет снова на сцене. Фонограмма звук печатной машинки.

 

Судья: Ваш трудовой стаж?

 

Бродский: Примерно...

 

Тень  женщины снова становится неясной и все дальше отходит в сторону. Комната начинает сужаться, возникает эффект сопротивления, потому что стены все равно возвращаются к прежнему размеру.

.

Судья: Нас не интересует “примерно”!

 

Бродский: Пять лет.

 

Судья: А вообще какая ваша специальность?

 

Бродский: Поэт. Поэт-переводчик.

 

Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

 

Бродский: Никто. (без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?

 

Судья: А вы учились этому?

 

Бродский: Чему?

 

Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить Вуз, где готовят... где учат...

 

Бродский: Я не думал, что это дается образованием.

 

Судья: А чем же?

 

Бродский: Я думаю, это... (растерянно)... от Бога...

 

Судья: Суд удаляется на совещание.

 

На основной сцене гаснет свет.

Звучит  фонограмма композиции  «Подражая Некрасову, или Любовная песнь Иванова» (читает Бродский).

 

Кажинный раз  на этом самом месте

я вспоминаю  о своей невесте.

Вхожу в шалман, заказываю двести.

 

Река бежит  у ног моих, зараза.

Я говорю ей мысленно: бежи.

В глазу - слеза. Но вижу краем глаза

Литейный мост и силуэт баржи.

 

Моя невеста  полюбила друга.

Я как узнал, то чуть их не убил.

Но Кодекс строг. И в чем моя заслуга,

что выдержал характер. Правда, пил.

 

Я пил как  рыба. Если б с комбината

не выгнали, то сгнил бы на корню.

Когда я вижу будку автомата,

то я вхожу  и иногда звоню.

 

Подходит друг, и мы базлаем с другом.

Он говорит  мне: Как ты, Иванов?

А как я? Я  молчу. И он с испугом

Зайди, кричит, взглянуть на пацанов.

 

Их мог бы сделать я ей. Но на деле

их сделал он. И точка, и тире.

И я кричу  в ответ: На той неделе.

Но той недели нет в календаре.

 

На  задней стене комнаты при помощи теневого театра из-за фигуры Бродского  выходит его тень, приближается к женской. Их тени тянутся друг к другу, руки соприкасаются, движения постепенно переходят в танец. Сам Бродский в это время неподвижен, лишь смотрит. К концу композиции на теневом экране вспышка света, тень поэта исчезает, появляется силуэт другого мужчины. Он направляется к женщине, та смотрит в сторону Бродского, отворачивается и два силуэта вместе растворяются. Комната резко уменьшается, будто обваливается, так что поэт помещается в ней только сидя. Свет резко возвращается на основную сцену.

 

Судья: Направить на судебно-психиатрическую экспертизу, перед которой поставить вопрос, страдает ли Бродский каким-нибудь психическим заболеванием и препятствует ли это заболевание направлению Бродского в отдаленные местности для принудительного труда. Есть у вас вопросы?

 

Бродский: У меня просьба — дать мне в камеру бумагу и перо.

 

Судья: Это вы просите у начальника милиции.

 

Бродский: Я просил, он отказал. Я прошу бумагу и перо.

 

Судья (смягчаясь): Хорошо, я передам.

 

Бродский: Спасибо.

 

Свет гаснет, только один луч направлен на Бродского. Он начинает раздвигать стены, которые поддаются, но с трудом. Звучит фонограмма песни группы

«Встреча  рыбы» на стихи Бродского «Не  выходи из комнаты» (читает И.А. Бродский).

 

 

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.

Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?

За дверью бессмысленно все, особенно -- возглас счастья.

Только в  уборную -- и сразу же возвращайся.

 

О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.

Потому что  пространство сделано из коридора