Литература в 20-е годы

Муниципальное Общеобразовательное Учреждение

Средняя Образовательная Школа №43 

По предмету: История.

На тему: Литература в 20-е годы. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Подготовила: Уралева Ксения

Проверила: Арсентьева Г.В.  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Чита 2010

Содержание 
 
 
 

1. Содержание

2.Введение

3.Ахматова Анна Андреевна

4.Заключение

5.Литература 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Введение 
 
 
 

В конце 10-х и в 20-е годы XX века литературоведы новейшую русскую литературу иногда отсчитывали с 1881 г. - года смерти Достоевского и убийства Александра II. В настоящее время общепризнанно, что в литературу «XX век» пришел в начале 90-х годов XIX столетия., А.П. Чехов - фигура переходная, в отличие от Л.Н. Толстого он не только биографически, но и творчески принадлежит как XIX, так и XX веку. Именно благодаря Чехову эпические жанры - роман, повесть; и рассказ - стали разграничиваться в современном понимании, как большой, средний и малый жанры. До того они разграничивались фактически независимо от объема по степени «литературности»: повесть считалась менее «литературной», чем роман, рассказ был в этом смысле еще свободнее, а на грани с нехудожественной словесностью был очерк, т.е. «набросок». Чехов стал классиком малого жанра и тем поставил его в один иерархический ряд с романом (отчего основным разграничительным признаком и стал объем). Отнюдь не прошел бесследно его опыт повествователя. Он также явился реформатором драматургии и театра. Однако последняя его пьеса «Вишневый сад» (1903), написанная позже, чем «На дне» Горького (1902), кажется в сравнении с горьковской завершением традиций XIX века, а не вступлением в новый век. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Ахматова  Анна Андреевна 

АХМАТОВА, АННА АНДРЕЕВНА (настоящая фамилия Горенко) (1889-1966) — русская поэтесса. 

Родилась 11 (23) июня 1889 года под Одессой в семье потомственного дворянина, отставного инженера-механика флота А.А.Горенко. Со стороны матери И.Э.Стоговой А.Ахматова состояла в отдаленном родстве с Анной Буниной — первой русской поэтессой. Своим предком по материнской линии Ахматова считала легендарного ордынского хана Ахмата, от имени которого и образовала свой псевдоним. 

Детство и  отрочество Ахматовой прошли в Царском  селе — городке юного Пушкина. Здесь Ахматова застала "краешек  эпохи, в которой жил Пушкин": видела царскосельские водопады, воспетые "смуглым отроком", "зеленое, сырое великолепие парков". Помнила она и Петербург 19 в. — "дотрамвайный, лошадиный, конный, коночный, грохочущий и скрежещущий, завешанный с ног до головы вывесками". Детство осталось в ее памяти царскосельским великолепием и черноморским привольем (каждое лето она проводила под Севастополем, где за свою смелость и своенравие получила кличку "дикая девочка"). 

"Последняя  великая представительница великой  русской дворянской культуры, Ахматова  в себя всю эту культуру  вобрала и претворила в музыку", — откликнулся на ее гибель Н.Струве. 

Годы детства  и отрочества не были для Ахматовой  безоблачными: в 1905 расстались родители, мать увезла больных туберкулезом дочерей  в Евпаторию, и здесь "дикая  девочка" столкнулась с бытом "чужих, грубых и грязных городов", пережила любовную драму, пыталась покончить с собой. Последний класс гимназии Ахматова проходила в Киеве, затем поступила на юридический факультет Высших женских курсов, где выучила латынь, позволившую ей впоследствии свободно овладеть итальянским языком, читать Данте в подлиннике. К юридическим дисциплинам Ахматова вскоре охладела и продолжила образование на Высших историко-литературных курсах Раева в Петербурге. 

В 1910 Ахматова вышла замуж за Николая Гумилева и уехала на месяц в Париж. Это было ее первое знакомство с Европой, от которой после октябрьской революции Ахматова оказалась отрезанной на долгие десятилетия, не переставая при этом беседовать со своими современниками во всеевропейском интеллектуальном пространстве. "У нас отняли пространство и время", — говорила она Н.Струве в 1965. Однако сама Ахматова никогда не покидала "воздушных путей" европейской культуры, ее пространства и времени, не ослабляла "переклички голосов". 

Николай Гумилев  ввел Ахматову в литературно-художественную среду Петербурга, в которой ее имя рано обрело значимость. Популярной стала не только поэтическая манера Ахматовой, но и ее облик: она поражала современников своей царственностью, величавостью, ей, как королеве, оказывали особые знаки внимания. Внешность Ахматовой вдохновляла художников: А.Модильяни, Н.Альтмана, К.Петрова-Водкина, З.Серебрякову, А.Данько, Н.Тырсу, А.Тышлера. 

Первый сборник  Ахматовой Вечер появился в 1912 и  был сразу же замечен критикой. В том же 1912 родился единственный сын Ахматовой Лев Гумилев. 

Годы вступления Ахматовой в литературу — время  кризиса символизма. "В 1910 году явно обозначился кризис символизма и  начинающие поэты уже не примыкали  к этому течению. Одни шли в  акмеизм, другие — в футуризм. Я  стала акмеисткой. Наш бунт против символизма вполне правомерен, потому что мы чувствовали себя людьми ХХ века и не хотели оставаться в предыдущем", — писала Ахматова, добавляя при этом, что акмеизм рос из наблюдений Николая Гумилева над ее поэзией. Выбор Ахматовой в пользу акмеистической школы был выбором в пользу нового, более тревожного и драматичного и, в конечном счете, более человечного мироощущения. В первом же сборнике, в "бедных стихах пустейшей девочки" — как на склоне лет о них отзывалась прошедшая ужасы советской действительности Ахматова, Вечная Женственность символистов была заменена земной женственностью. "Она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо как бы перед Богом", — прокомментировал выход стихов Ахматовой А.Блок. 

Любовные  чувства представали в Вечере в разных обличьях, но героиня неизменно оказывалась страдающей, обманутой, отвергнутой. "Она первая обнаружила, что быть нелюбимой поэтично", — писал об Ахматовой К.Чуковский. В несчастной любви Ахматовой виделось не проклятье, а источник творчества: три части сборника были названы Любовь, Обман, Муза. Изящество и хрупкая женственность сочетались в поэзии Ахматовой с не по-женски мужественным принятием страдания. В молитвенно-сосредоточенной атмосфере Вечера сливались боль и благодать: поэт благодарил за то, за что обычно проклинают. Слова Гамлета (Гамлет), гонящего Офелию "в монастырь или замуж за дурака", восприняты с обидой, мстительной памятливостью (Принцы только такое всегда говорят…), но тут же звучит иная нота — преклонение перед царственностью этой несправедливой речи: Но я эту запомнила речь, — / Пусть струится она сто веков подряд / Горностаевой мантией с плеч. Прославлением боли открывалось и знаменитое стихотворение Сероглазый король: Слава тебе, безысходная боль! / Умер вчера сероглазый король. 

Одно из требований акмеистов — смотреть на мир глазами  первооткрывателя. Но в Вечере не было ликования первочеловека, обозревающего  свои владения: взгляд Ахматовой не приветственный, а прощальный. К 1912 она потеряла двух сестер — они  умерли от туберкулеза — и у юной Анны Горенко были все основания полагать, что ее ожидает та же участь. "И кто бы поверил, что я задумана так надолго, и почему я этого не знала", — признавалась она, перейдя шестидесятилетний рубеж. Но в 1910-1912 Ахматовой владело чувство краткодневности, она жила с предчувствием скорой смерти. Не только популярное стихотворение, но и вся лирика той поры воспевала "последнюю встречу". Из 46 стихотворений, вошедших в Вечер, почти половина посвящена смерти и расставанию. Но, в отличие от поэтов-символистов, Ахматова не связывала смерть и разлуку с чувствами тоски, безысходности. Ожидание смерти рождало в Вечере не безутешную скорбь, а закатное переживание красоты мира, способность "замечать все, как новое". "В минуту крайней опасности, в одну короткую секунду мы вспоминаем столько, сколько не представится нашей памяти в долгий час", — предварял Вечер М.Кузмин. Повседневные мелочи превратились в поэзии Ахматовой в "одухотворенную предметность", в поразительно точной, емкой детали "заколотился пульс живой человеческой судьбы" (Вяч.Иванов). Самая знаменитая из таких деталей — перчатка в Песне последней встречи, овеществлявшая внутренне драматичный жест. "Ахматова одним ударом дает все женское и все лирическое смятение, — всю эмпирику! — одним росчерком пера увековечивает исконный первый жест женщины и поэта", — писала о Песне последней встречи М.Цветаева. Истоки острой и своеобразной поэтической формы Ахматовой — в "психологическом символизме" Ин.Анненского, в русской психологической прозе ХIХ века — Анне Карениной Л.Толстого, Дворянском гнезде И.Тургенева, романах Ф.Достоевского. 

В мае 1914, перед  началом Первой мировой войны, вышел  второй сборник Ахматовой Четки. 1914 год она считала переломным в судьбе России, началом "не календарного, настоящего ХХ века". "Казалось, маленькая книга любовной лирики начинающего автора должна была потонуть в мировых событиях. Время распорядилось иначе", — писала она в автобиографических заметках. С момента появления в 1914 году до 1923 Четки переиздавались 9 раз — редкий успех для "начинающего автора". В сборнике была продолжена линия Вечера: большая внутренняя сосредоточенность, напряженность психологического узора, лаконизм, точность наблюдений, отказ от напевности стиха, приверженность разговорной речи, приглушенные краски, сдержанные тона. Само название Четки указывало на "перебор" душевных состояний, приобретающих завершенность и напряжение молитвы. Во многих стихотворениях Четок — обобщение личных переживаний в приближенной к афоризму, эпиграмматической формуле: Сколько просьб у любимой всегда! / У разлюбленной просьб не бывает, Настоящую нежность не спутаешь / Ни с чем, и она тиха, И не знать, что от счастья и славы / Безнадежно дряхлеют сердца. Как и в Вечере, в Четках не раскрывалась, не претворялась в развернутый рассказ душевная драма героини — ее покинутость, одиночество: Ахматова говорила больше об обстановке происходящего, решая тем самым сложнейшую задачу соединения лирики и психологической повести. Чувство воплощалось в явлениях внешнего мира; подробности, детали становились свидетельствами душевных переживаний. 

Тяготение Ахматовой  к "дару геройского освещения человека", к строгой форме, сдержанности повествования  было отмечено одним из первых ее критиков — Н.Недоброво. В 1915 он писал об авторе Вечера и Четок: "Изобилие поэтически претворенных мук — свидетельствует не о плаксивости по случаю жизненных пустяков, но открывает лирическую душу, скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жестокую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную". Ахматова высоко оценила это замечание, в котором была предугадана ее дальнейшая судьба: женщина, писавшая преимущественно о несчастной любви, в "осатанелые годы" сталинского террора гордо и самозабвенно заговорила от лица "стомильонного народа". 

После ухода  в 1914 Н.Гумилева на фронт Ахматова много времени проводила в Тверской губернии в имении Гумилевых Слепнево. Здесь четче обозначилась свойственная ее натуре старорусская, православная складка. Раннее не знакомая с деревней, она впервые "вышла под открытое небо", соприкоснулась со "скудной землей", крестьянством, "неяркими просторами" русской природы. 

Для Гумилева Слепнево — "такая скучная не золотая старина". Ахматова же сравнивала Слепнево с аркой в архитектуре, через которую она вошла в  жизнь своего народа: "Сначала маленькая, потом все больше и больше…". Торжественная простота Слепнева не избавляла от страданий, трагического восприятия действительности: в стихотворении той поры "запах хлеба" и "тоска" стоят в одной строке. Скорбь все сильнее овладевала Ахматовой, неслучайно ее облик воспринимался современниками как олицетворения печали, страдания. В Слепневе Ахматова написала большую часть стихотворений, вошедших в сборник Белая стая. 

Белая стая открывалась  стихотворением Думали, нищие мы… (1915), навеянным первыми военными потрясениями и потерями: утраченным богатством стало ощущение прочности жизни, незыблемости ее основ. Главная нота Белой стаи — чистая отрада печали. Неизбывное страдание рождало в душе героини не отчаяние, а просветление. На просветленность пути утрат указывал и эпиграф из Ин. Анненского: Горю и ночью дорога светла. 

В Белой стае новое значение получала акмеистическая деталь: она становилась "точкой отправления" в сферу неясного и недосказанного. Ахматова называла символизм "явлением ХIХ века", ей была неведома болезнь символистов — "водянка больших тем". Однако, начиная с 1914, ее поэзия уводила к "таинственным, темным селеньям", все больше углублялась в область духа, интуитивных прозрений. Путь имажинистской объективности оказался чужд акмеистам: Гумилев, Ахматова, Мандельштам сохранили верность идее высокого, мистического по своей сути искусства.