Лжедмитрий I

В дневнике польского  наёмника С. Немоевского сохранились забавные анекдоты о ситуациях, в которых царя ловили на мелком вранье или хвастовстве, причём бояре не стеснялись говорить «Государь, ты солгал». Ожидая приезда Мнишков, Лжедмитрий якобы запретил им это делать, и Дума осведомилась, как быть, если он солжёт ещё раз. После короткого раздумья, царь, согласно Немоевскому, обещал больше так не делать.

Царь был крайне неравнодушен к драгоценностям, о чём было известно за пределами России: вместе с Мариной  в Москву прибыло много итальянских, шведских, немецких купцов с дорогими товарами, в том числе, приехал  и Станислав Немоевский — специальный посланник королевы Анны, — который привёз на продажу лже-Димитрию её драгоценности (алмазы, рубины и т. п. на 69 тыс.злотых), которые через два года были возвращены Василием Шуйским с послами обратно в Польшу.

Заговор и убийство Дмитрия

Отношение народа к царю и второй боярский заговор

В это же время сложилась  двойственная ситуация: с одной стороны, народ его любил, а с другой — подозревал в самозванстве. Зимой 1605 г. схвачен был чудовский монах, во всеуслышание заявлявший, что на престоле сидит Гришка Отрепьев, которого «он сам грамоте учил». Монаха подвергли пытке, но ничего не добившись, утопили в Москве-реке вместе с несколькими его сотоварищами. Возможно, ту же историю иначе излагают польские источники — если верить им, подкуплен был кто-то из священников или служек семейного царского храма. Этот человек должен был отравить чашу с церковным вином, прежде чем подать ее царю.

Весной 1606 года стало  известно, что к Москве идёт с  Дона войско взбунтовавшися казаков во главе с Илейкой Муромцем, выдававшим себя за никогда не существовавшего царевича Петра Фёдоровича — «внука» царя Ивана. Из Москвы к повстанцам был направлен дворянин Третьяк Юрлов с письмом. Источники расходятся в том, что это письмо содержало — согласно полякам, Дмитрий приглашал лже-царевича к себе, обещая владения (быть может, он рассматривал донцов как силу, которая поможет ему удержать трон), согласно «допросным речам» самого Илейки — письмо было написано в очень уклончивых выражениях, и предлагало самозванцу «ежели он истинный царевич» явиться в Москву и предоставить тому доказательства, если нет — более никого не тревожить своими домогательствами. Так или иначе, лже-Пётр опоздал — он появился в Москве на следующий день после гибели царя Дмитрия.

Почти с первого дня  по столице прокатилась волна  недовольства из-за несоблюдения царём  церковных постов и нарушения  русских обычаев в одежде и  быту, его расположения к иностранцам, обещания жениться на полячке и затеваемой войны с Турцией и Швецией. Во главе недовольных стояли Василий Шуйский, Василий Голицын, князь Куракин и наиболее консервативно настроенные представители духовного звания — казанский митрополит Гермоген и коломенский епископ Иосиф.

Раздражало народ  то, что царь чем дальше, тем явственней насмехался над московскими предрассудками, одевался в иноземное платье и будто нарочно дразнил бояр, приказывая подавать к столу телятину, которую русские не ели.

В связи с этим он нажил  себе ещё одного врага — Михаил Татищев (предок знаменитого историка) сказал ему по этому поводу какую-то дерзость, царь вспылил и приказал сослать его в Вятку и там  «держать в колодах, утаив имя  его» — правда, немедленно опомнившись, и (возможно, под давлением ближних бояр) отменил свое распоряжение. Но это уже ничего не могло изменить — с того дня Татищев присоединился к Шуйскому и его людям.

Больших бояр ущемляло количество «худородных», возвеличенных новым  царем, в том числе назывались и родственники царицы — Нагие, и  несколько дьяков, получивших чины окольничих. Как считается, Василий  Шуйский и не скрывал своих  подлинных мыслей, прямо высказавшись в кружке заговорщиков, что Дмитрий  был «посажен на царство» с единственной целью — свалить Годуновых, теперь же пришло время свалить и его самого.

Для убийства царя были наняты стрельцы и убийца Фёдора Годунова — Шерефединов. 8 января 1606 года ворвавшись во дворец, неорганизованный отряд заговорщиков преждевременно выдал себя, подняв шум и переполох, покушение провалилось, и если Шерефединов сумел бежать, семеро его подручных были схвачены.

Дмитрий с Красного крыльца  упрекал московский люд, в том, что  его «безвинно» попрекают самозванчеством — в то время как порукой ему признание матери и верховных бояр. Говорил, что за время своей недолгой ещё жизни он «живота не жалел» ради счастья подданных. Присутствовавшие, упав на колени, со слезами клялись в своей невиновности. Семеро заговорщиков, выведенные на крыльцо Петром Басмановым, сразу после ухода царя во внутренние покои были растерзаны толпой.