Ермоловский период

  Цицианов был не  просто выдающимся военачальником, которому наши солдаты на Кавказе  обязаны своим воинским духом,  но и великолепным администратором.  При нем началось строительство  дороги от линии до Грузии, а в горах была налажена  нормальная почтовая служба. Посреди  нескончаемых кампаний и боев  он не переставал думать о  том, как преодолеть невежество, в котором пребывало большинство  населения. Он делал шаги к  учреждению в Тифлисе школ, призывал  посылать туда учителей русского  языка, книги и т. д.

   К тому же он  был «настоящим человеком». Его  человечность и заботливость  по отношению к сослуживцам  столь же редка, сколь и трогательна.  Обладая недюжинными способностями,  мужеством, умом и силой воли, Цицианов гордо и высоко нес  знамя России и оставил после  себя славную, неувядаемую память».⁹

 После смерти Цицианова для русских Закавказских владений настали  трудные времена. В Тифлисе скоро узнали об участи, постигшей грозного князя, и Грузия испытывала все неудобства неопределенного положения и безначалия. Завалишин с войсками исчез; уважение к русской силе среди впечатлительных и изменчивых восточных племен было поколеблено, и нужно было ожидать повсюду восстаний.

В таких  обстоятельствах необходима была твердая  рука, которая могла бы сразу положить предел беспорядкам и наказать Бакинского хана за вероломство, а между тем  Кавказский край оставался без главнокомандующего, имеющего власть и силу распоряжаться.

  К счастью,  на Линии в то время командовал  войсками энергичный генерал  Глазенап. Когда до него дошли темные слухи о гибели князя Цицианова, он в то же время известил обо всем государя, а сам немедленно принял меры к тому, чтобы загладить невыгодное впечатление, вызванное отступлением Завалишина от Баку в такой момент, когда именно требовалось энергичное воздействие на хана. Он тотчас же предпринял поход под Баку и по пути, еще до прибытия нового главнокомандующего, успел овладеть Дербентом, вызвав повсюду блестящим успехом своего предприятия прежнее жившее там представление о русской силе и подготовив почву для будущих успехов.

Новым главнокомандующим  на место князя Цицианова назначен был граф Иван Васильевич Гудович, заслуженный ветеран, хорошо известный Кавказской линии, которой он уже командовал два раза – в царствование Екатерины и Павла. Гудович был предшественником Цицианова на Кавказе с 1791 по 1800 год. Еще во время своего первого пребывания на Кавказе Гудович отличался проведением более гибкой и мягкой чем его сменщик Цицианов.

Воззрения Гудовича не изменились за годы, проведенные им вне Кавказа. В 1807 году он давал своим подчиненным  такие указания относительно обращения  с дагестанцами: «Приложите всемерную вашу попечительность на восстановление в народе сем доброго порядка и спокойствия, ласкайте их, елико можно, и по просьбам их делайте по возможности вашей удовлетворение; по таким же их делам, в которых вы сами удовлетворять их не можете, делайте куда следовать будет ваши представления и отношения... внушайте им всемерно о спокойной их жизни, о домо-строительствах, скотоводстве и хлебопашестве, как о таких вещах, от которых все их благосостояние зависит; вперите в мысль их, колико гнусно и постыдно воровство и разбой...»¹⁰

В своей «Записке», рассказывая  о первых решениях после вторичного вступления в должность главнокомандующего на Кавказе сразу после Цицианова, он писал: «В ханство Шехинское, по верноподданническому моему представлению, определен был ханом усердный Джафар-Кулыхан-Хойский, а в ханство Карабахское сын убитого хана Карабахского Мехти-Кули-хан». Гудович не упоминает еще о том, что ханства Дербентское и Кубинское он отдал под власть шамхала Тарковского, который и посадил туда своих наместников. То есть повернул вспять процесс, столь активно начатый Цициановым, который, взяв столицу Ганджинского ханства, переименовал ее в Елисаветполь и ханство присоединил к России. Гудович же на пустующие престолы сажал новых ханов, сохраняя в неприкосновенности традиционную систему, которую Цицианов и вслед за ним Ермолов считали недопустимо пагубной.

Кроме того, Гудович восстановил отвергнутую Цициановым традицию XVIII века — традицию подкупа горских владетелей, которые охотно брали из рук главнокомандующего ценные подарки и давали всяческие обещания, вовсе не собираясь их выполнять. Здесь была перечеркнута цициановская практика абсолютного диктата.

Девятого марта 1809 года, на место графа Гудовича, главнокомандующим  войсками в Грузии и на Кавказской линии назначен был генерал от кавалерии Александр Петрович Тормасов, человек с благородным и решительным характером и с твердой, настойчивой волей. Тормасов и его приемник Маркиз Паулуччи, перешедший в 1807 году из французской службы в русскую, в силу обстоятельств заняты были войнами с турками и персами, подавлением внутри грузинских мятежей и мало занимались собственно Кавказом.

В начале 1812 года, на место маркиза  Паулуччи, главнокомандующим в Грузии назначен был генерал-лейтенант  Николай Федорович Ртищев. Предшествовавшая служба его не представляла ничего особенно выдающегося. Выпущенный из кадет сухопутного корпуса в 1773 году в Навагинский полк, он участвовал в кампании против шведов, потом находился с корпусом генерала Игельштрома в Польше во время восстания, известного под именем Варшавской заутрени. Назначенный, в чине генерал-майора, комендантом в Астрахань, он не успел доехать до места своего назначения, как был приказом императора Павла исключен из службы в числе многих других генералов екатерининского времени. Девять лет он прожил в отставке и только перед началом турецкой войны 1809 года снова поступил на службу, произведен в генерал-лейтенанты и назначен начальником шестнадцатой пехотной дивизии.

Главнокомандующим в Грузию Ртищев назначен был помимо желания. Человек  уже преклонных лет, не отличавшийся ни решительностью характера, ни выдающимися  заслугами и военными дарованиями, Ртищев с крайней неохотой принял на себя тяжелую обязанность быть правителем обширного и беспокойного края. Особенно тяготило его то обстоятельство, что он попал в Грузию в трудную эпоху двенадцатого года, когда правительство, занятое приготовлениями к громадной борьбе с Наполеоном, естественно, не могло уделить южной своей окраине того внимания, какого требовали обстоятельства тогдашнего времени.

Человек по природе  мягкий, Ртищев слишком буквально  понял гуманные декларации молодого императора, призывавшего своих кавказских наместников действовать по возможности  мирными средствами. Воевать Ртищеву, разумеется, приходилось, но свои отношения  с горскими народами, как с ханствами, так и с вольными обществами, он попытался построить по системе, отличной от цициановской. Военные успехи Ртищева объяснялись в значительной степени наличием в его команде опытных и решительных генералов цициановской школы — прежде всего знаменитого Котляревского. Котляревский, в лучших традициях Цицианова, был безжалостен и не одобрял медлительности и дипломатичности своего начальника. Но и Котляревский сражался, главным образом, с персами и турками. С горцами велась особая игра.

Ртищев не решался разрушать уже сложившуюся  систему власти на Кавказе и ориентировался на ханов, за что его впоследствии жестоко критиковал Ермолов как  одного из разрушителей цициановского дела.

Подводя итоги, российской политики на Кавказе до Алексея Ермолова, можно прийти к выводу, что все  управленцы данного периода столкнулись  с идентичными проблемами.   Россия на Кавказе столкнулась с огромным количеством никому не подчинявшихся, разрозненных и враждовавших между собой патриархально-родовых обществ, принадлежавших к одной или совершенно разным языковым и этническим группам, исповедовавших разные религии, находившихся на разных уровнях социальной организации и поэтому плохо поддававшихся управлению. Их образ жизни, обычаи, психология не всегда были доступны логике и пониманию русских колонизаторов, у которых зачастую не хватало такта, времени и терпения. Кроме того, отменные военные навыки и привычка горцев к набегам делали их неудобными соседями для России.

2.Период Ермолова.

 Алексей Петрович Ермолов  является самым значимым из  всех наместников Кавказа.  Родившийся в 1772 году, Ермолов начал свою карьеру под руководством Суворова, который вручил ему Георгиевский крест за героизм, проявленный при штурме Праги. Ермолову в это время было всего 16 лет. После Польской кампании Ермолов, который служил в артиллерии, отправился в Италию и воевал против Франции в составе австрийской армии, а в 1796 году принял участие в войне против Персии под командованием графа Валериана Зубова. Он был при взятии Дербента и победе над Ага Мохаммедом при Гяндже, когда персы привели на поле боя 80 слонов. За эту победу он получил орден Святого Владимира и, хотя ему еще не было и двадцати, – звание подполковника.

    Однако с восшествием на престол императора Павла фортуна отвернулась от него, вернувшись в Россию, Ермолов был арестован по подозрению в причастности к военному заговору и после заключения в Петропавловской крепости был выслан в Кострому. Поэтому он не участвовал в Итальянской кампании Суворова, но в 1805 году после Аустерлица был повышен в звании до полковника, а кампания 1807 года сделала его в глазах русской армии одним из наиболее талантливых и храбрых полководцев. Эту репутацию он подтвердил и во время наполеоновского нашествия, когда был начальником штаба у Барклая де Толли, и позже, когда война откатилась на запад, а Ермолов, командуя небольшим арьергардом, спас 50 орудий; и потом, при Кульме, где граф Остерман был тяжело ранен, и Ермолов взял командование на себя практически в самом начале боя. В 1814 году он командовал русской и прусской гвардией при взятии Парижа, а в 1816 году был назначен главнокомандующим в Грузию (под его юрисдикцией находился весь Кавказ), а также чрезвычайным и полномочным послом при персидском дворе. В качестве последнего он доказал, что вполне достоин доверия своего государя не только на полях сражений.

   В 1820 году Александр I собирался послать под его командованием армию в Неаполь; однако Австрия, всегда настороженно относившаяся к вмешательству России в дела Южной Италии, поспешно отправила туда Финмонта, который положил конец конституциям Неаполя и Пьемонта. Так русский флаг избежал сомнительной чести защиты кровавой реакционной системы Неаполя и санкционирования ответных мер Австрии против борцов за свободу в Италии. У Ермолова были свои причины. «Император был ошеломлен, когда я сказал ему, что без сожаления узнал об отмене экспедиции. Я отметил, что Суворов, командуя австрийцами, возбудил в них острейшую ревность… Я бы хотел увидеть человека, который без смущения появился бы на месте, памятном героическими подвигами этого замечательного человека, а еще ранее – Наполеона».¹¹

  На всех, кто встречался с Ермоловым, он производил впечатление человека, рожденного вести полки. Он был гигантского роста и редкой физической силы, в его фигуре с круглой головой на могучих плечах в обрамлении курчавых вихров было что-то львиное, рисовавшее  невиданное существо сказочной отваги и мужества, чем он расчетливо пользовался, чтобы вызвать восхищение солдат и заставить трепетать от ужаса своих полудиких врагов. Неподкупно честный, простой и даже грубый в обращении, он вел спартанский образ жизни, всегда был при шпаге, дома и в поле спал, завернувшись в свою шинель, и вставал с восходом солнца.¹²

 Ермолов был назначен командующим на Кавказ 29 июня 1816 г. Он был чрезвычайным послом в Персии, командиром Отдельного Грузинского корпуса и управляющим гражданской частью в Грузии, Астраханской и Кавказской губерниях. 10 октября 1816 г. Ермолов прибыл в Тифлис. На момент его прибытия русские силы на Кавказе насчитывали около 45000 пехотинцев, более 6000 кавалеристов и 132 орудия. Из всех этих войск лишь треть могла находиться непосредственно на охране линии – военной границы с горцами, тогда как остальная часть была разбросана по городам и другим населенным пунктам Кавказа. 

 По вступлению в должность Ермолов выехал на осмотр границ вверенной ему территории. Он разослал офицеров своего штаба по разным районам Кавказа, а сам посетил Елисаветпольскую область, Карабахское и некоторые другие ханства. Карабах произвел на Ермолова удручающее впечатление: большинство семей были либо в плену у персов, либо бежали в соседние земли, спасаясь от притеснений Мехти-хана. Кроме того, Ермолов виделся с ширванским ханом и шекинским ханом Измаилом.

   Своей первой задачей Ермолов поставил успех миссии в Тегеране, состоявшей в том, чтобы уклониться от исполнения обещания Александра I, данного им Фет Али-шаху, вернуть часть территорий, отошедших к России вследствие Гюлистанского договора. Ведя себя в высшей мере заносчиво и сочетая «грубую лесть шаху с прямым запугиванием его министров», Ермолов своего добился. «Мой грозный вид, — писал Ермолов, — хорошо выражал мои чувства, а когда речь шла о войне, со стороны казалось, что я готов перегрызть им горло. К их несчастью, я заметил, что это им очень не нравилось, и когда мне нужны были более убедительные аргументы, я полагался на свою звериную рожу, огромную и устрашающую фигуру и громкую глотку; ибо они понимали, если кто так свирепо орет, у него на то есть хорошие и веские резоны». Однако надменность и высокомерие Ермолова в обращении с Каджарами, прежде всего с Аббас-мирзой (наследником престола), немало поспособствовали новой русско-персидской войне 1826–1828 гг. За это посольство 8 февраля 1818 г. Ермолов был произведен в генералы от инфантерии.

  Вернувшись из Персии с гарантией длительного мира, Ермолов немедленно принялся решать задачу, которая казалась ему первостепенной и которую уже пытался, решить Цицианов — уничтожение института ханства и введение на Кавказе унифицированной системы управления по российскому образцу. Операцию эту он задумал еще до своего персидского посольства. 24 февраля 1817 года он писал Воронцову из Тифлиса в Париж: «Терзают меня ханства, стыдящие нас своим бытием. Управление ханами есть изображение первоначального образования обществ. Вот образец всего нелепого, злодейского самовластия и всех распутств, унижающих человечество»¹³.

 Только-только прибыв в Тифлис — 18 ноября 1816 года — Ермолов писал Закревскому: «Здесь мои предместники слабостию своею избаловали всех ханов и подобную им каналью до такой степени, что они себя ставят не менее султанов турецких, и жестокости, которые и турки уже стыдятся делать, они думают по праву им позволительными». Как видим — мотивация исключительно в пределах морали, а не практической политики. — «Предместники мои вели с ними переписку как с любовницами, такие нежности, сладости и точно как будто мы у них во власти. Я начал вразумлять их, что беспорядков я терпеть не умею, а порядок требует обязанности послушания, и что таковое советую я им иметь к воле моего и их Государя и что берусь научить их сообразоваться с тою волею. Всю прочую мелкую каналью, делающую нам пакости и мелкие измены, начинаю прибирать к рукам. Первоначально стравливаю их между собою, чтобы не вздумалось им быть вместе против нас, и некоторым уже обещал истребление, а другим казнь аманатов. Надобно по необходимости некоторых удостоить отличного возвышения, то есть виселицы. Не уподоблюсь слабостию моим предместникам, но если хотя немного похож буду на князя Цицианова, то ни здешний край, ни верные подданные Государя ничего не потеряют».