Исторические традиции реформаторства в России в наследии В.О. Ключевского

Н.П. Берлякова

(Пенза)

Исторические традиции реформаторства в России в наследии В.О. Ключевского.

2011 год объединил две памятные  даты в российской истории  – уход историка В.О. Ключевского и российского «государственного человека» начала XX в. П.А. Столыпина. В реальной жизни они не встречались. В наследии В.О. Ключевского имя П.А. Столыпина упоминается всего лишь один раз в дневниковых записях осенью 1906 г. в связи с закрытием Московского университета за студенческую сходку в лекционные часы и не в указанном месте. Это событие произвело впечатление, как на студентов, так и преподавателей. В то же время «депутация отправилась в Петербург протестовать Столыпину против вмешательства московской администрации» Эту поездку В.О. Ключевский считал бесполезной[1, с.344]. И не без оснований, ибо волнения в среде университетской молодежи продолжались. Историк полагал, что радикализация настроений студенчества  была вызвана той обстановкой, которая  сложилась в стране: «Правительство прямо издевалось над обществом, говорило ему: вы требовали новых реформ – у вас отнимут старые». Что происходило в самосознании общества на фоне стремительно развивавшихся в стране революционных событий? На этот вопрос В.О. Ключевский ответил так: «Перестраиваются не политические понятия и общественные интересы, а политические чувства и социальные отношения; думают не том, что делать и как устроиться, а о том, что можно сделать и захватить и чего нельзя, кто враг и кого надо побить и кого опасно бить»[1, с.343]. Российское общество оказалось в очередной раз расколотым на «своих» и «чужих».

Дневниковые записи историка, сделанные в начале 1911 г. завершаются заметками, в которых он дал жесткую оценку и политическим реформам начала века: «Нынешняя политика: менять законы, реформировать права, но не трогать господствующих интересов». Отсюда предсказуемый результат, который зафиксирован одной из последних дневниковых записей: «У нас нет ничего настоящего, – писал Ключевский, – а все суррогаты, подобия, пародии: quasi-министры, quasi-просвещение, quasi-общество, quasi-конституция, и вся наша жизнь есть только quasi  una fantasia (как бы фантастика– прим. авт.)».[1,с.361]. Можно сказать, что такое имя дал историк началу XX века.

В оценках Ключевского заложен трагизм российской истории, который нашел подтверждение в судьбах людей, которые пытались влиять на ее ход. Создавая мотивацию для изменения самосознания российского общества и преобразования российской жизни, они входили в историю России как реформаторы. Однако их деятельность до настоящего времени является предметом дискуссий. К числу таких культурных героев и относился П.А. Столыпин.

Статью по поводу открытия памятника  последнему реформатору императорской  России философ В.В. Розанов начинал  необычно: «Сегодня открывается в Киеве памятник Петру Аркадьевичу Столыпину, воздвигнутый любовью и уважением народным первому нашему министру-гражданину и вместе мученику русской национальной идеи, русского национального пробуждения и движения»[2].

Убежденный  монархист В.В. Шульгин, тем не менее, считал, что главное противоречие времени, которое он назвал в своих записках эпохой Столыпина, выражал лозунг: «Все для народа – вопреки народу». Этим он словно подчеркивал, что на пути задуманных реформ стояли препятствия, которые лучше столичной понимала провинциальная часть российского общества: «Мы, провинциалы, твердо стали вокруг Столыпина и дали ему возможность вбивать в крепкие мужицкие головы сознание, что земли «через волю» они не получат, что грабить землю нельзя – глупо и грешно, что земельный коммунизм  непременно приведет к голоду и нищете, что спасение России в собственном, честно полученном куске земли – в «отрубах» и «хуторах», как тогда говорили, и, наконец, что «волю» народ получит только «через землю», т.е. не прежде, чем он научится ее, землю, чтить, любить и добросовестно обрабатывать, ибо только тогда из вечного Стеньки Разина он станет гражданином…»[3, с.111].

Однако далеко не все современники могли назвать Столыпина «министром-гражданином». Оценки его деятельности отличались такой же полярностью, какой отличалось самосознание российского общества начала XX в., в условиях, которые формировали образ реформатора и отношение к нему. Именно с этих позиций рассматривается история российского реформаторства в трудах В.О. Ключевского.

Начало этому процессу было положено сложившимся отношением к самой идее государственной власти, достигшей своего апогея в правление Ивана IV. Это был властитель, который по меткому  замечанию В.О. Ключевского первым все политические идеи свел к одному идеалу «к образу самодержавного царя, не управляемого ни «попами» ни «рабами». В результате единственной пружиной государственной жизни стала воля, самовластие царя, исключавшие право на любое свободомыслие. «При подозрительном и болезненно возбужденном чувстве власти он считал добрый и прямой совет посягательством на свои верховные права, несогласие со своими планами – знаком крамолы, заговора и измены». [4,с. 168, 197]. Единственный человек, располагавший полной свободой слова, был юродивый, ходячая мирская совесть. «Грозный терпеливо выслушивал смелые, насмешливые или бранчивые речи блаженного уличного бродяги, не смея дотронуться до него пальцем» [5,c. 19].

Переходным временем, создавшим культурную почву для появления фигуры реформатора в России, Ключевский считал XVII век, открывавший двери в новое время Смутой. «Понятия, которыми обогатились московские умы в продолжение Смуты, – замечал историк, – глубоко изменили привычный взгляд общества на государя и государство» [5, с.67].

После Смутного времени народ «утратил ту политическую выносливость, какой удивлялись в нем иноземные наблюдатели XVI в., был уже далеко не прежним безропотным и послушным орудием в руках правительства»[5, с.88]. Оказалось, что «Смута так много поломала старого, что самое восстановление разрушенного неизбежно получало характер обновления, реформы. Однако собственных культурных сил для этого не хватало, «пробивалась мысль о необходимости подражания чужому или заимствований со стороны»[5, с.128, 129].

Развитие  культурного диалога с западными странами открывала возможности для формирования новых идей в головах людей. В «московской правительственной среде и в обществе появляются люди, которых гнетет сомнение, завещала ли старина всю полноту средств, достаточных для дальнейшего благополучного существования; они теряют прежнее национальное самодовольство и начинают огладываться по сторонам, искать указаний и уроков у чужих людей, на Западе, все более убеждаясь в его превосходстве и собственной отсталости»[5, с.257-258].

 Изменения в самосознании людей происходил» и в результате десакрализации книги и книжного знания. Было бы неверно считать, что печатная книга в XVII веке была доступна весьма ограниченной части городского населения. Данные о тиражах книг, издаваемых на Печатном государевом дворе, собранные современными исследователями, подтверждают, что в уже начале XVII века у книги были свои адресаты, и их было вполне достаточно[6,с.148].

Свою  лепту в формирование факторов, влиявших на формирование идей реформаторства, внес и церковный раскол. В.О. Ключевский пришел к выводу, что раскол стал результатом встречи двух влияний –  западного и греческого,  выражением начавшегося процесса нравственного раздвоения русского общества, который завершился зарождением идеологии западничества и славянофильства[5, с.260,262].

Благодаря детальному исследованию культурного поля российской истории XVII в., В.О. Ключевский ввел понятие «реформатор», «делец преобразовательного направления»[5, с.329]. В XVI веке условий для появления такого людей типа просто не существовало. В XVII веке такая возможность создавалась изменившимися внешними и внутренними культурными координатами.

Начало  реформаторской деятельности сопровождалось почтительным отношением  к культурному  опыту европейских стран и  желанием пересадить его на русскую  почву. 

В.О. Ключевский отметил и еще одну важную черту, которая впоследствии стала сопровождать деятельность реформаторов: каждый из них состоял при государе и государственном аппарате. Причину сложившегося положения В.О. Ключевский видел в исторической антиномии, которая выражалось «в том отношении, какое устанавливалось у нас между государственными потребностями и народными средствами их удовлетворения». Проводя сравнительный анализ с миром Европы, историк пришел к выводу, что там государство находит поддержку в культурной работе своего народа потому, что эта культурная работа ведется  «независимо от государства и обыкновенно предупреждает его нужды»[5, с.10,11]. В российской истории степень готовности народа к преобразовательной деятельности и после изменений внесенных Смутой по-прежнему определялась самодержцем, а не обществом. В результате заслугой царя Алексея Михайловича В.О. Ключевский считал то, что, не имея руководящих идей для реформы, он «помог выступить первым реформаторам с их идеями». [5, с.329]. Прямая зависимость от настроения царской власти впоследствии сказалась и на судьбе, и на результатах деятельности реформаторов.

Первое  место ряду «новых государственных людей» В.О. Ключевский отвел А.Ф. Ордину-Нащокину. Историк обратил внимание на еще одну важную черту, впоследствии сопровождавшую развитие реформаторской деятельности на российской почве. Нащокин был выходец из провинции, мелкопоместных дворян, сделавший успешную карьеру чиновника, полагаясь в основном на собственный опыт и знание. Однако положение его было двусмысленным, поскольку «Нащокин был чужой среди московского служебного мира», он чувствовал, «что каждый шаг его вперед увеличивает число его врагов, особенно среди московской боярской знати»[5, с.338]. Он активно занимался внешней политикой, развитием экономического и культурного диалога с Западной Европой, но при этом хорошо понимал меру заимствования. «Это был один из немногих западников, подумавших о том, что можно и чего не нужно заимствовать, искавший соглашения общеевропейской культуры с национальной самобытностью» [4, с.339]. В сферу деятельности Нащокина входили проекты реформы государственного управления и городского самоуправления. «Это был смелый, самоуверенный бюрократ, знавший себе цену, но при этом заботливый и доброжелательный к управляемым, с деятельным и деловым умом; во всем и прежде всего он имел в виду государственный интерес, общее благо»[5,c.339, 350].

Ближайшим соратником Ордина-Нащокина В.О. Ключевский назвал Ф.М. Ртищева, также выходца из провинции, который был почти незаметен среди придворного окружения Алексея Михайловича, хотя был человеком влиятельным, поскольку всю жизнь по долгу своей службы неотлучно находился при царе. В фигуре Ртищева Ключевский находил черты человека переходного времени: «Нося в себе лучшие начала и заветы древнерусской жизни, он понимал ее нужды и недостатки и стал в первом ряду деятелей преобразовательного направления, а дело, за которое становился такой делец, не могло быть ни дурным, ни безуспешным»[5,с.331].Заметим, что позже именно в отсутствии преемственности культурного опыта В.О. Ключевский увидел одну из причин неудач реформ века Просвещения.

К числу  людей, стоявших у истоков традиций российского реформаторства, В.О. Ключевский отнес и князя В.В. Голицына, который соединил в себе черты «государственного человека» и интеллектуала. С его именем были связаны многие административные и экономические реформы, в том числе и проекты реформы образования в России. Человек глубокой образованности и европейской ориентации, В.В. Голицын был столичным человеком, хорошо известным в Европе. Иностранцы охотно посещали его дом. В.О. Ключевский назвал Голицына «прямым продолжателем Ордина-Нащокина. Как человек другого поколения и воспитания, он шел дальше последнего в своих преобразовательных планах»[5, с.356].

Представляя яркие личности в лице «государственных людей – реформаторов» XVII в., В.О. Ключевский подчеркивал, что начатое ими дело не получило широкого поля для развития. Они оказались «одинокими воинами в поле». Их идеи были «полупоняты» и «полупризнаны» по одной простой причине – общество оказалось не готовым их принять.

С XVII в. историческая антиномия «реформа – самосознание общества» станет разрешаться государственной властью и ее окружением. В черновых записях к лекциям по XVII в. В.О. Ключевский назвал такое положение дел в российской истории «математическим вычислением с ошибкой в начале»[5,с.374]. Поэтому судьба реформаторов, как правило, завершалась печально. «Россия XVII в. со своей широко раскрытой научной любознательностью и со скудной умственной емкостью», оказалась не готовой к реформам: «какая толпа новых идей и какая ветошь нравов и порядков, какое ничтожество результатов!»[1,с.443] – такую оценку рождавшимся традициям реформаторской деятельности дал историк в начале XX в.

В традиции, сформированные XVII в., свою лепту внес век XVIII. Главные черты эпохи Просвещения формировались желанием государства скорее выйти из образа, периферии, окраины европейской цивилизации. Вектор самосознания дворянства определяло государство. Потому образы реформаторов этой эпохи создавались личностями российских императоров,– Петра, проводившего «реформу порядков» и Екатерины, озабоченной «реформой умов». Поэтому в эпоху Петра дворянство подвергалось обязательной военно-технической выучке, а в царствование Екатерины II «высший слой дворянства стал заимствовать смелые и пикантные идеи, распространявшиеся в чужой литературе» [7, с.182]. Историк не отрицал, что в екатерининское время общество располагало умными и образованными людьми, которые понимали, что можно применить из философии французского просвещения для изменения российской жизни. Их деятельность сопровождалась появлением социально-философских концепций, активизацией общественного мнения: «При Екатерине показались первые искры национального самолюбия, просвещенного патриотизма», при ней родились «общественное мнение, первые понятия о чести, личной свободе, власти законов», желание видеть себя равными европейским народам и т.д.[7, с.368]. Однако при этом, «реформы Екатерины бросали камень в неподвижное болото русской государственной жизни, который поднимал, смотря по своей тяжести, крупные волны или мелкую зыбь, но, по мере того как камень укладывался, засасываемый тинистым дном, поверхность выравнивалась в прежнее мутное стекло» [7,с.435]. В результате большинство представителей дворянства в основных чертах оставались похожи друг на друга «скудностью политических и нравственных средств». Причину такого положения в эпоху Екатерины II, Ключевский определял спецификой культурных запросов дворянства, освободившегося от обязательной службы. «Руководящий класс, очутившись во главе русского общества в конце XVIII в., не мог стать деятельным руководителем этого общества; наибольшая польза, какую он мог сделать этому обществу, могла состоять только в решимости не делать ему вреда» [7, с.185].