История семьи - история России Рассказ Вадима Кожинова об истории его семи

Сергея Васильевича я помню, но очень смутно. Он иногда навещал свою мать - мою бабушку, однако мне было тогда не более шести лет, и меня больше интересовала автомашина, на которой он приезжал, ибо в нашем Новоконюшенном переулке около Пироговских клиник и Девичьего поля, которое, в сущности, было тогда окраиной (менее двух километров от границы города), автотранспорт появлялся очень редко. А в 1937 Сергея Васильевича расстреляли, - что для того времени закономерно (см. об этом мою статью "Загадка 1937 года" в "Нашем современнике" № 8 за 1996 год). И многие члены семей Пузицких и Кожиновых старались не вспоминать при посторонних ни о сыне (до 1956 года), ни об отце (до 1991 года).

Мне представляется несомненным, что глубокое и всестороннее осмысление судеб отца и сына Пузицких может чрезвычайно много дать для понимания судеб страны в целом. Путь, начатый отцом в мещанском домишке захолустного городка (кстати, в Белый и сейчас не ведет железная дорога!), привел его к чину штатского генерала. Сын воспитывался в гимназии, руководимой отцом; фотография запечатлела его десятилетним исправным учеником 2-й Московской классической гимназии (по правую руку от него - старший брат Николай, родившийся в год восшествия на престол последнего царя и названный в его честь; он погиб совсем юным от заражения крови). Всего через полтора десятилетия этот мальчик станет заместителем начальника контрразведки огромной страны, и при позднейшем восстановлении воинских званий он окажется комкором - что соответствовало нынешнему генерал-лейтенанту, - к тому же тогда людей со столь высокими званиями было неизмеримо меньше, чем теперь.

Но и отец, и, позднее, сын были, в сущности, раздавлены той самой Историей, которая дала им возможность высоко подняться.

В связи с этим обращусь еще раз к истории семьи Ленина. Истинный духовный облик его отца Ильи Николаевича явно искажен; этого человека представляют обычно как чуть ли не "ревдемократом". В действительности И.Н. Ульянов был - о чем, в частности, откровенно написала его старшая дочь Анна - истово религиозным человеком и, надо думать, монархистом; известно, что он с глубокой скорбью воспринял в 1881 году убийство Александра II. Из воспоминаний современников явствует, что Илья Николаевич был в самых добрых отношениях с одним из влиятельнейших и богатейших вельмож России - графом В.П. Орловым-Давыдовым (1809- 1882), имевшим поместье в Симбирской губернии, и его сыновьями-близнецами Владимиром (1837-1870), симбирским губернатором, и Анатолием (1837-1905), состоявшим при императорском дворе в высшем звании обер-шталмейстера. Недавно, в 1989 году, было установлено, что И.Н. Ульянов и старшие его дети, включая Владимира, являлись деятельными сочленами "Братства Преподобного Сергия" при Симбирской гимназии. И очень многозначительно сделанное в 1922 году признание В.И. Ленина - в заполненной им анкете - о том, что до 16 лет он был "православным верующим", - то есть он отошел от религии только после кончины отца. Поэтому уместно утверждать, что Илье Николаевичу "повезло" умереть вовремя, и он не узнал, по какому пути пошли пятеро его детей. Он успел только поволноваться из-за начавшихся религиозных сомнений старшего сына - Александра.

Итак, в истории семей  явно проступает определенная историческая закономерность, которая, конечно, нуждается  в специальном и сложном исследовании. Но об одной стороне дела я все же кратко скажу. Так или иначе считается, что после Революции люди из "низших" социальных слоев обрели возможность подняться "наверх". Но путь Истории сложнее.

Движение множества  людей "вверх" (напомню об имевшемся уже к концу XIX века полмиллионе людей из "низших" сословий, получивших гимназическое - весьма высокое - образование) было существенной причиной Революции, а позднее, после 1917 - ее же следствием. То есть причины и следствия оказываются нераздельно взаимосвязанными, переходящими друг в друга. И, кстати сказать, именно российские власти начали во второй половине XIX века всемерно увеличивать количество той самой интеллигенции, которая явилась одной из необходимых сил Революции, ибо ведь и гимназии, и высшие учебные заведения создавались и расширялись по воле правительства, а не каких-либо энтузиастов просвещения (хотя и они играли определенную роль).

Не исключено, что кто-нибудь усомнится в "представительности" моих размышлений о судьбе рода Пузицких; речь идет, могут возразить мне, об одной семье, и уместно ли строить какие-либо обобщения на таком единичном "материале"?

Однако и другая, отцовская, ветвь, в сущности, демонстрирует  то же самое, - хотя пережитое в семье  отца в конце XIX - начале XX века "превращение" не столь значительно, как в семье матери (вполне вероятно, потому, что предки матери были горожане - пусть даже и из малого городка: в нем все же имелась прогимназия, а отцовский род - крестьянский, деревенский).

Мой прадед по отцу, Яков Анисимович Кожинов, был крестьянином (из так называемых "вольных хлебопашцев") Порховского уезда Псковской губернии, и шуточная самохарактеристика - "мы - пскопскйе" - перешла через деда к отцу. В родной деревне у него что-то не заладилось, и он еще молодым человеком перебрался в Петербург, где стал, как тогда именовалось, "мастеровым". Правда, жену, деятельную Евфимию Петровну Афанасьеву, он привез все же из своей деревни. Она родила ему в 1869 году сына Федора (моего деда), но всего через три года Яков Анисимович скончался. Тем не менее, мать сумела устроить сына на казенный счет в Военно-фельдшерскую школу. А такие учебные заведения в те времена удивительно "формировали" своих воспитанников. На сохранившейся фотографии мой дед запечатлен в день окончания школы, и ныне нелегко встретить столь "изящного" прапорщика - хотя перед нами сын мастерового.

В 1901 Федор Яковлевич  женился на "простой" продавщице Марии Никаноровне Соломатиной (1879- 1962). Она была дочерью мещанина города Ряжска Рязанской губернии, который  в 1857 году откупил себе в жены крепостную крестьянку Анну Киселеву за 355 рублей ассигнациями, и она родила ему 18(!) детей, причем все жили долго (те из них, кто дожили до 1941 года, погибли во время ленинградской блокады). Никанор Иванович Соломатин перебрался позднее в Петербург, где и умер в 1891 году. Вскоре после его кончины до Петербурга добралась эпидемия холеры, в результате чего, в частности, цены на считавшиеся "безопасными" продукты питания резко выросли, а на овощи и фрукты - упали до минимума. И, как рассказывала мне бабушка, ее мать приносила с рынка огромную бельевую корзину с овощами и фруктами, ставила на стол и в сердцах говорила:

"Жрите и подыхайте!" - Но мы, - смеясь, заключала свой  рассказ бабушка, - только здоровели.

Ф.Я. Кожинов служил в качестве фельдшера в Главном артиллерийском управлении, помещавшемся в знаменитом Инженерном (Михайловском) замке, где ему была предоставлена казенная квартира на пятом этаже (этот этаж просматривается только из внутреннего двора замка). В свое время это помещение было "дортуаром" Главного инженерного училища, и именно в нем обитал в 1838-1843 годах Достоевский. И мой отец родился в 1903 году в комнате, которую ровно за шестьдесят лет до того покинул Федор Михайлович (еще раз замечу: тесен мир).

Федор Яковлевич так и остался фельдшером и дослужился только до чина штабс-капитана (соответствует нынешнему старшему лейтенанту). Но он, очевидно, был все же мастером своего дела, и его, в частности, не раз "командировали" на заграничные курорты для руководства лечением отправляемых туда из Петербурга больных, и так он побывал в нескольких западноевропейских странах.

Поскольку положение в дореволюционной  России тенденциозно искажено, в этих поездках моего деда могут усмотреть  нечто "не типичное". Но в ценном исследовании демографа Р.И. Сифман (написанном ею еще в начале 1930-х годов, но опубликованном только в 1977 в содержательном cборнике "Брачность, рождаемость и смертность в России и в СССР") показано, что граждане России в течение 1897-1913 годов выезжали за границу около 83 миллионов (!) раз - что не означает, понятно, невероятно громадного количества заграничных путешественников [Речь идет именно о путешественниках, а не об эмигрантах; за период с 1897 до 1913 года Россию покинули всего 2,5 млн. эмигрантов (уехавших главным образом в США), в том числе более 1 млн. евреев и около 1 млн. поляков. За те же годы в Россию переселились из других стран 1,5 млн. иммигрантов.] (напомню о численности российского населения: в 1897 году - 125,6 млн., в 1913 - 165,7 млн.), ибо многие люди за эти 17 лет отправлялись за рубеж неоднократно или даже многократно. Но все же дело идет о десятках миллионов, побывавших за рубежом, Поистине стремительное развитие России ярко выразилось в том, что если в 1897 году заграничные путешествия совершили 1,5 млн. человек, то в 1913 - уже 9 млн. человек - то есть в шесть раз больше! Мой дед и путешествовал незадолго до Первой мировой войны в этом мощном потоке.

А в 1914 году Федора Яковлевича назначили  начальником "Юсуповского Лазарета для раненых воинов" на Литейном проспекте, созданного по инициативе и на средства уже упомянутого князя Феликса Юсупова. Федор Яковлевич, естественно, не раз встречался в лазарете и с князем и с его супругой - племянницей (и вместе с тем троюродной сестрой) Николая II, которая избегла участи многих других Романовых, так как в 1917 году находилась вместе с мужем в Крыму.

Отец мой по воле деда учился в  Анненшуле на Кирочной улице - учебном  заведении, где преподавание велось частично на немецком языке. Правда, в  разгар войны многие преподаватели (в основном австрийского происхождения) были объявлены вражескими агентами, Анненшуле закрылась, и отец мой доучивался в 3-й Петроградской гимназии, учеником которой после революции - ввиду закрытия Александровского (бывшего Царскосельского) лицея - оказался и сын именитого сенатора и гофмейстера, в будущем известный своими мемуарами "На чужбине" Л.Д. Любимов; он после долгой эмиграции (с 1919 года) вернулся на родину и в середине 1950-х годов возобновил приятельские отношения с моим отцом. Общение с Львом Дмитриевичем было весьма интересным, но это - особый разговор.

Мой дед по отцовской линии - в  отличие от В.А. Пузицкого - не имел никакого отношения к "идеологии", и потому после 1917-го просто продолжал свою работу. Он погиб на лекарском посту во время очередной вспышки эпидемии тифа в 1922 году. Отец мой тогда учился в Московском высшем техническом училище (это, основанное еще в 1830 году, учебное заведение не так давно некие не очень культурные люди переименовали ради "престижности" в "университет", не понимая, что известное всей стране и за рубежом старинное обозначение "училище" - гораздо почтеннее), окончив которое, стал незаурядным инженером.

Подобно своему отцу Федору Яковлевичу, он явно стремился быть прежде всего  или даже только "профессионалом", - в частности, не принимал никакого участия в различных студенческих "волнениях" 1920-х годов, а их было тогда немало - и самого "правого" и самого "левого", - троцкистского, - толка. Учившийся одновременно с моим отцом в МВТУ Г.М. Маленков в 1924 году начал свою партийную карьеру именно борьбой с троцкистами "внутри" Училища.

И до конца своих дней (он умер в 1975 году) Валериан Федорович, если заходила речь о политических и идеологических проблемах, только в редчайших случаях  мог - в присутствии самых близких людей - высказать нечто не соответствующее диктуемой в данный момент "официальной" точке зрения. Ясно помню (хотя мне было тогда всего 9 лет) спор Валериана Федоровича о "пакте" СССР и Германии 1939 года с одним из братьев его жены - Владимиром Васильевичем Пузицким, который - что было для того времени весьма дерзким - полностью отрицал какое-либо "миролюбие" Гитлера.

Сейчас господствует представление, что люди, не противоречившие официальной  государственной линии,- презренные приспособленцы, а те, кто позволял себе критику (пусть даже в своем узком кругу) - заслуживающие уважения самостоятельные личности. Однако жизнь сложнее любых моралистических схем. Во-первых, никакая страна не может существовать, если все ее граждане (да и хотя бы преобладающее их большинство) "отрицают" политику государства. Во-вторых, критические настроения и разговоры - это одно, а реальное жизненное поведение людей - совсем другое. Можно бы привести множество фактов, доказывающих, что "конформист" Валериан Федорович вовсе не был в своем реальном бытии - в большей степени "приспособленцем", чем споривший с ним Владимир Васильевич (скорее, даже наоборот). Так, в последнее время то и дело публикуются сведения о том, что люди, имеющие репутацию "диссидентов", вместе с тем являлись негласными сотрудниками "органов безопасности".

Впрочем, это особенная, сложная  и острая тема. И закончить уместно  следующим, по-своему забавным, "сюжетом". Женитьба Валериана Федоровича в 1929 году на дочери действительного статского советника В.А. Пузицкого могла иметь место, очевидно, только благодаря Революции. До сих пор многим помнится старинный иронический романс на слова известного в свое время стихотворца П.И. Вейнберга:

Он был титулярный советник, Она - генеральская дочь, Он робко в любви объяснился, Она прогнала его прочь. Пошел титулярный советник И пьянствовал с горя всю ночь - И в винном тумане носилась Пред ним генеральская дочь.

Чин штабс-капитана, до которого дослужился мой дед по отцовской линии, соответствовал именно штатскому чину титулярного советника, да и отец мой едва ли бы сумел к своим двадцати шести годам достичь более высокого чина.

И - прошу извинить - снова о том, как тесен мир. Дворец А.Н. Мусина-Пушкина, где помещалась 2-я гимназия, инспектором  которой несколько лет был отец моей матери В.А. Пузицкий, после Революции передали Московскому инженерно-строительному институту (при этом, увы, обезобразив казаковскую архитектуру надстроенным четвертым этажом), где стал преподавать мой отец.

Я изложил только немногие из известных мне сведений о своем "родословии", но, полагаю, и из них ясно, что жизнь семьи так или иначе вбирает в себя историю страны в многообразных ее выражениях и с определенной точки зрения способна открыть перед нами нечто существенное и, главное, недоступное "обобщенному" взгляду на эту историю.

Подчас я живо ощущаю под собой  широко раскинувшуюся "корневую систему"; взять хотя бы прадедов - крестьянин Псковской губернии, мещанин из Ряжска, женившийся на купленной им крепостной девушке, мещанин городка Белый и московский священник. Словом, чуть ли не вся основная Русь - ее север, юг, запад и центр.

Не раз повторив выражение "тесен мир", я хочу в заключение сказать, что тесные, казалось бы, рамки  жизни одного рода могут вместить в себя "все". И думаю, это верно по отношению к истории любой семьи или, по крайней мере, очень и очень многих из них; дело только в том, чтобы постараться как можно больше узнать о своей родословной.